Золото наших предков

Ответила секретарша… потом трубку взял Шебаршин. У Пашкова отлегло от сердца.

– Передайте трубку Инокентию Михайловичу, – сказал Шебаршин после того как Пашков доложил ситуацию.

– … Ну, Володя, ты же знаешь, что стандартная цена двести пятьдесят, – через некоторое время, видимо, выслушав упрёки Шебаршина, ответил в трубку Кеша. Потом он с минуту только слушал. – …Ладно Володь, только ради тебя…

"Действительно старые друзья, небось тоже чей-нибудь сынок", – Пашков не мог сдержать неприязненного взгляда в адрес Кеши, который чему-то спокойно улыбаясь, внимал голосу своего друга.

– Лады Володя, понял. Большой привет Лене, до свидания.

Положив трубку Кеша вздохнул и, достав портмоне, стал отсчитывать "зелёные".

– Три двести. Пересчитывать будете?

– Буду, – Пашков пересчитал доллары. – Пожалуйста, заверните в бумагу, сверху напишите сумму и распишитесь… если вам не трудно.

– Не трудно… Но к чему такие предосторожности?

– Да так, мне спокойнее будет…

Пашков рассказал Матвееву о дворце, в котором побывал.

– Мало им, что они миллиарды наши, золото засовывали куда ни попадя, они на свои удобства денег не жалели, чтобы и жить и работать приятно было, чтобы жизнь не как у всех, а сплошной праздник. Всю страну на "дефицит" посадили, а себе мраморные лестницы. А теперь они и то золото себе в карман, обогащаются.

– Ну, наверное, схема того обогащения несколько более сложная, – предположил профессор.

– Конечно, они эти детали, видимо, за рубеж гонят. У них, скорее всего, свои льготные каналы, а может и вообще втихаря безо всяких налогов его сплавляют. Они же все со старыми наследственными связями… Суки.

– Сергей, на это я вам только могу сказать то, что уже говорил. Не рвите сердце. Такое положение вещей было и будет. Если вам не повезло стать сыном крупного номенклатурного работника, смиритесь, всё равно вы ничего изменить не в силах. Лучшее, что можно придумать, насладиться истинными ценностями и забыть о мнимых. Давайте лучше поговорим о том, к чему лежат наши с вами души. Не так ли?

– Так, Виктор Михайлович, – вздохнул в ответ Пашков. – Вы правы, ну их ко всем чертям. Давайте о прекрасном. Вы закончили в прошлый раз Тулуз-Лотреком и собирались переходить к модерну и символизму.

– Что ж, тогда приступим. Прежде всего, понятия модерн и символизм необходимо разграничить. Модерн больше относится к формообразующим процессам той эпохи. Поэтому его чаще используют в применении к явлениям в архитектуре и декоративно-прикладном искусстве. Символизм же теснее связан с идеологическими проблемами, словесно-изобразительными задачами, полнее проявляющимися в поэзии, живописи и скульптуре. Таким образом, если модерн можно именовать стилем, то символизм – это мировоззренческое понятие…

8

Второй КАМАЗ как и первый забили битком. На этот раз перевозили всё более или менее ценное со склада сырья и оборудование химлаборатории. После этого рейса Калина планировал запустить производство уже на новом месте. Тут всплыл и ещё один нюанс, который Шебаршин до того держал в секрете. На новом месте он арендовал дополнительно несколько комнат для места под офис. Таким образом, директор рассчитывал максимально приблизить производственную часть своей фирмы к "государеву оку". Переводить офис он собирался сразу после того, как будет налажено производство.

Калина теперь уже "разрывался" между старым и новым местом, офисом. Директор же, тем не менее, не преминул сделать ему напоминание:

– Пётр Иванович, а как продвигаются дела в отношении Пашкова? Помните наш разговор?

Ответ Калины, что на это сейчас просто нет времени, и вообще, пока лучше не дёргать кладовщика, который является важным действующим лицом при перевозе имущества… Этот ответ не удовлетворил Шебаршина. Он не считал, что работа рядовых сотрудников фирмы сама по себе представляет какую-то значимость. Он ведь сам никогда не работал, как работают простые люди, а от отца унаследовал эгоистически-завышенную оценку своих "ценнейших" руководящих качеств. Правда у отца исполнителей имелись тысячи, у сына и двух десятков не набиралось.

Пашков, после того как перевёз большую часть своего склада, принялся "стричь" уже на новом месте. Однажды, когда он с кусачками, ежась от задувающего в щели холодного ветра, сидел на своём новом уличном складе, неожиданно нагрянул Калина, который в это время вроде бы должен был быть на другом конце Москвы.

– Сергей… ты опять за своё!? Который раз тебе говорю, прекрати. Шебаршин рано или поздно поймает тебя.

