Атаман ада. Книга первая. Гонимый

«Умело забальзамировали, – подумал Скоковский. – Как живой… ну вот и всё, я достиг цели».

Ему вдруг сделалось отчаянно грустно: то, чему он посвятил всю свою жизнь – свершилось. Но не было радости, не было восторга – ничего не было… была лишь какая-то пустота внутри. Но чем дольше он смотрел на тело, тем сильнее оно завораживало – дьявол и после смерти оставался дьяволом. Не в силах оторвать взгляд от покойника, он с трудом сделал знак солдатам, и те стали разбивать прикладами саркофаг. Сбросив тело на пол, солдаты поволокли его на улицу.

Вдруг Скоковскому стало трудно дышать, и он поспешно покинул этот жуткий склеп, захватив награды и оружие.

С облегчением вдохнув чистый воздух и с удовольствием ощутив широкое жизненное пространство, он подошел к брошенному на землю телу. Теперь покойник уже не производил такого жуткого впечатления, как там, в склепе – обыкновенный труп… но будто только уснувший.

«Не-ет, не-ет, – с ненавистью подумал Скоковский, – теперь тебе точно никогда, никогда не упокоиться. Ты не будешь больше… мумией, к которой стремятся любопытные взоры наивных людей. Ты будешь обыкновенной падалью!»

И он, резко выдернув из ножен его же клинок, наотмашь, по-кавалерийски, отрубил голову трупу.

– ?n masina lui[10 - В машину его (рум.)], – приказал Скоковский.

Чуть поодаль послышались выстрелы.

«Пашен, как видно, тоже нашёл свои жертвы, – подумал он. – Что ж, нам обоим охота удалась».

Он кивнул стоящему рядом офицеру, и тот с группой солдат приступил к минированию объекта. Отъехав на безопасное расстояние, Скоковский с солдатами терпеливо ждал. Наконец, заложенные заряды рванули, и объект осел, распавшись на отдельные глыбы.

Усмехнувшись, Скоковский махнул рукой, и машины тронулись в обратный путь. Увидев через некоторое время свежевыкопанную траншею, заполненную трупами, он приказал остановиться.

– Arunca-l… acolo, – указал он солдатам на траншею. – Locul sau ?n r?ndul aceea?i cazut[11 - Выбросить его… туда. Его место среди такой же падали (рум.)].

Проследив исполнение, Скоковский снял фуражку, перекрестился по православному и сказал вполголоса по-русски:

– Ну вот, папа… ты отмщён. Больше он не существует… ничего от него не осталось, ничего. И никто и никогда больше не увидит и не вспомнит это исчадие ада.

Но Скоковский ошибался. За ними внимательно следила пара глаз, ещё начиная от мемориала. И когда машины отъехали, незаметная тень в наступившей тьме легко качнулась за углом дома и растворилась в ночи.

В железнодорожном депо Иван Тимофеевич с мрачным лицом выслушивал пришедших рабочих. Вести были неутешительными: облавы, аресты, расстрелы. Услышав о взрыве мемориала, он встрепенулся.

– А с телом, с телом-то что?

– Дык… выбросили. Туды, где расстреляли… наших. Сам видал, – сдавленно сказал один из рабочих.

Все молчали.

– Та-ак, – вздохнул Иван Тимофеевич. – Вона, значит, как они… чтоб, значит, и память нашу стереть. Та-ак… слушайте сюда. Надо всех расстрелянных по-людски похоронить, да комкора отыскать там… пока фашисты не сожгли. Всё понятно? Айда за струментами.

В мастерской нашлось всё: лопаты, ломы, носилки, мешки, фонари, тачки.

Уходили тихо, за полночь, понимая, что попадись военному патрулю – несдобровать всем.

Место расстрела не охранялось, но надо было спешить управиться до рассвета.

– Вот что, ребята, – тихо наставлял Иван Тимофеевич, – никаких фонарей, будем работать так… да хоть на ощупь. Но чтоб сделать, как наметили… да сперва отыскать комкора.

После чего расставил людей: кому извлекать из траншеи трупы, уже начинающие разлагаться, кому отвозить за город, кому копать братскую могилу.

Комкора отыскали быстро – его даже не присыпали, но… без головы.

– Тимофеич, – шёпотом возбуждённо и горячо позвал начальника один из рабочих, – Тимофеич. Подь сюды, глянь – комкор тово… не тово… как его… а где ж голова-то?

