Уроки жизни

Так вот, когда все собирались за столом, бабушки практически не общались, а всё старались друг друга подколоть, съязвить и обе были остры на язык.

И вдруг, когда я собирался ночевать к бабе Сане, баба Уля неожиданно сказала:

– Внучек, возьми в кладовке пару булок хлеба, отнеси сватам, ведь они хлеб покупают, а у нас хлеб свой, вкусный. Я замер от неожиданности, буркнул, – хорошо, – и пошёл собираться.

Дед Степан и баба Саня были дома, во дворе стоял накрытый стол, и они пили чай. Я поздоровался, отдал бабы Улин хлеб и передал привет. Баба Саня смотрела на меня с удивлением, но ничего не сказала.

– Здравствуй внучек, садись с нами чай пить, – предложил дед. Я сказал, что пришёл помочь и с ночёвкой. Они обрадовались, бабушка налила чай. А чай у них всегда был особенно вкусным, с томлёным молоком.

– Как там мать с отцом, как здоровье у сватов, – спросила бабушка.

– Хорошо, – ответил я, глядя на неё удивлёнными глазами. Такого за ней никогда не наблюдалось.

– Наверно принесённый мной хлеб на неё подействовал, – подумал я.

И тут я заметил, что мой дед Степан навеселе. Бабуля, увидев мой взгляд, недовольно сказала:

Да, сват Алексей недавно забегал, так они выпили бутылку вина с дедом. Я обрадовался, – может теперь дед расскажет мне про войну, – подумал я. Мы сидели втроём пили чай с печеньем и булочками. Постепенно я начал разговор.

– Деда, а я уже сегодня, пошёл в десятый класс, – издалека начал я. Дед Степан заулыбался.

– Да, ты уже стал взрослым, как быстро летит время. Вроде недавно в школу пошёл, а гляди мать, уже наш внук в десятом классе.

– Ну да деда, ты давно мне говорил, что когда я стану взрослым, ты мне расскажешь о своей жизни, как ты воевал на войне. И вообще мне всё это очень интересно.

Дед лукаво посмотрел на меня и вдруг, вздохнув, сказал:

– Ладно, внучек, расскажу я тебе про свою жизнь, тем более ты у нас с ночёвкой, до утра времени много. Да и наверно время пришло тебе всё рассказать.

Мы сидели за столом, пили чай, солнце было ещё высоко, и дед Степан приготовился начать свой рассказ. Баба Саня сидела рядом и прислушивалась к нашему разговору.

– Давай дед, рассказывай, может и я, чего-нибудь добавлю, – сказала она.

– Ты мать лучше чайку ещё вскипяти, а то у нас с внуком разговор будет долгий, – заметил дед и начал долгожданный рассказ:

– У моих родителей Якова и Дарьи нас было четверо: Афанасий, Иван, я и Екатерина. Афонька и Катя рано умерли, время было тяжёлое, врачей не было, и они чем-то заболели. Мы остались одни с братом Иваном. Отец работал кузнецом и был очень сильным человеком. Я то что, вот отец у меня был первым силачом на селе, так все люди говорили. Дорог тогда не было, это сейчас хоть улицы засыпают гравием, а тогда по улицам была грязь непролазная по калено и большие лужи, где зачастую застревали брички с грузом и лошади не могли их вытащить. Так Яков, отец мой бывало, едет на мельницу гружёный, а бричка с лошадью и застряла. А он покряхтит, слезет с брички и приговаривает:

– Эх ты, Серко, – так звали лошадь, – что ж ты милый не можешь вытянуть, ну сейчас я тебе помогу.

Он становился сзади брички, упирался плечом, и так резко толкал, что она выскакивала из грязи, а Серко падал на колени от резкого толчка.

– Ну, вот и всё милый, я тебе помог, бормотал он, садясь на бричку, и продолжал свой путь. Вот такой был мой отец, не сильно разговорчивый.

Моя мама, Дарья была ласковой и доброй женщиной, занималась домом, детьми, хозяйством. Да из хозяйства у нас-то было, корова, Серко, да курочки. Жили тогда бедно, сажали большие огороды. Своей земли то почти не было, всего два гектара пашни, которые отец засевал зерновыми. На хлеб да на корм скоту только и хватало, и то, половину забирали. А в коллективизацию и последние гектары забрали в колхоз. Так и жили, что вырастим в огороде, и что наменяем. По молодости мы с братом Иваном шкодничали, но без злого умысла. То с парнями подерёмся из-за девчат, то в сад за яблоками залезем, хотя своих было достаточно. За что всегда нам попадало от родителей. Бывало, отхлещет нас отец ремнём, или подзатыльников надаёт. А рука то у него была тяжёлая.

