Атаман ада. Книга первая. Гонимый

– На революцию, Григорий, на вооружённое восстание против угнетателей, которые понимают только язык силы… да ведь и вас, уж извините-с, эти богатеи сделали изгоем.

В самую точку попал Дорончан! Глаза Григория потемнели, сузились, и анархист поспешил закрепить успех:

– Потому мы, анархисты, и аннексируем… э-э… экспроприируем… ну, то есть, конфискуем-с награбленное у народа. И нам нужны в боевые бригады такие отважные храбрецы, как вы, Григорий.

Не раз и не два беседовал на прогулках Дорончан с Григорием, мягко убеждая того примкнуть к анархистам после освобождения… и в конце концов убедил! Договорились, что Григорий, выйдя из тюрьмы, будет ждать: устроится на работу, будет жить обычной жизнью, а Дорончан его найдёт.

– У них ведь, – успокаивал Григория политический, – на меня ничего нет-с. Так… одни подозрения, которые к делу не пришьёшь. А если у вас не получится… с работой, так я вам один адресочек одесский шепну.

Да Григорий уже и не хотел никуда устраиваться – всё ему выходило боком.

А тут ещё, выйдя в феврале из тюрьмы и побывав у сестры Елены в Ганчештах, он получил повестку, обязывающую его явиться на призывной пункт в Балты. Дело в том, что в январе началась русско-японская война – мобилизация! Но Григорий, основательно обработанный Дорончаном, считал любую войну, как и все либералы, несправедливой… потому и, мысленно показывая властям кукиш, совсем не собирался ехать в Балты. Напротив, чтобы спрятаться от мобилизации, подался в Одессу по «нашёптанному» Дорончаном адресу.

Глава пятая

В управлении полиции Кишинёва – переполох. Новый губернатор князь Урусов, высочайше назначенный разгрести весь «мусор», оставшийся после погрома, сразу рьяно взялся за дело и тут же прослыл юдофилом. Его интересовали все структуры власти, а более того – полиция. Сняв Ханженкова, он поставил полицмейстером полковника Рейхарта, опытного служаку, бывшего полицмейстером в Риге, который круто принялся наводить порядок. Но ему надо было спешить, потому как губернатор разрешил евреям (изрядно напугав этим самым Рейхарта) похоронить осквернённые в результате погрома свитки священной Торы*, в связи с чем ожидалось многочисленное еврейское шествие к кладбищу.

Сидя у себя в кабинете, полковник, крупный, с шикарными бакенбардами («А взгляд-то, взгляд – мамоньки! – шушукались по углам чиновники. – Как есть убийственный! Так и гвоздит, так и гвоздит!») казистый мужчина, внимательно знакомился с личными делами частных приставов*, изредка бормотал:

– Та-ак… так-с, так-с… Розенберг, коллежский советник*…с первой части… о-о, да ты у нас, братец, прямо герой – мзду, как видно, не берёшь. Отменно… мы тебя оставляем… та-ак-с, кто у нас тут следующий? Та-ак-с… пристав второй части Соловкин, титулярный советник*…хм-м… ага… да ты, братец, наглец – в шею! И помощник твой наглец – в шею! А на твое место назначим… Хаджи-Коли, благорасполагает к себе, да и послужной список отменный. А заместителем его… та-ак, посмотрим рекомендации кишинёвского исправника… ага, Чеманский… гм… недурственно, недурственно… ого! Такой молодой, а уже столько раскрыл… пожалуй, вполне в помощники годится. Та-ак-с… третий участок… Лучинский, коллежский асессор*…гм… берёшь мзду-то, в меру однако, а помощник твой уж совсем… что ж, подумаем насчёт тебя, но помощника твоего – в шею, чтобы понял.

Закончив с приставами (из пяти оставил четверых), полковник принялся за прошения, переадресованные ему губернатором. Одно из них заинтересовало: «Почтительнейше прошу Ваше превосходительство удостоить моё долговременное ожидание должности Вашим милостивейшим и высоким вниманием, и устроить моё благосостояние если не должностью столоначальника, то назначением меня надзирателем или становым приставом. Служба таковых должностей вполне мне известна и при этом я имею достаточный дар выполнять должное и по совести, и по закону».

И слог, и текст прошения чрезвычайно понравились полицмейстеру, а приложенные документы, после беглого просмотра, убедили. И он начертал наискось резолюцию: «Принять г. Зильберга на должность помощника пристава третьей части».

«Зильберг – из военных, уж он-то порядок и дисциплину знает», – ставя резолюцию, убеждал себя полковник.

И вскоре перед приставом третьей части предстал новоиспечённый заместитель.

Оглядывая бравого высокого офицера, Лучинский, сам невзрачный и тщедушный, удовлетворённо жмурился – вполне подходящий заместитель! Он просто обратил, в отличие от Рейхарта, внимание на одну черту биографии Зильберга: увольнение из полка за «нарушение правил чести» – так чего же лучше, господа?! Потому только и сказал:

– Ну-с, господин Зильберг, милости просим в нашу часть.

