Виолетта, или Девушка со шрамом

– Раз уж мы попали в одну лодку, то мне хотелось бы узнать человека, которого подобрал в реке времени, можно сказать, спас из водоворота событий, и плыву по течению воли судьбы.

– Ладно, коньяк, так коньяк. Только на самом донышке.

Он разлил коньяк по фужерам так, чтобы темно-янтарная жидкость могла, волнуясь, плескаться по стенкам, когда берешь в руки стекло.

– Я налил как раз, чтобы фужер не казался пустым и имел перспективу быть наполненным. Предлагаю выпить за нашу встречу.

– Не возражаю.

– На брудершафт? – шутя, добавил он.

– Преждевременно, – улыбнулась она.

Они выпили. Она сделал это по-другому, поплескав благородную жидкость по краям, вдыхая ее запах, глотком поместила коньяк в полость рта и, муссируя медленно крохотными глоточками сцеживая через глотку в пищевод и провожая на самое донышко себя самой.

– Браво, – сказал он. – И коньяк ты тоже пьешь, как истинный ценитель, – и протянул ей развернутую шоколадку.

– Спасибо, – взяла она шоколад. – Это все папа.

– Ты, наверное, любишь отца?

– Очень, он многое для меня сделал. Когда мы остались вдвоем, он окружил меня такой заботой, что я не нуждалась ни в чем.

– А что случилось с мамой? – спросил Игорь, зная, как разговорить человека и забраться к нему в душу, открывая все запертые двери. Кроме того, ночь всегда к этому располагала, как и приятная обстановка, которую он создавал.

Она замолчала. Он не торопил ее. Ножом порезал красное яблоко и протянул ей дольку. Она понимала его. И оценила этот его шаг. Прежде, чем что-то взять, нужно что-то дать. И он делал именно это. К тому же яблоко он предложил ненавязчиво, а так словно расширял ее выбор, вел по кулуарам с расставленной по углам закуски. Не получив ответного движения, он положил яблоко на стол, открыл и протянул ей, чтобы она выбрала клубнику. И она это сделала, взяв самую крупную ягоду, которая всем своим видом просилась, чтобы ее отведали.

– Я попробую угадать, – сказал он. – С ней случилась какая-то беда.

Она как бы вся вздрогнула и зрачки, казалось, сузились, потому что воспоминания мгновенно перенесли ее в то время, когда произошло страшное событие для их семьи. Ему показалось, что слезы заблестели у нее в глазах.

– Мне было четырнадцать лет… – Она замолчала, голос ее дрогнул. – Я бы предпочла еще выпить вина…

Он понял ее состояние, открыл бутылку вина и придвину к фужеру.

– Я бы сполоснул фужер водой для полноты наслаждением следующим напитком, – предложил он.

– Не нужно, – попросила она.

Он налил ей в фужер вина. Себе он налил коньяк. Они подняли фужеры, посмотрели друг другу в глаза, чокнулись и выпили. Он первый сделал движение фужера к ее фужеру, выпил, закусил коньяк долькой яблока. Она снова взяла клубнику, как будто хотела затушить ей нагрянувшие воспоминания и смягчить приступившие слезы, которые никуда не ушли и могли, разрушая плотину самообладания, потечь потоками. Она испытывала прежние обиды жизни и свои переживания. Она никак не могла начать рассказ. Ей все время что-то мешало. Слезы стояли так близко, что могли потечь. И если бы это произошло, она не смогла бы их остановить. И она бы никогда не стала этого делать, не стала рассказывать тот кошмар, который пережила и который ее преследовал столько времени. Но сейчас, именно сейчас, ей хотелось все рассказать человеку, который сидел перед ней. Прежде она предчувствовала, что ее хотят расспросить, залезть в душу и уходила от разговора или вообще уходила, закрываясь в себе. Теперь она сама захотела все рассказать. Может быть из-за того, что его вопрос прозвучал неожиданно. Она не заметила, что он готовит именно этот вопрос специально для нее. Все произошло слишком естественно.

