Закон Китобоя

Наташа тем временем высадила Егора вблизи Театра юного зрителя на улице Горького и стала перестраиваться. В зеркало она увидела «девятку» с затемнёнными стёклами, которая уже довольно долго следовала за ней. Наташа свернула у Манежной площади, проехала здание Совмина СССР и повернула на Пушкинскую улицу. «Девятка» не отставала. Наташа занервничала. Она свернула в Дмитровский переулок и остановилась у здания школы, где учился Митя. «Девятка» притормозила в нескольких метрах от неё. Наташа достала билеты в театр и засунула их в карман Митиного портфеля.

– Вот, пусть у тебя будут. А то ещё потеряю, – пошутила она.

– Пока, мамочка, – сказал Митя.

– Сынок, за тобой заедет Екатерина Сергеевна. Ты с ней пойдешь в театр. Её слушаться, как меня.

Наташа бросила взгляд в зеркало заднего вида и увидела преследующую «девятку». Больше она ничего не видела и не слышала. Ей стало страшно. С Петровских линий она свернула на Кузнецкий Мост и остановилась напротив салона «Модные причёски». «Девятка» припарковалась неподалёку.

Наташа вошла в салон, прошла в служебное помещение, открыла сумочку и стала в ней что-то искать. Ей пришлось вытряхнуть содержимое сумки на стол, и лишь тогда из бокового карманчика она извлекла маленький клочок бумажки с телефонным номером – тот самый номер, который дал ей лейтенант Басов. Она сняла трубку и позвонила.

– Юрьев слушает, – ответил голос.

– Это Наташа Плоткина. Мне нужно с вами срочно встретиться.

– Где вы?

– На работе. За мной следят.

– Вы звонили Борису Борисовичу? – неожиданно спросил Юрьев.

– Нет, просто ещё не успела.

– Наталья Михайловна, у меня к вам огромная просьба. Пожалуйста, до моего приезда, ничего не сообщайте Борису Борисовичу.

– Хорошо, – пообещала Наташа.

С минуту она сидела неподвижно, приходя в себя, и вдруг вспомнила, что должна позвонить Кате.

– Катюша, ты не могла бы забрать Митю из школы? – спросила она, стараясь говорить спокойно, чтобы голос не дрожал.

– Легко, Наташенька, – ответила Катя.

– Понимаешь, мы обещали ему пойти в театр, но ни Боря, ни я не можем. Выручи.

– В театр? С удовольствием. А у вас всё в порядке, Наташа? – спросила Катя.

– Надеюсь, что да.

Аня вбежала в зал парикмахерской как раз в тот момент, когда там появилась Наташа.

– Я не опоздала? – спросила Аня.

– Нет, Анюта, – невозмутимо ответила Наташа. – Ты не опоздала.

Аня села в кресло, достала из сумочки конверт, положила на столик и сверху прикрыла сумочкой.

Пунктов обмена валюты тогда не было. Обменять иностранную валюту на отечественные «деревянные» можно было только в парикмахерской. Не в любой, разумеется, а только в центре города и в тех парикмахерских, которые назывались «салонами». Существовало много и других способов, но этот был удобней всех, потому что в салоне можно было не только «обменяться», но и купить кое-что из импортных вещей. Так что приходили обменять, скажем, финские или немецкие марки, реже доллары, на рубли, а уходили с пакетом разного носильного тряпья. Аня пришла обменять доллары, свои и подруги Тани, заработанные прошлой ночью.

Вокруг кипела работа по реабилитации лиц и реставрации голов прекрасного пола. Здесь ничего друг от друга не скрывали за исключением валютного обмена. Передвижение валюты из рук в руки было как бы прикрыто магической завесой и напоминало фокусы Игоря КИО в исполнении феи. Работая женским мастером, Наташа совмещала с этим ещё и должность администратора. Превращение иностранной валюты в полновластные рубли не проходило без её участия. Она была та самая волшебница, от прикосновения которой иностранные денежные знаки теряли магическую силу. В условиях подсудности валютных операций дело это было в руках подлинных волшебниц. Если операцию предстояло совершить в обратном направлении, то есть бескровные рубли превратить в полнокровные «зелёные», также прибегали к услугам феи. Нужно было сидеть и ждать, что и делала одна интересная дама, только сошедшая с «конвейера красоты». Сидела на диване, курила и ждала.

Наташа занималась Аней. Девушку с трудом можно было узнать под странноватой маской из овсяной муки. Наташа бросила взгляд на конверт с «зелёными», которые Аня приготовила для обмена.