В свою очередь назначенный полицмейстером пристав второй части, сухопарый, с умными и цепкими глазами грек Хаджи-Коли, внимательно слушал своего заместителя:

– Ваше благородие! Честь имею представиться: Пётр Сергеев Чеманский! Назначен…

– О том мне известно, юноша, – перебил его пристав.

Как-то не показался ему Чеманский: и мундир мешковат, и возраст слишком юн, и выправки нет… словом, не того он ожидал, не того. Однако документы, с которыми успел ознакомиться пристав, говорили о другом: несмотря на молодость, этот Чеманский успел так отличиться, что был рекомендован уездным исправником* на досрочное повышение в чине. И ведь как себя показал… отменно показал, чёрт побери!

Хаджи-Коли и верил, и не верил.

«Ладно, проверим в деле», – решил он.

– Ваше благородие… – снова начал Чеманский, но пристав снова его прервал:

– Зовите меня по имени-отчеству: Константин Георгиевич. Чинопочитание здесь ни к чему, оно только во вред делу, оно только разделяет. А ежели по имени, то наоборот – сближает, а это – важно. Всё понятно… Пётр Сергеевич?

– Так точно ваше… Константин Георгиевич.

– Вот и славно. А теперь… теперь займёмся нашими делами, коих скопилось ой как много!

Первейшей задачей пристав считал налаживание агентурной сети, почти утерянной после погромов.

– Нам с вами, Пётр Сергеевич, – внушал своему заместителю начальник, – предстоит долгий, утомительный путь созидания. Легко потерять – трудно вновь приобрести.

Чеманский, внимательно слушая пристава, вдруг нашёл общее между ними – азарт. Ведь именно он подв?г его, выходца из небогатой семьи городского цехового мастера, пойти служить в полицию сразу после окончания реального училища – а как ещё можно чего-то достичь в его положении?!

Такое решение повергло родню буквально в шок.

– Сынок… сынок… – повторял поражённый таким решением сына отец. – Чего ж ты… эта… сразу в полицию? Эта… как его… я ж тебя хотел к себе. Да не хошь ко мне, давай к дяде твому… в лавку. Он уж спрашивал у меня, говорил… эта… смышлёный парень у тебя… дескать, такой ему и нужен. А?

– Да не могу я и не хочу в лавке торчать, отец! – возмущался Пётр. – Как… как в неволе!

– Эка загнул – неволя! А фараоном* стать, – отец вдруг заговорил на блатном жаргоне, – эта… как его… воля?! Да они ж там все… эта… мздоимцы, а ну как и ты таким же станешь?!

– Очень вы обидные слова говорите, папаша, – обиделся сын. – Что ж там – все воры? Что ж там, по-вашему, нет честных?

– Оно может и есть, да… эта… только всё одно… э-э, да что с тобой тут говорить! Очинно ты меня огорчил, сынок.

Но Пётр оказался настойчивым, ему даже пришлось уйти от родителей и, снимая жалкую комнатушку на окраине, он стал служить в полиции кишинёвского уезда в должности помощника урядника первого стана первого участка. Его начальник, урядник* Евфимий Кесслер, старый служака из немцев-колонистов, сразу загрузил работой молодого помощника, одновременно его поучая:

– В нашей работе, Пётр, нам надобно, допрежь всего, охранять спокойствие в обчестве. И, стало быть, особливо следить за проявлениями всяческих толков и действий, которые могут быть направлены супротив порядка и, не приведи господи, супротив власти. Уразумел?

– Так точно, уразумел, господин урядник! – звонко отвечал Пётр.

– Да помимо того, – продолжал Кесслер, – за нами ещё и догляд за… за… ну, за тем, чтоб пожаров не было. Да ещё за… ох ты, господи, слово-то какое мудрёное, всё забываю… э-э… за са-ни-та-рией – вот. Чтоб, значит, не было бы, не приведи господи, мора какого… понял?

– Так точно!

– Да ещё… протокол там какой составить, али следствие провести – уж это само собой. Да помни: я сам взяток, не приведи господи, не беру и другим не дозволяю, усёк?

– Так точно!

Урядник внимательно оглядел крепкую фигуру помощника, удовлетворённо крякнул.

– Ты, я вижу, сынок, тово… силушкой не обижен. Это хорошо.

– Да, – скромно признался Пётр. – Гимнастикой ежедневно занимаюсь, господин урядник.

– Народец наш законов не знает, а вот силушку-то, прости господи, крепко ценит… ну, служи, Пётр Чеманский.

Как ни странно, но к гимнастике Петра невольно приучил… Котовский, когда его как следует вздул в училище. С той поры Пётр положил себе ежедневно заниматься физическими упражнениями, особенно когда надумал пойти служить в полицию.

Едва начав служить, Чеманский сразу отличился.

На окраине Кишинёва, где он поселился, в основном проживали бедные евреи. В их обшарпанных жилищах царила такая нищета, теснота и грязь, что даже ему, выходцу из небогатой семьи, не приходилось раньше видеть такого. Нищета «вопила»…в прямом смысле этого слова: многочисленные замызганные чада исторгали бесконечный плач, требуя еды, вызывая… ругань родителей, ругань бессилия. Да, помимо того, сквозь постоянно открытые окна виднелась вся жалкая обстановка, как бы показывая прохожим: вот, смотрите, брать нечего.