Выкуп

Седовласый поднимает голову, и в первую секунду я не могу сообразить, где я видел этого человека, откуда я его знаю.

– Вы не поверите, Дима, – говорит седовласый с улыбкой, – как я был рад, когда полковник привёз именно вас…

Вот так номер!.. Передо мною – тот самый человек, что научил меня засыпать, отходить ко сну, – глядя на себя со стороны, сверху. Я встретился с ним на каком-то брифинге, на какой-то тусовке, и мы тогда понравились друг другу, разговорились, и он дал мне урок.

Лучше бы я его никогда не встречал.

– Есть хотите? – по-свойски спрашивает седовласый хозяин. – Полковник, будьте добры, распорядитесь!

– А где же ваш работодатель? – спрашиваю я бритого полковника.

Тот переглядывается с седовласым, усмехается, набирает номер на мобильнике и приказывает принести нам что-нибудь перекусить.

– Забудь! – говорит он, кладя телефон в карман. – Это прошедший этап.

Я гляжу поочерёдно на них обоих. Прошедший этап? Значит, Любкин муж, медийный олигарх – не имеет отношения к моему похищению?

– Да, – подтверждает седовласый мою догадку, – забудьте о нём… И про ваши шалости с шантажом. Нас это не интересует. Вы здесь совсем по другому делу.

Мне, конечно, хочется спросить, что же это за дело, ради которого выслеживают и похищают людей. Но не будем суетиться и терять лицо. Одно ясно: меня не собираются убивать. Похоже, и статус мой всё же больше склоняется к гостю, нежели к заложнику или приговорённому. В общем, я согласен на почётного пленника. Хорошо, пусть будет просто пленник.

Эти легкомысленные настроения возникают не в последнюю голову из-за того, что приносят еду. Ветчина, сыр, овощи, даже бутылка приличного красного вина. Как тут не возникнуть невольному животному оптимизму.

Затем полковник уходит.

Надо сказать, после этого моё настроение становится ещё лучше. Всё-таки седовласый внушает мне больше доверия. По крайней мере, он мне ещё не угрожал, не организовывал моего похищения…

Ну да, – замечает мой внутренний пессимист, – он просто дал указание полковнику…

Ладно, – машу я мысленно рукой и доедаю ветчину. – Может, всё обойдётся?.. Шантажом я впредь заниматься не намерен, а за что же меня тогда преследовать, такого хорошего? Не говоря о том, что у меня матушка, дочка и ещё одна женщина, которая будет моей женой.

Итак? Я смотрю на седовласого. Мол, готов к общению.

– Зовите меня главным конструктором, – говорит седовласый. – Или генеральным… я привык, знаете… ещё с советских времён.

– Уж лучше генеральный, – отвечаю я. – Один главный у меня уже есть…

Моя ирония пропадает втуне, седовласый просто её не замечает и говорит:

– Похоже, Дима, вы неплохо усвоили мой единственный урок. Не так ли?

Он смотрит на меня с каким-то весёлым ожиданием. Я пожимаю плечами, вспоминаю его слова: «Вы здесь совсем по другому делу».

– Я объясню, – мой хозяин терпелив.

Оказывается, полковник, наряду со службой у олигарха, – параллельно работал на проект…

– На «проект» с большой буквы, – улыбается седовласый генеральный.

Полковник наткнулся на мои экстра-душевные способности случайно. Он просто на совесть отрабатывал свой хлеб у олигарха, охранял его самого, его жену и его бизнес-интересы. И вдруг – совпало. Журналист-шантажист оказался душевно-эластичным.

– Что такое «душевная эластичность»? – задаёт риторический вопрос Генеральный. – Я работаю над этой проблематикой тридцать лет. В Советском Союзе она была засекречена, ей придавалось серьёзное значение, давали хорошие деньги, мы ни в чём не нуждались. А потом…

Генеральный встаёт со своего стула и проходится туда-сюда.

После развала Союза финансирование практически прекратилось. Крохи… Научились продавать побочные результаты исследований. Необходимо было удержать людей, этих вот специалистов, которые работают здесь. И не только здесь.

– Чего мне это стоило, – говорит Генеральный, – знаю только я. Ну и полковник отчасти…

Он берётся за спинку стула и внимательно смотрит на меня.