– Сколько там? – спросила она.

Девушка показала четыре пальца, что должно было означать «четыре сотни».

– Умываемся, – сказала Наташа.

Она взяла конверт и вышла из зала.

К Ане подошла девушка и поставила пакет у её ног.

– Аня, я принесла, что ты просила.

– Хорошо. Оставь, – сказала Аня.

– Ты померь, пожалуйста, если не подойдёт, у меня есть, кто возьмёт.

Аня быстро смыла маску и наскоро прикинула поверх джинсов и блузки вечернее платье.

– Как? – спросила она.

Мастера и сидевшие в креслах клиентки одобрили. Одна дама, которой накладывали маску на лицо, не могла видеть, но слышала возгласы одобрения и непременно хотела знать причину всеобщего согласия:

– Что? Что там, девочки?

– Платье, вечернее, – удовлетворила любопытство Аня.

– Взяла?

– Да.

– Дорогое?

– Дорогое.

– Красивое?

– Очень!

В служебном туалете Наташа пересчитала пятидесятки и вложила их в конверт на место четырёх сотен долларов. Вернувшись в зал, положила конверт с рублями на прежнее место. Она отыскала взглядом интересную даму и показала на пальцах «четыре». Это означало, что она предлагает на продажу четыреста долларов. Дама одобрительно кивнула.

– Я сейчас, – сказала Наташа и направилась к даме, которая сосредоточенно начала отсчитывать деньги.

Девушка, предлагавшая платье, вернулась.

– Берёшь? – спросила она.

Аня достала из конверта деньги, отсчитала нужную сумму и вручила девушке.

Дама на диване передала Наташе пачку пятидесяток в обмен на баксы в конверте. Справедливости ради надо заметить, что Наташа за те же четыре зелёные бумажки получила сумму, превышающую ту, что минуту назад получила от неё Аня. Это так, для полноты содержания, чтобы сегодняшний «свободный гражданин» знал, как в те «застойные» годы люди крутились.

Юрьев припарковал газик рядом с постом ГАИ. В салон отправился пешком. Он хотел убедиться, нет ли в самом деле слежки за Наташей и, ничего не обнаружив, вошёл в салон. Они уединились в служебном помещении, чтобы побеседовать, но к ним постоянно кто-нибудь заглядывал, и тогда Юрьев закрыл дверь на ключ.

– Они следили за мной, я так думаю, от самого дома. Я заметила их случайно. Мне показалось, что они специально сделали так, чтобы я их заметила.

– Наталья Михайловна, вы не волнуйтесь.

– Я не могу не волноваться, потому что они угрожают моему сыну. Они дали это понять. Помогите.

– Я же говорил вашему мужу, что есть только один способ изменить ситуацию – взять всё под контроль. Для этого вам необходимо написать заявление о том, что вы подвергаетесь репрессивному воздействию со стороны неизвестных элементов.

– Послушайте, мой муж – порядочный человек.

– Я знаю…

– Он не имеет никаких связей с криминалом.

– Я знаю…

– У него самого очень большие личные проблемы с бандитами. Это надо понять.

– Я понимаю.

– Если я сделаю то, что вы просите, это как-то повредит репутации Бориса?

– Ровным счётом никак. Этого просто никто не узнает. Обыкновенная формальность.

– Хорошо, я напишу такое заявление, – согласилась Наташа.

Она почувствовала некоторое облегчение, хотя и понимала, что попала на крючок к менту и Боре это не понравится.

3

В театре шёл спектакль по роману Германа Мелвилла «Моби Дик». Митя смотрел на сцену, затаив дыхание. Там кипели нешуточные страсти. Капитан Ахав готовился пуститься в погоню за белым китом.

– Бог! Бог! Бог! – трагически воскликнул Ахав. – Раздави моё сердце! Взломай мой мозг! Ближе! Стань со мной рядом, Старбек, дай мне заглянуть в человеческие глаза.

Егор пытался сквозь дырочку в кулисе разглядеть Катю. Зловредная помощница режиссёра Галка приставала к Егору с вопросами и мешала. Егор нравился Галке. Она постоянно его ко всем ревновала и опекала изо всех сил.

– Егор, – позвала Галка, – тебе заказ нужен?

– Нет, – отмахнулся Егор.

Он хорошо видел Митю. Свет падал на него со сцены, и Егор заметил, как Митя от страха вжался в кресло. Катю разглядеть не удавалось. Он видел только, что она блондинка и что, кажется, на лице её блуждала лёгкая улыбка.

