Миллион алых роз

– Война она одна. Как немец напал на нас 22 июня, так и продолжается. Но товарищ Стали сказал в своей речи, что наше дело правое и враг непременно будет разбит.

– Сталин своё дело знал. Что ни год, то снижение цен. Что ни год, то снижение цен. А эти, медведи, цены только вверх задирают. Хоть не ходи в магазин. Никакой пенсии не хватит. Ни стыда, ни совести у чиновников. Только взятки брать да бюджет пилить. Коррупционеры проклятые.

– Ты о ком?

– О правительстве нашем. О ком ещё?

– Что, и правительство фашистское?

– А какое, по-твоему?

– Долго будете языками трепать? – раздражённо вмешивается в разговор женщина. – Гони в сельпо. Мне ребёнка кормить надо!

Моя мелодия

Никогда не проверяю кассовые чеки. Я их, не глядя, бросаю в мусорную корзину. Не потому, что я такой крутой и богатый. Или чрезмерно доверчивый. Ни то, ни другое, ни третье. Виной всему моя трусость. Кассирша из продуктового магазина для меня страшнее чёрта лысого, который, как известно, самый злой из всех представителей подземного царства.

Предположим, меня обманули. Пробили не то, либо, элементарно, сдали неправильно сдачу. И я обнаружил это безобразие. Что прикажете делать? Устраивать скандал? Мотать и без того не самые крепкие нервы? Оно мне надо?

Не проще ли пребывать в спокойном расположении духа? Тем более что я не совсем дурак. Я предварительно прикидываю сумму, с которой мне предстоит расстаться на кассе. Сделать это не составляет особого труда. Моя «продуктовая корзина» включает в себя не более трёх-четырёх наименований. Много ли надо далеко не старому холостому мужчине?

А если я вдрызг разругаюсь с продавщицей, то, как я приду к ней в следующий раз? Как буду смотреть в её наглые глаза? Таскаться в другой магазин? Когда этот рядом с домом. Он так и называется: «Магнит у дома».

И в этот раз я подсчитал в уме приблизительную стоимость товара (батон, сосиски, макароны, пачка сливочного масла) и направился к ближайшей кассе. Над ней висела табличка: «Вас обслуживает стажёр».

Можно было и не писать. И так не трудно догадаться о сём знаменательном событии по медлительности, с которой двигалась очередь. Наиболее нетерпеливые покупатели уходили к другой кассирше, которая работала значительно быстрее. Я исключительно из принципа остался в «своей» очереди. Терпеть не могу «бегунов», которые мечутся из кассы в кассу.

Но вот и пункт назначения. Я выложил продукты на чёрную ленту и приготовил требуемые деньги. Стажёр – молоденькая худенькая девочка лет восемнадцати, не больше – назвала сумму. Я удивлённо посмотрел на неё.

У девочки был странный цвет глаз. Ни серые, ни голубые, ни синие, ни карие, ни чёрные. Я так и не понял, какого они у неё цвета? Никогда не видел таких глаз. Скорее тёмные, чем светлые. Вот и всё, что я мог бы сказать.

Я так увлёкся определением цвета её глаз, что совсем забыл про деньги. Девушка (язык не поворачивается назвать её кассиршей) вежливо, но несколько громче, повторила сумму, подлежащую оплате.

– Девушка, вы правильно сосчитали?

Она покраснела. Очень сильно.

– Извините, – пролепетала она. – Я нечаянно.

Я смутился не меньше девушки.

– Вы неверно меня поняли, – поспешил я успокоить стажёра. – Я вас не ругаю. Наоборот. Вы явно что-то пропустили. Проверьте, пожалуйста. По-моему, не пикнуло на сосисках.

Девушка «перепикала» мой немудрёный товар. Я оказался прав. Сумма, подлежащая оплате, увеличилась почти вдвое.

– Извините,– вновь пролепетала девушка.

Чего, спрашивается, извиняться? Обсчёт был явно не в её пользу. А от ошибок никто не застрахован. Я, молча, рассчитался и покинул магазин. Слава Богу, обошлось без скандала.