– Получается, Дима, – говорит он, – что наши с вами встречи – это судьба. А от судьбы, как известно, не уйти. Умных она ведёт, а глупых – тащит…

Итак, к середине 90-х годов лаборатория сумела достичь некоторых результатов. В частности, была определена природа того загадочного феномена, который мы все привыкли называть «душой».

– Вот как? – говорю я.

Я не верю своим ушам. Это что: шутка? Съёмка скрытой камерой? Как реагировать, когда тебе так спокойно, мимоходом, как нечто само собой разумеющееся, объявляют: загадка души раскрыта.

– Я понимаю, – устало улыбается Генеральный. – В это трудно поверить. Это пахнет сумасшедшим домом. Меня так прямо и называли шизофреником. Но вы, Дима, вы должны понять. Ведь вы на практике подтвердили мою теорию… Вы, так сказать, материальное свидетельство!

Душа, – по мнению Генерального, – это субстанция особого рода, которая возникает, по-видимому, в момент зачатия ребёнка. Эта субстанция связана с плотью человека и не может существовать отдельно длительное время.

– Ваши приключения, душевные путешествия порознь от плоти стоят вам какого-то количества дней жизни. Или месяцев. Или даже лет. Наверное, это индивидуально, но корреляция такова… Помните «Шагреневую кожу» Бальзака? Механизм другой, но аналогия – понятна?

Генеральный вытаскивает из кармана халата пластиковый шарик с буквой «д». Шарик – на резинке, на конце резинки – крючок. Он открывает шкаф. В шкафу – макет человека в половину реальных размеров. Генеральный цепляет крючком за петлю на груди макета и оттягивает резинку с шариком «д».

– Чем дальше, тем сильней сопротивление. И тем больше цена свободы. Понимаете, Дима?

Я смотрю на макет, на шарик с резинкой. Понимаю ли я? С одной стороны – да, понимаю. Генеральный обладает способностью объяснять сложное простыми словами. С другой стороны, за пределами этой простоты остаётся столь многое, что я не могу ответить утвердительно.

– Термин «эластичность души», – продолжает Генеральный, – введён мною, он означает способность выходить за пределы телесной оболочки. Этой свойством обладает один человек из тысячи. А может – из миллиона. Пока нет статистики.

Один – на миллион. Я сразу вспоминаю Саню. Как же так вышло, что мы оба – «эластичные», коли это явление – такая редкость?

Но я подавляю возникший соблазн – рассказать о Сане. Верить нельзя никому. Пока я молчу – он в безопасности. В том случае, конечно, если сам не угодит в какую-нибудь ловушку или не ввяжется в авантюру.

А я, похоже, уже завяз по уши. Зачем этот странный человек, седовласый Генеральный конструктор посвящает меня в детали своего открытия? Если он сумасшедший, это полбеды. Тогда остаётся найти способ убежать. Беда, если он вполне вменяем.

– Я вижу, Дима, вы ещё не вполне поверили мне… – говорит Генеральный. – Но почему? Кому как не вам – понять меня? Вы же покидали тело, вы же путешествовали бестелесным образом?

Он так жадно смотрит мне в глаза, что я вдруг понимаю, что сам он лишён этой способности – покидать тело. Он не знает этой муки – вырываться за телесные пределы. Он не познал этого упоенья – полёта души.

– Да, вы правы, – соглашается он. – Я не умею вырваться дальше, чем на метр-полтора. Почему? Тайна сия велика есть… А вы, Дима, на какие расстоянья? Как вы себя ощущали? Расскажите! – просит он. – Как это?

Глядя на его живое, переполненное неподдельным интересом лицо, я пересказываю ему свои ощущенья. Я пытаюсь передать ему представление о том странно-восхитительном чувстве бестелесного полёта, почти бестелесного – потому что какой-то, едва ощутимый контакт с окружающей средой всё же остаётся. Я тщательно выбираю слова, я обдуманно стараюсь не сказать ничего лишнего, – что могло бы повредить мне, Сане или кому-то из наших близких.

Я обозначаю ему географию своих полётов, умалчивая и про Любку с олигархом, и про синайский голос. Я подтверждаю его научные догадки насчёт того, что чем дальше душа удаляется от плоти, тем большее беспокойство у неё возникает. Беспокойство, переходящее в лёгкую панику, когда безотчётно хочется вернуться, а причины – не понимаешь, потому что видимой и осязаемой опасности – нет.