– Ну возьми заказ, – нудила Галка.

– Мне не надо, – огрызался Егор.

– Ну возьми, хороший: чай, тушёнка, гречка, кура, правда, отечественная.

– Отстань, из-за тебя пропущу реплику.

– Не из-за меня…

– Сколько стоит заказ? – спросил Егор, только чтобы отвязалась.

– Двенадцать рублей.

– Нет у меня таких денег.

– Одолжи.

– Отстань.

– Я тебя записываю. «Непостижимая сила, злобный господин, жестокий, беспощадный император», – процитировала Галка.

Она сказала так громко, что Ахав на сцене, готовящийся только произнести этот текст, вдруг услышал обрывки, донёсшиеся до него. Он погрозил белому киту за кулисы.

– Что это? Что за непостижимая сила, что за неведомый злобный господин, жестокий, беспощадный император повелевает мною…

Ахав запнулся и закричал:

– Федал!

– Федал, – зашипела Галка. – Где Федал?

Федал стоял в противоположной кулисе и целовался с Люсьеной.

– Иди! Опоздаешь! – вырывалась из его объятий Люсьена.

Федал не выпускал её. Они целовались и целовались, и не могли оторваться друг от друга, будто бы поцелуй был последний. И тогда осветитель из операторской кабины сказал Галке:

– У меня свет на Федала. Где у тебя Федал?

Таинственно и зловеще звучала музыка. Федал всё никак не мог расстаться с Люсьеной.

– Свет! – скомандовала Галка. – Давай свет!

– Как скажешь, – огрызнулся оператор и врубил свет.

Федал, злой рок судьбы, стоял в лучах света и смотрел на Ахава горящими огнём глазами.

Галка перевела дух и погрозила Федалу кулаком. Она проработала в театре пятнадцать лет, но до сих пор не понимала, как актёры, опаздывающие на выход, пробираются в кромешной тьме и оказываются на своём месте. Конечно, большинство из них опаздывали, иногда промахивались и сваливались в люки под сцену, ломая ноги и руки. Но некоторые, особо одарённые, такие как Стасик или Егор, были сущие оборотни. Галка не могла себе представить, как Федал переместился из-за кулисы, где только что целовался с Люсьеной, на сцену, причём попал точно в световое пятно, падающее на его игровое место? За годы работы в театре психика у Галки, и без того весьма тонкая от природы и надорванная нуждой, становилась всё тоньше, делалась такой прозрачной и проницаемой, что по жизни Галка пугалась и шарахалась всякой ерунды. На сцене во время спектакля она становилась совсем другой, непохожей на обычных людей. Главный её принцип был в том, чтобы ничему не удивляться и ни над чем не задумываться, во спасение утончающейся непрестанно, с каждым разом, слой за слоем исчезающей, делающейся всё прозрачней психики. Как Федал переместился в несколько мгновений с одного места на другое, Галка понимать отказывалась. Но она твёрдо знала и держалась своего знания, как за якорь спасения, что телепортация возможна, а в таком месте, как театр, вполне уместна и даже необходима.

– Федал навязывает мне безумную готовность совершить то, на что бы я сам в глубине своего собственного сердца никогда бы не осмелился даже решиться? Ахав ли я? Я ли, о Господи, или кто другой поднимает за меня руку? – стенал на сцене Ахав.

Люсьена из-за кулис смотрела на своего Стасика. Она вдруг осознала текст, что знала почти наизусть, после которого появлялся на сцене Федал. Зловещий смысл этих слов её взбудоражил. Ей вдруг почудилось, что за безобразной маской на лице Стасика – пустая дыра и что в этой пустой черноте кто-то прячется. Горящие глазницы маски притягивали её в бездну невидимой пустоты. Она побледнела и задрожала. Ей стало так страшно, что она закричала. Но крик потонул в пустоте чёрного коридора, и она провалилась в эту пустоту.

– Сейчас будет самое интересное, – сказал Митя, наклоняясь к Кате.

На сцене появился Егор и запел:

– Эх, на море шторм гудит —От души резвится кит,Он хвостом своим вертит.Вот так славный и забавный,Вот игривый, шаловливый,Вот шутник и озорник,Старикан-океан, хей-хо!

Старбек одёрнул Стабба:

– Замолчи, Стабб! Если ты смелый и здравый человек, то сохраняй спокойствие.

– Я трус, – отозвался Стабб. – И я пою, чтобы не так страшно было.

– Безумец! Погляди моими глазами, если у тебя нету своих.

