Монохромность

Монохромность
Виктор Доминик Венцель

«…Есть город Глекнер. В городе Глекнер два месяца назад начали исчезать люди. Без свидетелей, без предпосылок или логической связи. Был человек – человека не стало. При этом вещи его лежат на месте, книги стоят на полках, компьютер включен, ужин греется на плите. Новое письмо так и осталось недописанным, фильм остановлен посредине, дверь квартиры заперта изнутри. Кто похищает несчастных или куда они уходят сами – темная загадка Германии этого злосчастного года. Полиция разводит руками, власти воздерживаются от комментариев, журналисты и сумасшедшие строят сотни конспирологических идей» (с) Чем для обычного журналиста может обернуться очередное расследование? Что с собой на этот раз принесет снежная буря? Ответить на этот вопрос предстоит Килиану Графу, рискнувшему сунуться в самое пекло.

Виктор Венцель

Монохромность

Слушай, я пройду к тебе

Сквозь любые форматы,

Потому что среди других

Я – радиошторм (с)

Монохромный – одноцветный, выполненный в одном цвете, излучающий один цвет или цвета, различающиеся по яркости, но не по спектру.

Viele Leute bezeichnen Sinnenrausch als Liebe. Liebe ist vor allem geistigseelisch. Darum braucht sie noch nicht platonisch, bla? und unk?rperlich sein. Aber der k?rperliche Zusammenklang darf nur eine Steigerung oder Ausl?sung des seelischen Kontaktes sein.

E.M. Remarque

Для многих людей любовью именуется чувственность. Не может быть любви без духовного влечения, но это еще не значит, что она превращается в бледное, бестелесное, платоническое влечение. Телесная близость должна быть воплощением духовной близости и духовного влечения.

Э.М. Ремарк

Часть 1

Колыбели полной темноты

Интерлюдия

В баре сегодня было тихо.

Тусклый желтый свет падал из единственного рабочего плафона высоко под потолком. Этого хватало, чтобы вырвать из привычной темноты длинную барную стойку и единственный занятый столик у дальней стены – все остальное оставалось погруженным в сумрак. Разбитый музыкальный автомат, переполненные мусорные корзины, пыльные лавки вдали – все таяло за границей светлого круга. Кажется, никто из завсегдатаев этого места не помнил, что было в дальних углах помещения – массивные лампы накаливания в причудливых абажурах, включали в полную силу редко.

Где-то там, за грязным окном, шумели проносившиеся машины, мелькали прохожие, мигали светофоры и зажигались первые уличные фонари. Классическая вечерняя суета медленно и привычно опускалась на Глекнер, пробираясь по улицам и проспектам, заглядывая в дома и квартиры, занимая почетное место в кафе и магазинах города. Но только здесь. Старый бар уже давно не принимал новых посетителей. Теперь их оставалось только двое.

Одного из них называли Симон. Второго – Хартмут. Наверное, теперь никто, включая уставшую хозяйку бара – фрау Кору, не знал настоящие ли это имена, или прозвища, к которым они так давно привыкли. Хартмут, Симон и Кора – этого было вполне достаточно.

Симон с задумчивым видом листал вчерашнюю газету, изредка чиркая простым карандашом по квадратам кроссворда, изредка вписывая слово, Хартмут меланхолично тянул уже шестой бокал темного пива за вечер, мрачно поглядывая сквозь пыльные стекла на одиноких прохожих. Все хранили узаконенное в баре молчание – темы для разговоров, бесед и споров успели закончиться уже много лет назад, поэтому говорить было больше не о чем.

Кора, безрезультатно пытавшаяся вытереть въевшееся в стойку пятно, раздраженно отбросила тряпку и теперь щелкала пультом, пролистывая каналы. Вид у нее был уставший – старый громоздкий телевизор за спиной, все чаще выдавал ошибки, да серые ряды бесконечных телепомех.

– Эй, Симон, ты же разбираешься в технике? Эта рухлядь снова ничего не ловит.

– Если телевизор выдает помехи, – философски сказал тот, кого называли Симоном, – То значит, что он сломался. И починить его, не выходя на мороз, невозможно. Значит, он останется сломанным, потому что я никуда идти не собираюсь. Но есть и другое решение и ты его знаешь: на город идет снежная буря.

– Если вы не знали, то помехи – это нежелательное физическое явление или воздействие электрических, магнитных или электромагнитных полей, электрических токов или напряжений внешнего или внутреннего источника, которое нарушает нормальную работу технических средств, или вызывает ухудшение технических характеристик и параметров этих средств, – отозвался тот, которого называли Хартмутом, – Но вы, оба, конечно скажете, что эта информация вам была не нужна, верно?

– Верно, – согласилась Кора, положив пульт на стойку перед собой, – Лучше скажи, что ты думаешь, по поводу этой бури? Неужели все начнется заново?

– Я никак не думаю, – проговорил Хартмут, поставив бокал пива на стол. Огромный серый кот со сверкающими глазами, вышедший из полутьмы зала, лениво потерся об его ногу, – Поэтому пусть нам лучше скажет Симон. Что там пишут в газетах по этому поводу?

