Я ни о чем не жалею…

Я не являюсь женоненавистником, но меня всегда удивляло, что умных женщин – единицы. Отсюда я делал вывод, что Господь наделил их красотой, но взамен обделил разумом. Это заблуждение рассеялось в тридцать три года, когда неожиданно для себя я вдруг понял, что умных мужчин не больше.

Первая любовь

Эх, юность, юность… Есть ли в жизни что-то более ценное и достойное наших воспоминаний?

Пора надежд, жажда острых ощущений, желание самоутвердиться и почувствовать себя личностью, юношеский максимализм и непримиримость, отвращение к компромиссам, деление мира только на чёрное и белое, дружба – самая крепкая, святая и бескорыстная… и, наконец, любовь – самая первая, самая запоминающаяся, самая трепетная, самая нежная, самая подлая, отвратительная и коварная, самая гнусная, лживая и жестокая, и всё же самая прекрасная, самая-самая… Потому что первые чувства по твоей неопытности и наивности – самые чистые и светлые, самые возвышенные и благородные. А существо противоположного пола? – Это что-то божественное, которого ты ну никак не достоин. И как одолеть эту робость, как превозмочь себя? О, как ты завидуешь местным ловеласам и литературным волокитам!..

А начитавшись всего этого дерьма, где похождения бравых молодцов – не что иное, как невинные шутки, забавы и шалости, никак не можешь потом понять: почему тебя вдруг называют подлецом, и отчего тебя самого мучают угрызения совести?…

* * *

С чего же начать?…

Ах да: мне шестнадцать лет, и я весьма недурён собой. Это без всякого бахвальства. Девчонки нашего посёлка, которые постарше, на своей «сходке» определили троих самых симпатичных ребят, и я оказался в их числе. Хотя, как это ни странно, я себя таковым не считаю и вижу в себе такое количество недостатков (как физических, так и нравственных), что буквально схожу с ума и начинаю комплексовать. Это моё самоедство сослужило мне в жизни дурную службу, многое исковеркало, искромсало, изломало меня, напакостило другим… Ну, да это тема отдельного разговора. Благо, я всё равно ни о чём не жалею, моя юность была прекрасной…

Нельзя сказать, что до шестнадцати лет я вообще не жил и вдруг начал с чистого листа. Совсем нет. Интерес к особам противоположного пола возник значительно раньше. Я помню: была в нашем классе девочка по имени Марина. Наверное, в каждом классе есть свои королевы, но у нас ею стала Марина, в которую были влюблены все мальчишки.

Помню, как я писал ей анонимные записки и объяснялся в любви, а когда она меня вычислила и открыто подошла ко мне, предлагая свою дружбу, я почему-то струхнул, жутко возненавидел себя за свою слабость и оттолкнул её, отрёкся от своих записок и стал посылать ей другие – похабного содержания.

В этом переходном возрасте в мальчике, становящемся юношей, борются два начала: желание любить и боязнь показаться смешным в глазах товарищей. Ты хочешь быть ласковым и преклоняться перед своей избранницей, а среда заставляет тебя быть грубым и взращивает в тебе презрительное отношение к женщине, как к грязной самке.

Но я отвлёкся. Хотя я очень люблю философию и психологию и даже пытался читать Фрейда, мне не хочется в этом моём повествовании залезать глубоко в дебри подсознания. Я, например, до сих пор не могу понять (и даже теперь не пытаюсь), почему мне легче и совершенно не стыдно делать больно, оскорблять, унижать, иронизировать, подкалывать, острить над любимыми мною людьми, и в то же время я никогда не позволю себе таких вольностей в отношении незнакомого или неприятного мне человека.

Помню, я всё же набрался храбрости и напросился к Марине в гости, и она опять-таки пошла мне навстречу.

Господи, какая же это была пытка! Я сидел у нее в доме, пил чай и боялся не так повернуться, не то сказать. Мне казалось, что я не достоин здесь быть. Любой ничего не значащий жест либо смешок, не имевший ко мне ни малейшего отношения, я истолковывал превратно, не в свою пользу… и в то же время я был счастлив. Как я завидовал этим людям: её отцу, матери и брату, которые могут жить с нею в одном доме, могут ежечасно общаться с нею – с этим неземным, как мне казалось, существом.

Меня хватило всего на два посещения, после чего мой комплекс неполноценности одержал верх над моими чувствами, и я поставил на себе крест, сочтя себя недостойным.

В то время мне было тринадцать лет.

* * *

Её звали Наташей. Это имя так и осталось самым любимым для меня женским именем на всю оставшуюся жизнь. И этой белокурой бестии было всего четырнадцать лет.

В свои четырнадцать, не имея еще никакого любовного опыта, она уже умела стрелять глазами. О, эти блядские, завораживающие глаза, этот ни с чем несравнимый, игривый, призывный, пронизывающий тебя до дрожи в коленях, мимолётный, как бы нечаянно, вскользь брошенный на тебя взгляд… Далеко не каждая женщина может так смотреть, хотя со временем практически все они худо-бедно осваивают технику стреляния глазами и что-то похожее изображают. Но взгляды этих «технарей» – лишь жалкое подобие, всего лишь имитация взглядов тех женщин, которым это искусство дано от рождения. Именно такие особы способны околдовать, присушить, сделать мужчину своим рабом и помыкать им как тряпкой.

Я всегда чувствую этот взгляд всеми порами тела и в таких женщин влюбляюсь моментально, вне зависимости от степени их привлекательности, возраста и других факторов и обстоятельств.

Но, как правило, это очень опасные, циничные и коварные создания, они – хищницы. Хотя бывают и исключения, однако крайне редко, и исключения эти я бы назвал ангелами во плоти безо всякого преувеличения, потому что я таких женщин тоже встречал, но любим ими, к большому сожалению, не был.