– Как? Разве вы видите тёмной ночью лучше, чем кто-нибудь, чем даже самый последний дурак?

– Молчи!

– Женя, ты не одолжись червонец на заказ? – спросил Егор Старбека.

– Я сам у капитана одолжил, – ответил Старбек.

– Святой Эльм, смилуйся над нами! – закричал Стабб.

– Ахав, остерегись Ахава. Остерегись самого себя, старик!

– Владимир Яковлевич, дайте червонец на заказ, – подползая к капитану, взмолился Егор.

– Последний Женьке отдал, – ответил Ахав.

Ударил гром, сверкнула молния. На сцену в ужасе выбежали матросы.

– Ребята, одолжите червонец на заказ! – крикнул Егор.

Матросы в ужасе от него шарахнулись, замахав руками, – червонца ни у кого не было.

– Люди, глядите вверх, белое пламя лишь освещает путь к Белому Киту! – закричал Ахав. – Подайте мне конец громоотвода, я хочу чувствовать его пульс, и пусть мой пульс бьётся об него. Кровь и огонь!

Матросы закричали, чтобы немедленно подали конец[9]. В шуме и грохоте музыки потонули их реплики о конце. «Подайте ему конец! Подайте его конец!» Это всё перевиралось и коверкалось на разные лады так, что на сцене началась ржачка.

– Всех в протокол, всех в протокол занесу, – твердила Галка как заклинание.

Но в зале было по-настоящему страшно. Сверкала молния, гремел гром. Митя от страха закрыл глаза.

На лице Кати застыла странная, непроницаемая улыбка. Она смотрела на сцену, но, кажется, не видела и не слышала того, что там происходило. Лицо её оставалось безучастным. Мысли были далеко. Она, как и Люсьена, каким-то загадочным способом заглянула в будущее. Это было чувство, которое принесло неведомо «что» и неведомо «откуда».

В одно мгновение хорошее и плохое смешались в какое-то малоприятное, но хорошо знакомое ощущение неотвратимого будущего, которое не было ни радостным, ни печальным, ни счастливым или бессчастным, а неуловимым, принёсшим такое томление, что выбор между жизнью и смертью мог показаться наилегчайшим и самым простым из всего, что предстояло выбирать.

Катя хотела выйти из зала, но сдержалась. Прикрыла глаза и стала дожидаться, когда перестанет грохотать музыка, от которой у неё разболелась голова.

Митя смотрел спектакль не один раз, но всегда в этом месте пугался. Производимый гром за кулисами и резкая музыка создавали страшный грохот, так что в зале дрожали стены.

Режиссёр стремился создать атмосферу трагического накала, но явно перебрал с шумовыми эффектами. Атмосфера была просто невыносимой. Некоторые мамаши и бабушки с детьми выходили из зала. Дети от страха плакали и писались прямо в зале.

За всем этим наблюдал с балкона директор театра Иван Иванович Белов. Он сделал серьёзное лицо и стал размышлять. Для него это были существенные производственные ошибки, которые предстояло устранить.

– Смотри! – толкнул Егор Федала.

Сверкнувшая молния осветила лежащую на полу Люсьену. Федал бросился к ней за кулисы.

– Стой! – закричал Ахав, бросая вызов Белому Киту. – Будем играть честно, хоть мы и слабее!

– Куда, Федал! – зашипела Галка.

– Бог, сам Бог против тебя, старик, отступись! Это несчастливое плаванье, не к добру оно и ведёт, – сказал Старбек.

Федал пытался привести Люсьену в чувство. Она открыла глаза и, увидев перед собой «маску рока», снова впала в забытьё.

– Воды, дайте воды! – просил Стас.

Но рядом никого не было. Ему показалось, что он абсолютно один на дне какой-то чёрной бездны.

– Всех вас, как и меня, связывает клятва настичь Белого Кита, – говорил Ахав.

Люсьена видела перед собой маску Федала и слышала громовой голос Ахава из темноты своего истерического забытья.

– Старый Ахав связан с Белым Китом всем сердцем, всей своей душой, всем телом, всей жизнью. А чтобы вы знали, как дерзновенно бьётся это сердце, вот глядите: так задуваю я последний страх!

На острие гарпуна дрожало раздвоенное пламя. Ахав погасил огонь.

Очнувшись, Люсьена увидела склонившегося над ней Стаса.

– Всё хорошо, – сказал Стас.

Люсьена смотрела на Стаса и плакала.

– Я сейчас, – сказал Стас и побежал на поклоны.

