Пьеса для пяти голосов

Взявшись за ручку двери, я вдруг вижу портфель, тот самый так интригующий нас с Маринкой портфель мэра.

– Послушай, – говорю я, – можно тебя попросить об одной услуге?

Мэр с радостью подаётся вперед. Я никогда ничего у него не просила. Даже подарки, которые он иногда пытается мне всучить, я не принимаю, кроме цветов.

– Открой! – показываю пальцем на портфель.

Чуть помедлив, мэр нажимает кнопку замка. Я заглядываю внутрь. Ручка, зажигалка, пара страниц с бюджетом прошлого года.

– Зачем ты его носишь? – спрашиваю я.

– А черт его знает, – пожимает плечами мэр. – Привык.

Он стоит передо мной – в трусах, с открытым портфелем в одной руке, аккуратное брюшко и сбившиеся набок волосы. Я едва сдерживаю улыбку. Честно говоря, мне ещё не приходилось видеть мэра таким потерянным.

Я выхожу на улицу и, не торопясь, кружным путем иду домой. Мне надо пройтись, как-то развеяться, я чувствую себя не в своей тарелке.

Итак, выйдя от одного мужчины, по дороге к другому – я думаю о третьем.

Я думаю о Диме-телевизионщике. И мысли мои и горьки, и сладостны одновременно.

Вот ведь какая штука. За последние пять лет я не встречала ни одного мужчины сильней меня. То есть такого, кто мог бы как мужчина взволновать меня. Рядом с которым я бы чувствовала не возбуждение ещё, нет – хотя бы волнение. Я сильнее их всех, я могу сделать с ними, с теми, кто смотрит на меня как на предмет вожделения, – всё, что захочу. Я в силах сделать их рабами своей страсти ко мне – они будут бегать за мной как собачонки, забыв о семье, карьере, обо всём на свете.

Но я этого не хочу. Мне это не нужно. Мне и мэр-то, по большому счету, не нужен. Но… Когда живешь среди мужчин, которые вьются вокруг тебя косяками, топчутся табунами, а тебе это, говоря откровенно, вовсе не противно, то есть даже иногда нравится, хотя и не слишком волнует, – рано или поздно найдется умелец, который заполучит тебя. Мэр таким умельцем и оказался. Очутился вовремя в нужном месте. И с тех пор, скоро год, мы иногда тайно встречаемся. Он получает женщину своей мечты, лучшую женщину в мире (его слова, он искренне так считает), а я в очередной раз убеждаюсь, что близость с мужчиной, который тебе безразличен, в лучшем случае – развлечение, в худшем – унижение.

Я понимаю, что где-то живут, существуют на белом свете мужчины, способные покорить меня и заполучить мою душу. Они, конечно, должны быть в природе, но их, к сожалению, нет рядом со мной. Не побежишь ведь искать их на край света. У каждого своя судьба, свой маршрут по жизни.

Впрочем, возникал на моем жизненном горизонте мужчина, которому я было покорилась – полностью. Он и сейчас жив-здоров, живет в нашем городе, ходит теми же улицами, что и я, мы иногда встречаемся, по службе или случайно, даже говорим друг другу пару вежливых слов.

Наверное, было бы лучше не видеть его – уже никогда.

Тут я присаживаюсь на скамейку. Она как-то вовремя подвернулась мне, свободная.

В голову мне приходит интересная, запоздалая мысль. Мэр – очень толковый человек. Несмотря на слепую страсть ко мне, то есть к моему телу, потому что душа ему не принадлежит, он, я ни капли не сомневаюсь, почуял неладное, когда я заупрямилась в ответ на его предложение. Он политик, он деловой человек и тщательно изучит любую проблему, которая может помешать ему получить второй срок.

Таким образом, ему доложат, что у нас с Димой была любовная связь ещё до моего замужества, связь бурная и недолгая. Мэр узнает всё до мелочей, с терпением политика и упорством ревнивого мужчины: кого же любила твоя любимая холодная женщина?..

Что скрывать, я влюбилась в Диму как сумасшедшая, это было так сладко: покориться наконец-то и мне, которой покорялись все мужчины на моём пути.

И это стало ужасной ошибкой. Я оказалась в ряду тех дурочек, что вешались ему на шею, – всего лишь одной из них, не более. И когда я поняла это, я бросила его. И вышла замуж, и родила сына. И стала лучшей журналисткой города. Недаром мэр пригласил в пресс-секретари именно меня, уговаривал три месяца, – и это после того, как я в оппозиционной газетке сто раз критиковала его самого и всю рать его подчиненных. Словом, я живу нормально, у меня есть всё: работа, семья, достаток. Вон даже и мэр мой любовник и, по сути, у меня в руках.

Так что в каком-то высшем смысле я должна быть благодарна Диме: если б не его урок, может быть, моя жизнь сложилась бы по-другому. Телегений уже тогда, пять лет назад, был в своем ремесле по крайней мере – мастером. Все наперебой хвалили его операторскую руку, признавали за ним талант, каждый его сюжетец удостаивался рукоплесканий. А кто была я? Журналисточка местной газетки: жилкомхоз, ветераны, страница к Восьмому марта или Дню пищевика.

И вот теперь наш замечательный мэр вознамерился свести Диму и меня в одну творческую бригаду по переизбранию самого себя, любимого, на второй срок.

Ничего не скажешь, идея очень даже неглупая.

Но мне-то зачем вся эта возня, на многие месяцы, вместе с человеком, который оскорбил меня, унизил?..

