Это я, сразивший чудовищ!

Голос за кадром:

– После окончания училища Шувалов едет в Москву, где с 49 по 52-ой годы учится в институте декоративно-прикладного искусства.

Полумиксом сквозь портрет: памятник Минину и Пожарскому в Москве; набережная Петербурга со стороны Васильевского острова.

Голос за кадром:

– В 52 году институт переводят в Ленинград в высшее художественно-промышленное училище имени Мухиной. Однако это училище Шувалову так и не удалось закончить. Проучившись год с небольшим, он заболел и вынужден был вернуться домой.

Крупный план лица Шувалова с автопортрета. Сквозь него, полумиксом, двухэтажный деревянный дом с окном на втором этаже (оно по размеру в два раза больше остальных), калитка, двор.

3

Напечатанный на пишущей машинке текст протокола №11 от 13 декабря 1954 года. Медленный проезд по нему.

Голос за кадром:

– А вот любопытный документ. Приблизительно через год после возвращения Николая Шувалова в недрах правления Союза художников и худфонда Костромской области организовывается осуждающее творчество Козлова, Муравьева и Шувалова заседание.

На тексте протокола цитаты из него:

«…формалистические убеждения…»

«… гнилость антинародных взглядов…»

«…Шувалов сказал, что партия лишает «свободы в творчестве…»

«…Предложить… освободить от работы в отделении фонда…»

Голос за кадром:

– К счастью шел не 37-ой, а 54-ый год. Протокол не стал приговором. Но это неприязненное отношение ревностных блюстителей соцреализма Николаю Шувалову придется почувствовать еще не раз.

В мастерской художника Сергея Румянцева.

Сергей Румянцев:

– Однажды я прихожу в организацию, идет собрание. Прорабатывают Шуваловых. Я еще с ними не встречался, ну, я только недавно приступил… Прорабатывают Шуваловых. Она, такая приятная женщина, красивая, и он такой Коля сидит, молодой человек, такой сбитый, в костюмчике. И их прорабатывают за то, что они в церквях работают в Костромском районе. Реставрируют, подновляют, где-то что-то и распишут…

В музее.

Виктор Игнатьев, директор музея:

– Здесь была его первая персональная выставка, именно в музее. Так-то были выставки персональные до этого, но в театре была, которую сняли тут же, буквально на второй, третий день, потом была выставка-отчет Муравьева, Козлова и Шувалова в худфонде, бурно обсуждавшаяся до хулиганских выходок со стороны так называемых художников-реалистов…

Картины Н. Шувалова разных лет, выполненных в разной стилистической манере: лица-рожи; орденоносец со сплющенным лицом; Андрей Рублев; портрет Бетховена в мертвенно-синих тонах.

Голос за кадром:

– Снимали выставки, обвиняли в формализме, злорадствовали, что Шувалов не самостоятелен, слепо копирует разные течения и направления в живописи. Злорадствовали и не желали видеть, что он использует разные направления и течения, чтобы выразить свое, только свое… Но вернемся к тому роковому дню 24 января 1984 года.

Звуки сильных порывов ветра.

На черном фоне белыми буквами надпись:

«Он лежал на спине, чуть повернув голову к левому плечу. Дул колкий, порывистый ветер, наметая сугробы, обнажая промерзлую землю…»

Лицо Николая Шувалова со второго «Автопортрета с бабочкой на плече». Раздваиваясь, уменьшаясь, оно уносится вверх, в черноту неба.

В музее.