– Да брось ты Иваныч. Я же ничего, просто проверяю, осталось ли в этом хламе что-нибудь стоящее, – попытался отшутиться Пашков.

– А кусачки зачем? Вон карман-то у тебя выпирает, наверное с полкило уже настриг, – укоризненно говорил Калина.

– Да ну, что ты, какие полкило, тут разве найдёшь столько, сто грамм самое большее…

Но вот производство на новом месте было запущено. Старых рабочих осталось всего четверо, среди них Фиренков, который после лета вернулся в фирму, Обделенцев и ещё двое поступивших на работу месяц назад. Сухощуп на новое место не поехал, уволился. Зато из местных "энергетиков" устроилось сразу шесть совместителей. Пашков выдавал им остатки материала из МВД. Работа возобновилась, ведь она было очень проста и не требовала особой квалификации. Новые рабочие уже к вечеру первого дня наловчились орудовать молотком, зубилом, кусачками. Правда сырьё, то есть радиотехнические платы, осталось с крайне "низким содержанием" драгметаллов, а новых поступлений даже не намечалось. В кризисные дни Шебаршин умудрился разругаться с некоторыми важными поставщиками, такими как ЦУП, МИГ… Но тут "сработал" старый канал в той самой Академии оборонных отраслей. Через "Кешу" Шебаршин договорился о поставке сырья аж из Читинской области. Сырьё представляло собой электронное оборудование со списанных истребителей. Для оценки и приёма этого оборудования в Читу откомандировали Горбунова.

Тем временем в офисе всё никак не могли собраться и переехать. Впрочем, там тоже возникли трудности с арендными платежами. И тут фирмачей пригрозили никуда не выпустить, пока они не расплатятся. Шебаршин, однако, на этот раз не особо расстроился. Он приезжал на новое место почти ежедневно, смотрел как работают рабочие, одаривал подозрительными взглядами Пашкова. Потом директор шёл в помещение, где отдыхали и обедали химички, чаёвничал с ними, без зазрения совести угощался, поедал их конфеты, колбасу… Кондратьева потом выказывала своё возмущение поведением директора Калине… Она была не против, как и до переезда, оставаться с ним после работы, благо их нынешнее помещение хорошо отапливалось. Но Калина смущённо отговаривался, а потом откровенно признался, что у него из-за нервотрёпок последнего месяца всё сильнее "шалит" сердце, и что с "этим" лучше повременить.

Пашков, всё более уставая от ежедневных шебаршинских придирок и упрёков Калины, перенапряжений при переезде… вдруг вспомнил, что проработал уже больше года, а так и не был в отпуске. Ему нестерпимо захотелось от всего отдохнуть. Он рассчитывал, что за месяц его отсутствия фирма успеет окончательно обустроиться на новом месте, хорошо если без него вывезут остатки имущества со старого места, и когда он выйдет из отпуска… это будет уже середина декабря, всё само-собой утрясётся. Так думал Пашков, подавая Калине заявление на отпуск. Калина о чём-то задумался, а потом подписал:

– Склад передашь Фиренкову, только всё досконально объясни, по каждой позиции, а я его проинструктирую.

Грузный добряк Толя Фиренков несмотря на профессорскую внешность мужик оказался простецкий. Пашков за день передал всё, что оставалось у него ценного, и всё, что было уже перевезено на "уличный" склад. На второй день поехали на старое место и передали то, что ещё не перевезли. Когда все акты были подписаны, их обоих вызвал в офис директор.

– Фиренков, вы уверены, что кладовщик передал вам всё, что числится по документам? – пронзительный взгляд Шебаршина имел целью вывести из себя простодушного флегматика Толю, заставить усомниться, забеспокоиться, произнести реплику типа: "Да не понимаю я ничего в этом складе, наверное околпачивают меня…". Но Толя, добродушно улыбаясь, подтвердил, что всё передано тютелька в тютельку.

– Ну, смотрите, – с явной угрозой "напутствовал" его Шебаршин.

– Как вы посмели отпустить Пашкова в отпуск!? – кричал на Калину Шебаршин, так что все в офисе могли это слышать, даже через закрытые двери.

– Я вас не понимаю Владимир Викторович. Вы ничего не сказали, когда я принёс вам заявление Пашкова, и потом когда он передавал склад! – возмутился в ответ Калина.

– Я думал, что вы лично будете контролировать приёмо-сдачу, что сумеете поймать его на недостаче, или подтасовке. А вы… вы самоустранились, как это уже не раз делали, просто подмахнули акты, а этот прожженный жулик обвёл вокруг пальца вашего Фиренкова. И вот теперь он фактически ушёл от ответственности, он теперь ни за что не отвечает, наворовав здесь на тысячи долларов! – Шебаршин был вне себя.