Он ждал, когда она начнет и не собирался ее торопить. Кое-что он узнал от ее отца, самого Дока, но ему хотелось все узнать в деталях и от нее. Нельзя сказать, что ему этого сильно хотелось. «Почему бы и нет? Если уж мы остались одни», – подумалось в какой-то момент ему. Он ловил себя на том, что когда видит ее шрамы, то по-прежнему испытывает дискомфорт. Словно что-то вздрагивает у него внутри. Он был из тех артистически склонных людей, которые хотели поставить себя на место другого человека. Когда-то юношей он ехал из школы на автобусе. Перед ним стоял мужчина, который все время что-то копошился, опустив голову, как будто что-то искал или не мог протиснуть свою сумку вперед, что его раздражало. И тогда он нагнул голову и увидел между тел, как тот мужчина открыл свой портфель и из открытой сумочки стоящей рядом женщины, перекладывает ее кошелек к себе. Это его так поразило, что он так и остался стоять остолбенелым. В какой-то момент ему показалось, что это он полез в сумку к женщине. И стыд, который он испытал за вора, заставил его замереть в оцепенении, пока сзади его не подтолкнули к выходу. И дальше в жизни ему часто приходилось примеривать на себя чужие судьбы, словно своей жизни ему было мало, чтобы напитать себя новыми впечатлениями и эмоциями. Вот и сейчас ему захотелось мысленно раздеть эту девушку, выписывая ее полный портрет, чтобы понять, разобраться в той драме, в которой он волею судьбы оказался.

– Когда мне было четырнадцать лет, мы с родителями субботним днем ехали в загородный дом. Папа вел машину, мама сидела на переднем сидении рядом. Я с собакой расположилась на заднем сидении. Это произошло на выезде из Москвы. Другая машина выскочила на встречную полосу и, уходя от лобового столкновения с нами, стала переезжать нам дорогу. Наша машина ударилась в ее заднюю часть. Я плохо все помню. Перед нами мелькнуло что-то черное, как потом оказалось, это был груженый грузовик. От удара нашу машину отбросило в сторону, развернуло, и в нас врезалась еще одна машина. Ее бампер въехал в наш салон через заднюю дверь. Машина, которая в нас врезалась, загорелась и от нее загорелся наш салон. Я ничего не помню. Это потом мне папа рассказывал. Мама погибла сразу от удара в правую часть автомобиля. Ее так и не смогли достать. Она тоже сильно обгорела. Папа с сотрясением мозга увидел, что мать не спасти, вышел из машины и попытался открыть мою дверь. Машину перекосило, и та не открывалась. Помню языки пламени, которые начали лизать меня и мое лицо. Один язык сильно лизнул мне правую щеку. Собака бросилась мне на грудь. Если бы не она, я бы обгорела сильнее. Я видела, как на ней горела шерсть. В больнице мне не говорили, что мама и собака погибли. Приходил папа и говорил, что все хорошо и маму с Грогом скоро выпишут из больницы. Мне не разрешали вставать и смотреть в зеркало. В палате, где я лежала, на стене раньше висело зеркало. Но я видела лишь квадрат от него с невыгоревшей от солнца краской. Когда меня выписали из больницы, началась другая жизнь.

Она замолчала. Он снова налил ей в фужер вина и себе коньяк. Они выпили, не чокаясь, а переживая всю драму случившегося. Он придвинул ей снова клубнику, а сам закусил коньяк кусочком яблока.

– Почему другая жизнь? – спросил он.

– Потому что я узнала, что мамы нет. И собаки тоже нет. И тех друзей, которые у меня были, тоже нет.

Она замолчала. Он не торопил ее. Но получалось так, что после каждой беды и трудных воспоминаний им нужно было выпить, чтобы еще раз вместе случившееся пережить. Он снова налил ей вина, а себе коньяк.

– Мы жили в престижном доме, учились в престижной школе, дружили с людьми из особого круга. Их жизни выглядели степенными и налаженными. Со мной дружил мальчик, который объяснился мне в любви. Мы ходили с ним за ручку. Все это прекратилось. Я стала уродиной. Меня не узнавали и чуждались. Мальчик из хорошей благополучной семьи меня сторонился. Скоро мы уехали из той квартиры, я перешла в другую школу. После школы я поступила в престижный ВУЗ. И встретила там мальчика, который со мной дружил. Теперь он ходил за руку с другой девочкой.

Они снова выпили вина.

– Как выяснилось, с такой внешностью, как у меня, на хорошую работу не устроишься, хотя я знаю три языка, у меня экономическое образование. Консультант, это максимум на что я могла рассчитывать. И то, если похлопочет папа. С бизнесом тоже не получилось. Потому что тот бизнес, который меня интересовал, требовал не только хорошо разработанных бизнес-планов, но и поиск партнеров, переговоров. Но здесь работало одно правило: «Твое лицо – это лицо твоего бизнеса».

