Миллион алых роз

– А маски?

– Идите в масках.

Чёрненькая вопросительно посмотрела на подругу. Та снисходительно усмехнулась.

– Мы и до метро не дойдём, как нас менты заметут. Вместе с одеждой и баксами. И потом нам целую ночь обслуживать всю ментовку. Да ещё заплатить немалый штраф. А что утром скажет Ашот?

– Нельзя нам уходить отсюда, – вздохнула чёрненькая. – Мы обязаны оставаться там, куда нас привезли и полностью отработать контракт. Без всякой самодеятельности. Кто пойдёт со мной?

И она посмотрела на меня. А я на Виталика. Сказать, что мой взгляд был свирепым, ничего не сказать.

– Воля ваша, – сказал Виталик, убирая баксы во внутренний карман пиджака. – Не хотите подзаработать, не надо. Сидите и ждите вашего драгоценного Ашота. Я скажу ему, что свой контракт вы отработали честно, и претензий к вам нет.

– Стоп! – Рыжая подняла вверх указательный палец правой руки. – Я правильно поняла, что нас пригласили только для того, чтобы заставить прогуляться по улицам голыми?

– За отдельную и весьма неплохую плату, – уточнил Виталик.

– Раз мы вам не нужны, убирайтесь в другую комнату, – заявила рыжая. – Мы ложимся спать. Хоть в кои-то веки выспимся по-человечески, – добавила она, блаженно потягиваясь.

Я посмотрел на Виталика. Он смущённо пожал плечами. Нам ничего не оставалось делать, как покинуть комнату, оставив там двух незнакомых девиц, весьма своеобразно относящихся к законам и нравственности.

– Спасибо, друг, – сказал я утром Виталику, когда девицы умотали со своим Ашотом и мы, наконец, остались одни, – ты весьма развлёк меня. Скуки как не бывало. Но убедительная просьба: никогда больше не развлекай меня подобным образом.

Здравствуй

«Здравствуй, милый!

Странно так обращаться к мёртвому, но не знаю как по-другому. Три месяца тебя нет среди нас, а я до сих пор не могу привыкнуть к мысли, что уже никогда, никогда не увижу тебя. Ничто больше не радует меня. Живу по инерции. Просто потому, что человек обязан жить.

Иногда мне кажется, что прошло не три месяца с того дня, как ты навсегда ушёл от нас, а три тысячи лет. Так состарилась моя душа за эти дни. Не знаю, что стало бы со мной, если бы не внуки и правнуки. Единственное, что теперь удерживает меня на плаву.

Сегодня мне приснилась наша первая встреча. Помнишь? Впрочем, что я спрашиваю об очевидном? Но я никогда не рассказывала тебе, что предшествовало нашей встрече.

Есть три дня, которые я никогда не забуду: день смерти Ленина, день смерти Сталина и день твоей смерти. Но есть ещё один день, который перевернул меня.

Это случилось в год смерти Ленина. Как я тогда переживала. Не меньше, чем сейчас. Впрочем, что я? Ты, конечно, помнишь, как вся наша необъятная страна скорбела по Ильичу. Я ходила потерянная. Что будет с нами? Как теперь будем жить?

Я вступила в комсомол. Записалась в агитбригаду. Я тогда была ярой атеисткой. Летом, вместе с двумя однокурсницами, я в составе агитбригады приехала в одну подмосковную деревню.

Мы ходили по деревенским избам и вели там антирелигиозную пропаганду. Абсолютно искренне. Мы тогда сами свято верили в то, в чём убеждали людей. Ведь наше поколение не было поколением лицемеров. Мы говорили, что не может человек родиться от святого Духа. Что все религии мира, придумали богатые для того, чтобы держать рабов в страхе и повиновении. Что все заповеди написаны в пользу богатых.

Работай, раб, и не зарься на имущество своего хозяина. Да ещё роптать не смей. Будь всегда бодр и весел, как бы тебя не гноили твои хозяева. Ведь уныние – смертный грех! Что в семнадцатом году попы с радостью приветствовали февральскую революцию, которая свергла царя, но в октябре отказались признать рабоче-крестьянскую власть. Почему, спрашивается? Потому что новая власть отменила деление общества на бедных и богатых. И попы, которые так старательно защищали богатеев, стали не нужны новой власти.

И про то, что нет никакой души, говорили. Особенно нравился мне известный пример с червяком. Что станет с его душой, если червя разрезать пополам? Тоже разделится на две самостоятельные души?

Мы очень старались. Не без успеха. И вот, ведём мы свою пропаганду в обычной деревенской избе, распинаемся, убеждаем хозяйку в том, что Бога нет (хозяин был на покосе), а я машинально глянула в красный угол, где висели образа. Тогда я и увидела его. Это была старая, почерневшая от времени доска с едва различимым ликом Христа. Но глаза! Его глаза! Они совсем не потускнели. И глаза Христа смотрели на меня. Какой у него был взгляд. Умный. Очень умный! Всепонимающий и укоризненный.