– Да выйдет он из отпуска и опять всё примет. Что вы так переживаете?

– А я вот в этом совсем не уверен. Он у вас так примет. Он же на этом складе всё знает, и у Фиренкова вашего не так принимать будет, как сдавал. Он его без штанов оставит… и вас.

"По себе судишь", – хмурился Калина, а сердце вновь напомнило ему о себе тянущей болью.

К Матвееву Пашков пришёл на второй день по выходу в отпуск.

– Никак ваши хозяева вам премию выдали, – оценил его вдохновенное состояние профессор.

– От них дождёшься. Просто я в отпуске, вот и радуюсь. Так, что теперь к вам чаще заходить буду.

– Это хорошо… очень хорошо. Мне ведь надо ещё многое успеть вам рассказать… – как-то странно произнёс эти слова профессор, но уточнять не стал, словно торопясь перейти к делу. – Нуус, чем мы закончили в прошлый раз?

– Мы закончили европейскими и русскими скульпторами рубежа 19-го – 20-го веков. И в связи с этим у меня буквально несколько минут назад, по дороге к вам возник вопрос. Из ваших слов получается, что модерн и символизм возникли в русском искусстве тогда же когда и на Западе. То есть можно сказать, что в то время мы не только в литературе и балете, но и в живописи догнали Запад. Разве не так?

– Опять вы обо всём судите с этакой соревновательной позиции, догнали – не догнали, – профессор снисходительно покачал головой. В искусстве такой подход не всегда уместен, хоть я и сам, не скрою, под ваше влияние иногда попадаю и начинаю как спортивный болельщик рассуждать. Русский живописный символизм, несомненно, оригинальное явление и значительное. Для нашей живописи это значение, пожалуй, сравнимо с тем, которое имело творчество постимпрессионистов для всей европейской. Именно Врубель, Серов, Борисов-Мусатов, "мирискусники" впервые в отечественной живописи открыто отстаивали право художника на индивидуальное видение реальности, на обращение к миру собственных чувств и настроений. Именно они подготовили почву для наших абстракционистов. Но… Сергей, я понимаю ваш патриотический настрой, вы, бывшие офицеры, как никто этим отличаетесь, но поверьте мне, если того же Достоевского можно безо всяких натяжек равнять с Бальзаком и Флобером, многие специалисты и у нас, и на Западе его вообще считают крупнейшим писателем всех времён и народов, то Врубель и Серов, при всём к ним уважении, Ван-Гогу, Сезанну и Гогену не ровня. Ещё больший отрыв на рубеже веков был у скульпторов. Майоль, Бурдель и в первую очередь, конечно, Роден не соперники нашим, а учителя, вдохновители таких отечественных ваятелей как Голубкина, Матвеев, Коненков. Та же Елена Мухина… ну автор "Рабочего и Колхозницы", она продолжатель творческой традиции Бурделя. То о чём вы так переживаете, случилось несколько позже. Я говорю о творчестве Кандинского, Малевича и Шагала. Именно они подняли русское искусство живописи на мировой уровень, перед тем как динамику этого развития резко притормозил соцреализм. Но на этом мы остановимся позднее, а сначала нам необходимо "осветить" очень важный период с 1905 по 1914 годы, до первой мировой войны, когда в европейской живописи утвердился авангардизм. Вам надо усвоить такие течения в искусстве живописи того периода как фовизм, кубизм, экспрессионизм, футуризм и творчество наиболее ярких представителей этих течений, таких как Пикассо, Матисс…

9

Шебаршин в очередной раз приехал на новое место. Он смотрел, как готовятся помещения для офиса, шёл в цех, обозначая интерес к тому, как рабочие рубят детали с плат, потом шёл в комнату, где располагался Калина.

Калина всякий раз с содроганием ожидал этого момента в предчувствии очередного выговора за то, что не содействовал "поимке" кладовщика, не "прищучил" его при передаче склада. Но на этот раз директор был в каком-то необычном для него, благодушно-расслабленном состоянии. Он, вдруг, ни с того, ни с сего начал жаловаться:

– Совсем житья нет, Пётр Иванович. Вроде на своей земле живём, а как за границей. И всё эти дерьмократы. Такое впечатление, что в правительстве сплошь евреи, всё только для того и делается, чтобы жидьё богатело. Вон Березовский миллиардером стал за несколько лет. Сначала Каданникова использовал, а сейчас аж к президентской семье в доверие влез, лопатой деньги безо всякого страха и совести гребёт. А остальные, Абрамович, Ходорковский, совсем молодые щенки. Власть сквозь пальцы на их махинации смотрит и позволяет прикарманивать целые отрасли, грабить страну.