Итак, вы поняли: едва увидев Наташу, я был покорён.

В тот год лето стояло жаркое. Я ненавидел день и не мог дождаться вечера, когда вновь увижу её.

Ежедневно возвращаясь домой около трёх-четырёх часов, я до позднего утра не мог заснуть, перебирая в памяти её жесты, взгляды, смех, фразы, поступки… Всё в ней казалось мне прекрасным и совершенным, а грудь мою терзало щемящее чувство, в котором сплелись воедино восторг и обожание, неясные беспокойство и опасения, страх и надежда. Мне достаточно было только находиться рядом с нею – и я уже парил в небесах. А иногда неосторожно сказанное ею слово, даже малейший оттенок интонации, могли ввергнуть меня в пучину страданий, и тогда я становился самым несчастным человеком.

С той поры моим любимым изречением стало «мне всё равно, страдать иль наслаждаться». Потому что человек по-настоящему живёт только тогда, когда любит. Если любовь взаимна, он ликует, он счастлив. Если безответна, он страдает и почти гибнет. Но только в эти мгновения, часы, недели, месяцы любви он понимает, что значит жить. Любовь – это величайшее из творений Господа. Ради того, чтобы испытать это чувство (а вернее, только ради этого), стоило рождаться на свет.

Я очень уважаю и люблю писателя Эдуарда Тополя. Но его «Россия в постели» – не что иное, как просто пособие по технике секса, облачённое в художественно-повествовательную форму. Это пособие учит, как получить от секса максимум удовольствия. Я никоим образом не хочу сказать, что книга непристойна, упаси Бог, я не ханжа. Вполне возможно, что она даже очень нужна. Но есть в ней «перехлёст». И поэтому после прочтения остаётся неприятный осадок. Остаётся он потому, что люди в этой повести ничем не отличаются от животных. Так и хочется спросить: «Уважаемый автор, а где же любовь?… Почему всё так по-скотски?»

В этой книге нет самого главного: нет любви. А что касается удовольствий, то человек способен испытывать массу удовольствий не только в сексе. Например, процесс дефекации (особенно в «позе орла») доставляет огромное наслаждение, а если припёрло и успел добежать, то это вообще ни с чем несравнимый кайф. Неплохо было бы написать книжонку на эту тему под таким, к примеру, названием: «О технике отправления естественных надобностей» или «Как получить максимум удовольствия при дефекации», а лучше всего – «Россия на горшке».

Но вернёмся к Наташе…

В то же время все мои внутренние переживания никоим образом не соотносились с внешней стороной моего поведения. Я осознавал себя мужчиной, то бишь лидером, являющимся в отличие от женщины хозяином своих чувств. С высокомерным пренебрежением взирая на слабую половину человечества, я представал в роли этакого Дон Жуана, готового покорять, но не способного покоряться.

И надо сказать, эта роль мне удалась. Я сыграл её блестяще (себе во вред, как потом выяснилось). Но это было справедливо: за любую ненатуральность рано или поздно приходится расплачиваться. Неискренность чревата.

Я, например, в угоду своему имиджу мог позволить себе при всех обратиться к любимой с вопросом: «Наташа, а не беспокоит ли вас изжога?», искренне при этом беспокоясь о её здоровье. Моя выходка потрясала окружающих и убивала Наташу. Таким образом я самоутверждался.

Первая реакция – испепеляющий, полный ненависти, так любимый мною взгляд прекрасных карих глаз, затем – откровенный флирт на моих глазах с каким-либо пацаном и исчезновение с ним на некоторое время, этакая изощрённая месть. Боже, она доводила меня до исступления. Я бесился… и вот уже когда, казалось, был на пределе и мог сотворить чёрт знает что, вдруг тихо: «Шурик, проводи меня». Она звала меня Шуриком, и звук её голоса, произносившего моё имя, был для меня самой сладкой музыкой. И я срывался и бежал за нею вдогонку, потому что после этих слов Наташа никогда не утруждала себя ожиданием, а тут же разворачивалась и своим скорым «скачущим» шагом начинала быстро удаляться в сторону своего дома. Как я теперь понимаю, это был заключительный аккорд её маленькой мести, она всегда одерживала надо мной верх.

Короче, мы вели опасную игру: я на мои нежность и обострённость чувств накинул личину грубости и сарказма, а Наташе в отместку за мои чудачества очень сильно хотелось заставить меня покориться, признать перед всеми, что я её люблю до беспамятства и готов ради неё на всё.

Любить всем сердцем на пределе сил —
довериться, оставшись без защиты.
И если б мог я, только б так и жил,
не злясь и не копя в душе обиды.

А я не смог… Любя Наташу больше жизни, я не сумел ей поверить и не захотел перед нею раскрыться. Я продолжал бравировать, открыто насмехаясь и над нею, и над самим собой, и… доигрался.

Через три месяца мы расстались: я – продолжая её любить; она – окончательно во мне разочаровавшись.

* * *

Тебя измены разве что смешат…
Когда не любишь, ты в себе уверен.
Ты равнодушен, не бываешь гневен,
до лампочки – что скажут, как глядят.

Приходит время – хочется опять
почувствовать, как мир вокруг чудесен.
Любовный без любви напиток пресен.
Ну что ж, вперёд: довольно отступать!..

Боюсь вначале, что не полюблю,
спугну любовь, не дав цветку раскрыться.
А полюбив, себя на том ловлю,
что вновь боюсь, – теперь уж оступиться.

Любить всем сердцем, на пределе сил —
довериться, оставшись без защиты.
И если б мог я, только б так и жил,
не злясь и не копя в душе обиды.

Финал не нов: любимой не любим.
Её любовь – мое воображенье.
Открылась ложь в минуту откровенья.