– С работой не получилось?

– Нет, почему? Мы втроем с однокурсниками Антоном и Андреем организовали инвестиционный фонд. Папа дал денег. И мы неплохо работали несколько лет. Это был мой фонд. Я отбирала бизнес-проекты, ребята вели переговоры. Все неплохо шло, пока не пришел один ферзь. Что значит все-таки лицо… Пришел такой холеный, успешный, солидный, образованный красавец. Наговорил нам много чего хорошего, каждый день в офис цветы, конфеты приносил. Обаял… Подумала, вот он мой мужчина… Ходили в ресторан, вели беседы… Попросил посодействовать, дать денег на проект. Проект- то с размахом, а попросил немного. Сомнения закрались, но чутье подвело. И ищи-свищи, в Штаты уехал. Словно подножку поставил. Я ведь ему поверила, а он свой интерес искал. Я потеряла веру в себя, расстроилась, и ребятам сказала, что временно ухожу из проекта. Искала себя. Ночь полюбила больше, чем день. В темноте люди прощают внешние недостатки. В темноте не видны морщины и шрамы. Отчаяние такое охватило, что не знала, куда себя девать. Хотелось раздарить себя всем мужчинам. Стать для них наградой, хлебом, который крошат для уличных голубей.

– Внешне ты выглядишь независимой и сильной девушкой. У тебя явно мужской практичный ум…

– Даже у сильных личностей бывают минуты слабости. Тогда мне хотелось казаться сильной от беззащитности. С внешней стороны у меня была броня, а внутри где-то в самых тайниках пряталась моя слабость. Там я прятала от других свою беззащитность. Никогда не хотела, чтобы меня жалели. Это тоже от папы.

– Я видел многих людей, которые, наоборот, теми или иными способами вызывали к себе жалость и пользовались этим. Признаться, я и сам так поступал. Иногда надо сделать шаг назад, чтобы продвинуться дальше.

– Я не из таких.

– И в это время, когда у тебя случился кризис и появился Жора?

– Да, в это время появился Жора. Большой, сильный, надежный, брутальный. Он ухаживал за мной, не отступал ни на шаг, находился рядом и заслонял, как гора. Он преследовал меня и не давал другим шанса.

– Ты именно такого человека ждала? Такого себе желала? – спроси он.

– Девушки все ждут принца. Я тоже ждала. Но сколько можно ждать? Хочется простого женского счастья, чтобы семья, дом, дети. Он полгода за мной ухаживал, сделал предложение. Мне никто не делал предложение и, я думала, никто уже и не сделает. Он сделал. Я это оценила. Мечтала о свадьбе, о путешествии, о новой жизни. Появился ты, и все полетело кувырком.

– У меня тоже. Мне кажется, что моя прежняя жизнь не вернется. Она улетела на воздушном шарике в коробочке, которая была привязана к шарику красивой ленточкой. Теперь пойдет все по-другому.

– Почему ты так думаешь?

– Квартиры нет, с работой неизвестно. Позвонил на всякий случай Сэму. Он не берет трубку.

– Я тоже беспокоюсь. Папа не звонит и не отвечает на звонки. Они с Сэмом были друзьями.

– Я догадывался.

Они разговаривали, забыв о вине, коньяке, фруктах и конфетах. И она представлялась ему не той, с которой он встретился в клубе неприступная, уверенная в себе, энергичная и успешная. Она представлялась ему человеком, которого он давно знал. И вдруг ему представилось, что перед ним сидит не девушка с испорченным лицом и испорченной судьбой, а душа той девушки, которая что-то желала, куда-то стремилась и страдала.

– Он тебя не любил. Ты зачем-то ему была нужна, – сказал он.

– Теперь я тоже так думаю. Он предлагал мне выйти за него замуж, но не настаивал, не торопил. Папе он не понравился. Он мне ничего не сказал, когда я его с ним познакомила. Мы встретились как-то в клубе. Я представила папе Жору. Тогда я поняла его отношение к нему. Папа промолчал. Он знал, что если я что-то захочу, то меня трудно переубедить. У Жоры тоже в характере такое есть. Мы с ним могли бы многого добиться в жизни.

– Кем работал Жора?

– Не знаю. Думаю, он – решала… К нему все общались по конфликтным вопросам, и он всем помогал, разумеется, не безвозмездно.