Только для того, чтобы мой любовник-мэр, не дай бог, не потерял власть, с которой так сжился, свыкся?

Тут меня внезапно разбирает смех. Соседи по скамейке, какие-то пенсионеры, с любопытством на меня смотрят.

Я поспешно ретируюсь. Выхожу на набережную, иду вдоль парапета. Июньский ветерок холодит моё разгоряченное лицо, осушает какую-то непонятную влагу на ресницах, – наверное, попало что-то в глаз.

Вот передо мною маленькая площадь с постаментом посередине. Когда-то здесь стоял памятник вождю мирового пролетариата. И вот здесь, на этой набережной, на этой площади, на этом постаменте – Дима снимал меня своей камерой. Был июль, наш лучший месяц. Он зашел за мной в редакцию, камера висела на плече, мы отправились гулять, он начал меня снимать потихоньку, – я дурачилась всю дорогу и потом, на постаменте, пустилась во все тяжкие, чуть ли не канкан на нем изображала, – был такой день, такая минута. А он молчал и следил за мной объективом своей камеры.

Через неделю, на моё двадцатипятилетие, он подарил мне фильм. Фильм под названием «Александрия». Подобрал музыку, смонтировал мои выкрутасы на площади, на постаменте, свои прекрасные пейзажи, – получился фильм о лете, о красоте, о счастье…

Через месяц я разбила эту кассету утюгом – ничего потяжелей не попало под руку. Несмотря на боль и ненависть, я сто раз пожалела потом, но – как можно было жить дальше, видя себя – такую, тогда?..

И вот теперь я должна буду набраться терпения, сжать зубы – и работать с ним, с этим Димочкой.

Вот уж нет.

Это ведь он, телегений Дима, виноват в том, что той Сашеньки на кассете, из фильма «Александрия», – её больше нет. А есть Александра Петровна, пресс-секретарь, опытная, хладнокровная женщина.

Ведь это телегений виноват в том, что я такая, какая есть теперь.

И я принимаю твердое решение: ноги моей не будет в избирательной кампании – и вообще, в любой компании! – где появится телегений.

ГОЛОС ТРЕТИЙ. ТЕЛЕВИЗИОННЫЙ ГЕНИЙ

Я открываю глаза.

Утро. Новый день.

Каждый мой день начинается с этих философических двадцати минут в постели.

Хвала создателю, я не чиновник, не клерк, мне не нужно бежать на работу к восьми-девяти. Я человек так называемой творческой профессии, поэтому могу позволить себе поваляться в постели. Вот именно: если денег толком не платят, так зато и свободен как ветер.

Я гляжу на потолок, на люстру, на стены моего жилища – они всё те же, что и семь лет назад, когда я въехал в эту квартирку после развода с женой. Жизнь вокруг изменилась до неузнаваемости – мой дом остался прежним. И, правду сказать, вовсе не потому, что я здоровый консерватор. Просто-напросто я не могу заработать достаточно денег, чтоб улучшить интерьер. Вот, пожалуйста: года три, наверное, хочу купить новую люстру, но по-прежнему висит надо мной это трехрожковое паскудство. Или ещё – рабочий стол. Я собрал его своими руками из подсобного материала – фанеры и бруса, – так и стоит сооружение, укрытое от стыда скатертью.

Ну да ничего, утром я по поводу своей бедности не слишком печалюсь. Вот по вечерам, особенно если я по какой-то причине один, без женщины или сына, аскетический облик квартиры частенько наводит тоску. Спасибо дорогим женщинам, они, каждая на свой лад, пытаются украсить мой суровый дом. Одна подарила красивое зеркало, другая – покрывало, третья – кухонную полку.

Вот и Маринка вчера принесла теплый коврик для ванной комнаты. Другое дело, что заботилась она не только обо мне, но и о себе: пол-то кафельный, холодно, зябко нежным женским ножкам…

Марина была вчера особенно ласкова. Она взрослеет, становится настоящей женщиной. Казалось бы: что тебе, старому дураку, нужно ещё?

Не знаю.

Когда мы выбираем себе половину, логика, если употребить рекламный язык, – логика отдыхает. Далеко ходить не надо: когда мы с Мариной предаемся любви – кажется, всё замечательно. Мы походим друг другу, она в восторге от меня, мне хорошо с нею. Так в чём же дело?

Какой-то малости недостает. Я не могу с нею забыться. Даже в самые напряженные, самые восхитительные мгновения, когда мы приближаемся к вершине, – я не могу забыться, расслабиться полностью, уйти с головой в этот омут животного наслаждения. Я отдаюсь страсти – и одновременно замечаю, запоминаю, слышу всё: как моя женщина повернулась, как застонала, как закусила губу; вот загудела вода в трубе, вот взревел автомобиль за окном…

В этом есть что-то неправильное, что-то ненормальное. Вот в твоих объятьях, в твоем обладании, в твоих грубых руках – прекрасная женщина. Она, как говаривал наш лучший поэт, в восторге, в упоенье, она вся отдалась твоей воле, она повинуется каждому твоему движенью, она принимает тебя с наслаждением и радостью, тело её здесь, а душа на седьмом небе. Ты ощущаешь каждое трепетанье её доверчивой плоти, но ты – ты холоден душой. Тело твое наслаждается – душа хладнокровно наблюдает. В общем, ужасно.

Мне, наверное, не повезло в жизни. Я знаю, что между мужчиной и женщиной всё может происходить по-другому.