Меня мороз продрал по коже. Я забыла всё, что хотела сказать. Сижу, хлопаю ртом и молчу. Затем вскочила и бегом на улицу. Девчонки – за мной.

– Что с тобой?

А я молчу. Только трясу головой.

Мы вернулись в Москву, и больше я не ездила с агитбригадой. Нельзя сказать, что я, вдруг, уверовала. Нет. Я осталась убеждённой атеисткой. Просто я решила, что не следует навязывать другим людям свои убеждения, какими бы правильными они мне не представлялись. Хочется людям молиться, пусть молятся.

И ещё. Те глаза. С иконы. Никак не могла забыть этого взгляда.

Я увлеклась театром. Мы ставили современные «экспериментальные» пьесы на «злобу дня». Только вот роли мне почему-то всегда доставались отрицательные. Всевозможные «кисейные» барышни. Мелочные, злобные, несправедливые.

Я понимала, что виной всему была моя не «рабоче-крестьянская» внешность. Что поделаешь, не смотрелась я в роли рабфаковец и передовых крестьянок. Но, с другой стороны, я была не согласна с режиссёром в его излишне прямолинейной трактовке моих персонажей. И старалась сделать их более человечными. Насколько это получалось, не мне судить.

Как-то раз мы «экспериментировали» в одном рабочем клубе. Зал был переполнен. Публика была весьма разношёрстная. От рабочих до входящих в моду нэпманов. Я играла декадентскую поэтессу, полностью оторванную от реальной жизни морфинистку.

Роль была мне антипатична, и я кривлялась на сцене без особого воодушевления. Спектакль уже подходил к финалу, когда я случайно глянула в зал. И увидела эти глаза. Те самые. С иконы.

Я, разумеется, не сошла с ума. Я отлично понимала, что глаза принадлежат обычному живому человеку, но я даже не запомнила его лица. И когда ты после спектакля зашёл ко мне в гримёрку с алой розой в руках, я узнала тебя только по взгляду.

Я поняла, что ты – моя судьба. И не ошиблась. Более шестидесяти лет мы, рука об руку, прошагали по нашей общей жизни. Пока ты навсегда не скрылся за чёрной дверью, оставив меня здесь. Одну.

Мы стали встречаться. Бродили по ночной Москве, в которой тогда было полно шпаны и хулиганов. Но я никого не боялась. Потому что ты был рядом со мной.

Помнишь, как ты сделал мне предложение?

Был тёплый июльский вечер. Ты пришёл ко мне с роскошным букетом алых роз и, встав на колени, попросил моей руки. Я не стала ломать комедию и сказала тебе: «Да».

У тебя не было своей квартиры, и ты из общежития перебрался к нам. Ты работал в органах. Тех самых, название которых наши знакомые произносили шёпотом, со страхом оглядываясь по сторонам. А я не понимала, чего в них такого страшного? Ведь там работает мой муж – лучший человек на свете. Самый добрый, самый человечный.

Ты очень уставал на своей работе. И не любил говорить о ней. Но иногда тебя прорывало.

– Как много мерзости вокруг! Как они любят гадить исподтишка! Такими невинными овечками прикидываются…

Ты никогда не разъяснял своих слов. Я и не просила об этом. Сама видела, что творится в стране. Когда милые, обаятельные, интеллигентные люди при ближайшем знакомстве оказываются мелкими, чёрствыми, бездушными, тщеславными эгоистами, не желающими видеть дальше собственного столь любимого носа. От этих людишек можно было ждать любой подлости.

А как любили они писать доносы друг на друга. Так бы работали. И попробуй, разберись: кто прав, кто виноват? Как-то ты показал мне несколько анонимок, написанных на меня. В одной из них я узнала почерк моей самой лучшей, самой близкой подруги, Сони. Сонечки. В чём она только не обвиняла меня! Как только не истолковывала мои невинные слова!

Я не вытерпела и высказала ей в лицо всё, что думала о ней.

Хоть бы покраснела!

– Что я сделала тебе? За что так ненавидишь меня?

Она ничего не ответила. Я вычеркнула её из числа своих друзей.

О том времени сейчас говорят и пишут много несправедливого. Каких только собак не навешивают на тех, кто работал в органах. Таких как ты выставляют исчадиями ада, а себя белыми и пушистыми. Но я-то знаю, как всё было на самом деле. Как эти «белые и пушистые» злобно шипели тебе в спину (в глаза боялись), как гадили, где только можно. А дай им тогда волю, сколько честных голов бы полетело…

Но что я всё о них?

Они сейчас у власти и показали себя с полным блеском. Как прав ты был тогда, когда утверждал, что либералы не доведут нас до добра.