Егор помахал Мите со сцены.

– Браво, Петров! – крикнул Митя, как заправский клакер.

Катя вежливо аплодировала.

– Как вам молодчина Стабб? – спросил Митя.

– Понравился, – ответила Катя.

– Есть! – воскликнул Митя. – «Рыба на лине»!

– Что? – не поняла Катя.

– Мне кажется, вас загарпунили, – сказал ей Митя.

– Кому ты там так раскланивался? – спросила помощник режиссёра, когда Егор вернулся за кулисы.

– Мальчику-другу, – ответил Егор.

– Я достала деньги для тебя в литчасти. Деньги отдашь мне.

– Спасибо, – сказал Егор и поцеловал помощника.

Актёры разгримировывались, забегали к Стасу узнать, как чувствует себя Люсьена.

– Стас, – позвала Люсьена.

– Что?

– Подойди.

Стас подошёл и наклонился к ней.

– Ты любишь меня?

– Ты же знаешь, – улыбнулся Стас.

– Знаю, не любишь. Ты лишний раз боишься произнести это слово.

В гримёрку постучали. Стас открыл дверь. Перед ним стояла Елена. Романы в театре вспыхивают и гаснут, как звёзды на небе. Елена, молодая, хорошенькая, только что принятая в труппу актриса, была новым увлечением Стаса.

– Зачем ты пришла? – Стас вышел за дверь и заговорил шёпотом, чтобы Люсьена не слышала. – Я просил не приходить, когда идёт «Моби Дик».

– Зачем она здесь? Что ей надо? – спросила девушка.

– Уходи.

– Тебе сказали, убирайся! Не поняла? – раздался за спиной Стаса голос Люсьены.

– Сама пошла вон, старая ведьма! – огрызнулась Елена и умудрилась толкнуть Люсьену, как Стас ни удерживал.

Та мгновенно ответила. Елена вскрикнула от боли и набросилась на Люсьену.

Завязалась драка. Они сцепились как две кошки, которых нельзя было разнять. На крики сбежался народ. Стали растаскивать дерущихся фурий.

В кабинете директора тоже кипели страсти. На «ковре» был и режиссёр Амма Саввич, помощник Галка и старший по залу билетёр Мария Ивановна.

– Правда, Иван Иванович, святая правда, дети пугаются, мамаши из-за этого негодуют, возмущаются, – докладывала Мария Ивановна. – Подростки, взрослые почти, как дети, писаются, извините, от страха. И не один раз это было. Нам и самим страшно. А мы-то уж привыкшие, кажется, ко всему. Громкая музыка, очень громкая. После первого акта многие уходят, не выдерживают. И вообще…

– Мария Ивановна, что вы имеете в виду? Конкретно? – спросил возмущённый режиссёр.

– Конкретно? Страшно, очень страшно, – сказала растерявшаяся билетёр.

– А вам жить в этой жизни не страшно?! – заорал на неё режиссёр.

– Страшно! Так то жизнь, а здесь театр. Люди привыкли, что в театре как-то не так, не совсем так, как в жизни, что можно забыться от всего этого кошмара…

– Амма Саввич, – подхватил директор, – я приказал музыку сделать тише. Это единственное, что я просил сделать, чтобы снизить зверский, нечеловеческий накал страстей в спектакле. Вы отменили моё распоряжение. Почему?

– Это противоречит замыслу спектакля, – сухо ответил режиссёр.

– Амма Саввич, это детский спектакль. Прошу вас сделать музыку тише. В некоторых сценах актёрское исполнение притушить, чтобы не доводить детей до истерики. Если жалобы докатятся до роно, спектакль просто закроют. Я вас ставлю об этом в известность.

– Иван Иванович, изначально спектакль был поставлен для взрослых. Я и сейчас настаиваю на том, что он для взрослых. Детям этот спектакль смотреть трудно. Но вы сами настояли на «утренниках» ввиду временной производственной необходимости. Прошло уже полгода, а необходимость так себя и не исчерпала. Я готов произвести изменения в спектакле с тем, чтобы адаптировать пьесу к детской аудитории. Для этого потребуются некоторые материальные затраты. Вы готовы нести материальные затраты?

– Нет! Не готов!

– Тогда снимайте спектакль с детских утренников! Дальнейший разговор считаю бессмысленным.

Режиссёр вышел, хлопнув дверью.

– Галюша, будь любезна, передай радисту, чтобы фонограмму сделал тише, – обратился директор к помощнику режиссёра.