– «…Днем 1* декабря и ночью 1* декабря ожидается сильный снегопад, в некоторых районах области, гололед, метели и шквальный ветер до двенадцати метров в секунду» – прочитал тот, которого звали Симоном, – Может, пронесет. Может, просто непогода. Кажется, прошлая буря была в разы сильнее. Или еще просто рано?

– Потерпи до Рождества, – вздохнул Хартмут и снова принялся за пиво, – Помнишь, чем все закончилось в прошлый раз?

– Тем же, чем и всегда. Времена меняются, но в Глекнере все остается по-прежнему. Даже после бури.

– Думаете, что город накроет? – спросила Кора, но уже без прошлого энтузиазма, – Как тогда? Сколько времени уже прошло? Четыре года, кажется?

– Три, – поправил тот, которого называли Хартмутом, – Время наступает, кольцо замыкается. Снова Рождество, снова буря. Хочется верить, что праздник в этот раз пройдет куда веселее, чем в прошлый раз. Правда, Симон?

– Если ты не будешь мне мешать разгадывать кроссворд, это уже будет праздник, – заметил тот, которого называли Симоном, и снова принялся за газету, – Спешить нам некуда. Поглядим, что получится.

За окном мелькали прохожие. Проезжали машины. Тускло горел плафон на потолке.

Приближалась буря.

1

Количество осадков: 0,0-1 мм.

Скорость ветра: 0-0,2 м/с

– Вам знакома история этого дома? Может быть, есть какие-то интересные факты? Уверен, что за такой срок сплетнями обрастет любая лачуга, что уж тут говорить про особняк?

Тишина, разбавленная тонким мелодичным стуком серебряной ложечки о край фарфоровой чашки продержалась чуть дольше, чем того требовал этикет.

– Нет, не думаю. Кажется, я где-то читал, что здесь прежде находился детский приют или полевой госпиталь, – короткое молчание, затем снова продолжение мысли, – Я никогда не интересовался историей, да и моя жена тоже. Дом, как дом. За время работы в У.М.Е.Р. мне доводилось видеть особняки и шикарнее.

Я одарил собеседника мимолетной улыбкой, давая понять, что услышал и понял его слова. На мгновение острие шариковой ручки замерло над белым листом блокнота, после чего я размашисто вывел на странице. «История особняка «Бог есть любовь» полна тайн и белых пятен. Установить точную дату постройки уже не представляется возможным, а размеры этого дома наводят на мысль, что когда-то здесь могла быть открыта психиатрическая больница или школа-интернат». Я поразмыслил, перечитал два последних предложения и вычеркнул последнее.

– Что вы думаете об исчезновении прошлых хозяев? Думаете это нелепая случайность, или…

– Практически ничего. Прошлые хозяева закончили свои дела в Глекнере и давно съехали отсюда. Вы же понимаете, что У.М.Е.Р. только предоставляет жилье своим сотрудникам, не меньше – не больше. Герр Бергман, передавший нам ключи от дома, не слишком-то вдавался в подробности. Почему бы вам не переговорить с ним?

– Нет, герр Хауэр, – я постарался, чтобы мой голос звучал настолько мягко, насколько мог позволить такой провокационный вопрос, – Нашу газету интересуют только правдивые мнения. Поэтому мы предпочитаем общаться только с непосредственными хозяевами и жильцами подобных мест. Чего можно ожидать от агента, единственной задачей которого является продажа или сдача этой самой недвижимости?

Мысли Хауэра тянулись медленно. Он был глуп, жаден, прожорлив и небрежен. И этот краткий портрет я с легкостью мог бы дополнить еще парой-тройкой деталей. Сейчас он в махровом халате, развалившись в кожаном кресле прямо за столом, отчаянно, будто последний раз в жизни, поглощал чай и пирожные в невероятных количествах. Я же от такого угощения вежливо отказался. Прежде чем Хауэр успел вставить хоть слово, я снова вернулся к раскрытому блокноту, успев начертать там несколько новых строк.

«Агентства недвижимости, во владении которых находится вышеупомянутый особняк «Бог есть любовь» не слишком распространяются на счет истории дома. В этом нет ничего удивительного или странного – темные коридоры, высокие мрачные потолки и пустынные холодные залы наверняка стали свидетелями кровавых расправ и жестоких преступлений. Кажется, даже в углах гостиной затаилось нечто зловещее». Я кинул взгляд на последние слова и остался ими доволен. Конечно, возможно, с мрачными потолками и холодными залами я переборщил, но смотрелось именно так, как нужно. На самом деле, гостиная, в которой герр Хауэр принимал своего гостя из местной газеты, была довольно светлой и уютной, а потрес3кивающий камин в углу комнаты, играл яркими язычками пламени. Но писать об этом в разделе, посвященном загадочным и мистическим местам нашего города слишком уж глупо. Читателям нужно совсем другое.

– Вы были свидетелем чего-нибудь необычного, сверхъестественного, герр Хауэр? – спросил я с неизменной лучезарной улыбкой, – Есть что-то действительно заслуживающее внимания?

Хауэр посмотрел на меня поверх чашечки с легким прищуром, словно пытаясь понять, издеваюсь ли я над ним, или говорю вполне серьезно.

– Не думаю, что понимаю, о чем вы говорите… как вы сказали ваше имя?