– Дык… искать надо, – тихо сказал другой рабочий. – Ему же этот… офицер ихний отрубил шашкой… сам видел.

– Изверги, – пробормотал Скорубский. – Ищем, братцы, ищем. Здеся должна быть.

Голову с трудом нашли на другой стороне траншеи. Запихнув останки в мешок, Иван Тимофеевич с одним из рабочих отнёс труп комкора в депо.

– Дык… куды ж его теперь? – спросил рабочий. – Нешто схоронить?

– Вот что, Кузьмич, – сразу ответил Иван Тимофеевич, – я уже продумал куда… нельзя его, нельзя… в землю. Надо спрятать до наших.

– Дык… как спрятать?

– Об том будем знать только ты и я, понял?

– Дык… понял, – ответил ничего не понявший рабочий.

– Раз понял – давай за мной.

Иван Тимофеевич заранее обдумал, что будет делать, заранее всё подготовил. Они поднесли мешок к подсобному помещению, занесли на чердак, где переложили труп в приготовленное глубокое корыто. Там, из припасённого бидона, залили спиртом, накрыли брезентом и закидали разным тряпьём.

Внимательно оглядев тайное место, Иван Тимофеевич остался доволен – нипочём не найти фашистам комкора. Закрыв чердак на ключ, они быстро покинули депо, спеша на помощь своим – надо торопиться, надо успеть.

А Скоковскому уже никуда не надо было торопиться. Сидя у себя в комнате, он задумчиво перебирал его ордена. Взяв один, он подошёл к зеркалу и приставил его к своему мундиру. На него смотрел из зеркала уже немолодой офицер, полковник румынских королевских вооружённых сил, с румынскими наградами, среди которых неестественно пламенел большевистский орден. С отвращением отбросив награду, он взял его шашку и медленно стал вытаскивать из ножен. Ему вдруг показалось, что клинок ещё хранит… нет, не кровь, а следы того удара. Брезгливо отложив клинок, полковник достал припасённую бутылку коньяка, налил в стакан немного и стал тщательно протирать лезвие, а затем и все ордена – чтобы и духа его не осталось, даже на трофеях.

Закончив, он аккуратно сложил трофеи в приготовленный ящик.

– Отправлю жене, – пробормотал Скоковский. – Пусть засунет в чулан… до моего приезда.

Затем он налил себе хорошую порцию коньяка и, подойдя к зеркалу, сам себе сказал:

– Я, Всеволод Скоковский, потомственный дворянин, в августе сорок первого года, шестого дня завершил дело всей моей жизни: мною казнён – обезглавлен – государственный преступник Григорий Котовский*, это исчадие ада, это проклятие всей моей семьи. За сим считаю дело закрытым.

Единым махом осушив cтакан, он сел за стол со скромной закуской. Молча пережёвывая пищу, он задумчиво смотрел в пространство, и мысли его постепенно возвращались к далёким временам.

Часть первая

Глава первая

Низкий потолок давил, его белизна раздражала Гришу. Вот уже несколько месяцев, после того злополучного падения с крыши, он прикован к постели. И его удел – этот ненавистный потолок, где даже муха доставляла радость мальцу, за которой он следил глазами до тех пор, пока она не улетала. А ещё он мог смотреть в окно, за которым открывался дивный вид: под необъятным синим-синим небом – море зелени. Яркая, сочная зелень повсюду: и на виноградниках с солнечными, налитыми животворящей влагой гроздьями, и на табачных плантациях, и на склонённых над прозрачной галечной речушкой Когыльник ивах с длинными-предлинными космами ветвей, и на дубравах, сплошным ковром покрывающими дальние кодры родной Бессарабии. Но и это не радовало Гришу – одна и та же картина, зовущая и манящая, и… полная неподвижность.

Когда его, едва дышавшего, принесли домой, отец, Иван Николаевич, буквально обезумел от горя. Ну почему, почему ему такое наказание, за что?! И пяти лет не прошло, как умерла от родовой горячки любимая жена Акулина Романовна. А после и его мать Мария, или, как её любовно называли внучки, «баба Марья», которая после смерти невестки взяла на себя все хлопоты по дому. И вот теперь ещё и Гриша…

Дом Котовских в Ганчештах

– Вы, Иван Николаевич, вот что, – отвлёк его от мрачных мыслей доктор, – возьмите себя в руки. У вас, знаете ли, семья… и немалая.