– Хорошо, Иван Иванович, – сделала заметку в своём блокноте Галка.

– И ещё, передай, что это моя личная просьба. Это существенно отразится на его квартальной премии, – добавил директор.

– Непременно передам, Иван Иванович, – кивнула Галка.

Егор старался не смотреть на Катю, потому что он и так видел, что Наташа не сказала о Кате и половины. Она была не просто хороша, она была красива. Егор, а с ним это случалось, влюбился в Катю с первого взгляда. Катя тоже сильно разволновалась и первая протянула руку.

– Екатерина.

– Егор Петров.

– Поздравляю, вы очень здорово всё там так вытворяете, – попыталась оценить мастерство актёра Катя.

– Спасибо, я рад, то есть очень приятно от вас это слышать, – запинаясь, ответил Егор.

– И мне тоже очень приятно, – сказала Катя.

Мычание из обоюдных любезностей затянулось. Это сразу отметила помощник режиссёра Галка, которая только что вышла из театра. Ей не понравилось, как Петров улыбался незнакомке и при этом даже смущался. Узнавали Егора выходящие из театра зрители, это добавляло неловкости.

– Петров, заказы получать завтра после трёх часов, не забудь, – сказала она строго. – Здравствуй, мальчик, – язвительным тоном поздоровалась она с Митей.

Митя загородил Галке путь.

– «Покуда туша кита остаётся за кормой, голову его отрубают и на шлюпке буксируют как можно ближе к берегу», – процитировал из романа Митя.

Он жестикулировал, изображал, как именно отрубают киту голову, как буксируют к берегу.

Галка была возмущена тем, что ей приходится в нерабочее время выслушивать ещё раз всё тот же бред на ту же «китовую тему».

– Боже мой, мальчик, если бы ты знал, как это отвратительно и ужасно выглядит со стороны, – сказала Галка.

Шляпник с бандитами по кличке Немой и Блин проезжали мимо. Они обедали неподалёку и теперь направлялись в Измайлово.

– Надо же, надо же! – воскликнул Немой, заметив Катю. – Тормозни.

Блин остановил машину.

– Эй, парни, это тёлка Симпы, вы с ней поаккуратней, – предостерёг Шляпник.

Бандиты вышли из машины. Немой жестом поманил Катю.

– Митя, пожалуйста, иди и сядь в машину, – сказала Катя.

– Что случилось? – спросил Егор.

Он видел, что Катя изменилась в лице и выглядела растерянно.

– Вы тоже идите с Митей в машину, пожалуйста.

Егор и Митя сели в машину. Митя защёлкнул на дверях замки.

Катя подошла к бандитам.

– У нас к тебе дело, – сказал Немой, – а тебя нет на месте, нехорошо получилось.

– Я вам свиданий не назначала! – отрезала Катя. – Можно хотя бы на улице не цеплять?

– Дерьмо фуфлыжное, соска навороченная, указывать будешь, где с тобой встречаться? – вспыхнул бандит. – За тобой долг. Я в любое время дня и ночи могу спросить, и ты мне обязана.

– Тебе известно, что Симпа денег с меня не берёт? – спросила Катя.

– Слышь, красота, общак никого ещё от подогрева не освобождал.

– Хорошо, я спрошу у Симпы, должна я вам платить или нет?

Немой достал из кармана бритву. Новенькая, блестящая «золинген» сверкнула в руках урки.

– Видела? Сейчас пасть раскрою. Вечно улыбаться будешь. Хочешь?

Бандит приблизился к Кате, казалось, он примерялся, куда бы ловчее нанести удар. Катя вскрикнула так громко, что встречные прохожие обернулись.

– Не надо, умоляю, – взмолилась Катя. – У меня сейчас нет денег. Завтра приходи.

Катя стояла и смотрела на Немого, не зная, чего ожидать от взбесившегося бандита. Её бил озноб, лицо покрылось испариной, словно началась горячка.

– Пошла отсюда, – презрительно бросил Немой.

Катя вернулась в машину, руки у неё дрожали, и она никак не могла вставить ключ в зажигание.

– Всё в порядке, – ответила она на вопросительный взгляд Егора и попыталась улыбнуться.

Егор был потрясён такой переменой.

– Ничего себе «порядки», – сказал он, вылезая из машины. – Эй, минуточку! – окликнул он Немого.

– Не вмешивайся, – одёрнула его Катя.

Но было поздно. Егор тоже завёлся.

– Я никогда ни во что не вмешиваюсь, – ответил Егор и направился к Немому.