Виктор Игнатьев, директор музея:

– Удивительно холодной была зима, удивительно холодным был январь. Двадцать четвертого числа вот в этом здании на третьем этаже проходило обсуждение выставки Виктора Каткова, к которому Николай Шувалов относился внимательно и бережно. Он видел в его творчестве некое продолжение своего творчества. Одним словом, он ценил его. На обсуждение выставки Николай опоздал. Отговорили первые ораторы дежурные и вдруг в зале появился, из бокового входа в зал, Николай. Он был в пальто и, что было для него нехарактерно, без галстука, в одном свитере. Рядом со мной было свободное место, он подсел ко мне, мы с ним поздоровались. Рядом сидела жена моя, Наташа. Мы, не перерывая говоруна, обмолвились очень короткими фразами, а потом, когда удалась пауза, я спросил: «Николай, что ты не разделся? Там гардероб ведь работает в музее». И: «Что с тобой?» На его лице была какая-то маска немножко для меня, хорошо знающего его мимику, хорошо знающего, как светятся и что могут выражать его серые, добрые глаза, мне показалось какая-то маска отсутствия. И он, поежившись, сказал: «Мне что-то зябко сегодня».

В мастерской художника Сергея Румянцева.

Сергей Румянцев:

– Была выставка Каткова Евгения. То есть Виктора. Он там был, пришел, какой-то такой довольно печальный. Я запомнил.

В мастерской художника Виктора Каткова.

Виктор Катков:

– Я помню… Как открытие моей выставки было… Пришел пораньше… Ожидал, кто придет… Смотрю, идет Николай Васильевич. А погода в этот день была такая ледяная. Не в смысле там такой сильный мороз – 30—35 градусов, а вот сильный ветер и очень ледяной. Очевидно, перед морозом такое состояние погоды было. Я сразу обратил внимание, – он так поднимался в музее по лестнице, – легкие ботинки, пальто очень легкое. Я говорю: «Николай Васильевич, ты что это так легко вырядился? На улице свистит». «Да вот, понимаешь, – говорит, – промерз совсем».

В музее.

Виктор Игнатьев, директор музея:

– Вдруг произошла такая достаточно длительная пауза. Ну, она часто бывает во время обсуждений, когда ведущий обсуждения говорит: «Товарищи, ну, кто еще что-то скажет?» И вдруг попросил слово Николай. Откровенно говоря, я не помню дословно, чего он говорил. Но я помню, что он больше говорил о смысле творчества вообще. Не конкретно о творчестве Виктора Каткова, а как-то вообще говорил. О назначении художника, предназначении его в жизни, что художник – это над обществом, что его чувствования, его мироощущения, – они выходят за рамки бытовой жизни, что все это и диктует художественную форму. И это как-то очень хорошо его мысль иллюстрировало творчество Виктора Каткова. Резонанса его выступление в общем-то не вызвало. Не произошло ответной реакции. Потому что и публики было не очень много. В основном были художники, которые, ну, я прямо скажу из опыта своей вот такой музейно-выставочной жизни, часто собиралось много людей, которые так: посидели, послушали, а потом… сидели в предвкушении, так скажем, заключительного акта, то есть маленького банкета.

Ну, а потом мы спускаемся по лестнице, я спрашиваю: «Ну, как у тебя дела, жизнь?» Он: «Да, Виктор, трудно». Его беспокоила в это время, очень беспокоила судьба, жизнь сына. Я говорю: «Николай, а в творческом плане?» Он говорит: «Ты знаешь, помнишь у меня стоял большой холст, на котором только прописан фон? Я все-таки хочу сделать огромный групповой портрет нашей костромской интеллигенции, где и уже ушедшие люди, и живущие люди, и мне нужно, чтобы ты пришел в мастерскую попозировать».

И вот уже здесь, в этом месте, выходя, он говорит, вдруг выпадая совершенно из контекста предыдущего, так скажем, разговора нашего, вдруг он сказал: «Ты знаешь, завтра Татьянин день, а она мне все время грезится». Слово-то какое употребил – грезится! Не видится, не там – снится, а именно грезится!

4

Автопортрет Татьяны Шуваловой.

Голос за кадром:

– Татьяна Владимировна – первая жена Николая Шувалова.

Работа Н. Шувалова «Двое» – совсем еще молодые Таня и Николай.

Фотография: Николай и Татьяна сидят за столом и что-то рассматривают.