Я продолжал ходить за продуктами в «свой» магазин. Несколько раз попадал на девушку-стажёра. Она меня ничем не отличала от других покупателей. Что меня только радовало. Меня не интересуют продавщицы. Я не воспринимаю их как женщин. В каких бы магазинах они не работали. Для меня они люди с другой планеты.

х х х

В последнее время я как-то стал замечать, что вокруг нашего дома стало значительно чище. И в подъезде чистота. Лестница просто блестела. С чего бы, вдруг? Случайно услышанный разговор двух наших «подъездных» бабок расставил всё на свои места. Оказывается, у нас другой дворник. Точнее, дворничиха. Она же убирается и в нашем подъезде.

– И когда успевает? – удивлялась одна.

– Жизнь заставит, – вздохнула вторая.

– Не всех она что-то заставляет, – возразила первая. – Вон, Сонька, только зенки заливала. Зальёт и грязи не видит. Больно хорошо. Убираться не надо. А эта ни минуточки не посидит. Встаёт ни свет, ни заря и уходит после всех.

– Молодая ещё, – опять вздохнула вторая.

Меня мало интересовали Сонька и сменившая её новая дворничиха. Чисто – и ладно. Болтовня старух меня интересовала ещё меньше.

Был поздний сентябрьский вечер, почти ночь. Я возвращался домой из гаража, где провозился с машиной дольше обычного. Подходя к дому, я услышал какие-то странные звуки.

Шурр. Шурр. Шурр.

Дом у нас не совсем обычный: в форме буквы «С». Построен он был ещё в советские времена. Наш дом должен был символизировать вторую «С» из аббревиатуры «СССР». Недалеко от нас расположены ещё две буквы «С». Есть ли буква «Р», я не знаю. Не проверял. И летать над нашим микрорайоном не доводилось.

Звуки доносились с правой стороны дома, где не было фонарей. Я человек не шибко любопытный и устал основательно, поэтому пошёл прямо к своему двенадцатому подъезду. Какое мне дело до какого-то шуршанья?

Но внезапно шуршанье прекратилось. Несколько секунд тишины, затем послышался негромкий, сдавленный плач ребёнка. Или щенок так скулит?

Что там ещё?

Я на всякий случай сгруппировался и, вглядываясь в темноту, почти на ощупь, двинулся в сторону непонятных звуков. По дороге я споткнулся о большую дворницкую метлу, которая валялась на дорожке, и едва не растянулся рядом с ней.

Плач (в этом больше не было сомнений) раздавался совсем близко, шагах в пяти передо мной. Глаза привыкли к темноте, к тому же из окон шёл какой-никакой свет, и не составило большого труда, чтобы разобраться в происходящем.

Коммунальщики спилили огромный старый клён, который рос возле дома. Дело благое, но требовалось довести его до конца. А они свалили дерево, разрезали его на несколько частей и «умыли руки». В итоге: и тротуар, и дорога завалены ветками и брёвнами. А наша старательная дворничиха должна в одни руки убрать всё это безобразие. Когда я подошёл к ней, она как раз плакала над толстенным кленовым комлем.

Где ей, такой маленькой и худенькой старушонке, справиться с огромным бревном? Здесь заплачешь.

– Бабуль,– сказал я, подходя к дворничихе, – отойдите, пожалуйста. Не женское это дело.

Дворничиха распрямилась и, молча, отошла в сторону. Мужик я не самый слабый, но и мне пришлось основательно поднатужиться, пока я оттащил комель за дорогу, где были свалены в кучу обрубленные ветви многострадального клёна. Передохнув пару минут, я, кляня в душе коммунальных хамов, оттащил туда же остальные части ствола. Они были значительно легче. Но дворничиха бы и с ними не справилась.

А она не теряла времени даром. Пока я стаскивал в кучу остатки ствола, бабка вовсю шуровала своей метлой, очищая дорожку от листьев. Она так старалась, что едва не угодила под обрубок ствола, который я поставил на «попа» и который неожиданно для меня грохнулся вниз.

– Куда лезешь?! – крикнул я в сердцах. – Ведь зашибить могу. Неужели нельзя обождать немного? – сказал я более миролюбиво. – Кто работает ночью? С утра бы и убрались спокойно. Без риска для жизни.

– Утром надо подъезды мыть, – тихо возразила она.

– Днём их нельзя помыть?

– Днём я в магазине.