Когда парнями выросли, то до девчат стали похаживать, на вечеринки, да на посиделки.

Услышав это, баба Саня встрепенулась и воскликнула:

– Что ты дед плетёшь внуку про девок, как тебе не стыдно.

– Ничего, он уже взрослый, – парировал дед. А баба Саня не унималась.

– Ну да, я же помню, уже меня засватал, выхожу в огород, а он с соседкой, Нюркой целуется. Вот такой был твой дед, любви обильный, со смехом выдала она, – так я ему потом дала чертей, чтобы по чужим девкам не шастал.

– Да какие же они чужие, они соседки, – засмеялся дед, – тебя-то я сосватал, вы же тоже соседями были, а то, как бы ты увидела, что я с соседкой Нюркой целовался.

Мы дружно засмеялись, а дед продолжал:

– Так мы с Санькой и поженились, боевая она была, не раз мне по щекам давала, за то, что я на других посматривал, ох и ревнивая была. Да и сейчас ей палец в рот не клади, откусит.

– Ах ты, дед, ещё и на других девок он засматривался, я и сейчас ревнивая, – со смехом заявила бабуля.

Дед снова засмеялся и продолжал:

– Четверо детей у нас родилось, вначале Митя, потом Маруся, Пашка и Зина. Да ещё у нас жил младший брат Саньки, Павлик Наточев, после смерти родителей. Тогда беднота была беспросветная. Очень жалею теперь, что детей не выучил, по четыре класса всего закончили. Носить тогда было не чего, и не в чем было ходить в школу. Это сейчас грех жаловаться, а тогда это была просто беда.

Я тогда работал и в охране и в колхозе, потом уехал с семьёй в Аягуз, а потом снова вернулся, хотя Маруся оставалась здесь с бабушкой Дашей. Кузнечному делу то меня отец научил, и я работал у него молотобойцем. А когда отец умер, образовалась МТС, и я пошёл туда работать кузнецом. Много работал, с утра и до ночи. Санька тогда работала в колхозе. Так и жили потихоньку до самой войны. А когда война началась, жить совсем не возможно стало. Кушать было нечего, всё отправляли на фронт. Ели всё то, что хоть чуть – чуть было съедобным. Бывало, прибегали Маруся с Зиной, приносили обед, а обед то весь – молоко да непонятный из чего кусочек хлеба, который то и хлебом не назовёшь. И это на целый день.

Я постоянно просился на фронт, но меня не отпускали, у меня была «бронь» кузнеца. А фриц уже пёр до самой Москвы, и я уговорил своего директора отпустить меня на фронт. Вместо себя я оставил парнишку, молотобойца.

Дед замолчал, пристально смотря куда-то вдаль, как будто смотрел в то, пережитое время, медленно закурив папиросу, продолжал:

– На проводах все плакали, особенно младшие. Санька сквозь слёзы напутствовала:

– Защищай Степан Родину и нас всех, только вернись домой с победой и живой.

Я тогда удивился и засмеялся:

– Ну, ты мать как на собрании выступаешь, а что касаемо победы, так ты родная, не сомневайся, мы фрицам проклятым глотку перегрызём, но победим.

Провожали меня всей семьёй. По пути на сборный пункт, я забежал на МТС к директору. Директор у нас был не молодой, серьёзный, можно сказать, суровый мужик. Посидели мы с ним немного, помолчали. Я видел, что он волнуется:

– Вот так значит Степан, идёшь добровольцем! – он встал и продолжал, – знаю тебя с детства, вырос ты нормальным мужиком, так не посрами нашу Родину и нашу МТС, бей эту поганую сволочь, этих фашистских гадов, мы на тебя надеемся, – и первый раз за всё время по-отечески обнял меня и расцеловал. И показался он мне тогда не таким уж и суровым человеком, как раньше. От этого мне стало приятно, тепло и я вышел из МТС взволнованный и радостный. А тут ещё Санька рассмешила. Конечно, проводы на войну это не радость, ну и моя жена видно растерялась и всё время приговаривала:

– Ты там Стёпа береги себя на фронте, не простудись.

– Ни за что не простужусь, – отвечал я, – там, на фронте климат очень теплый, мягкий. И горько мне было расставаться с семьёй и повеселело на душе от этих глупых бабьих слов. Дети плакали, прижались ко мне, особенно Маруся и Зина, а я всё думал: – как же они теперь будут жить без меня. Я подозвал к себе старшего, Митю, и напутствовал:

– Сынок, ты теперь остаёшься старшим. Береги мать, сестёр и брата.

– Хорошо отец, – глухим и дрожащим голосом ответил он и опустил голову, пряча глаза полные слёз.

– Была команда «по машинам» и мы уезжали в неизвестность и не знали, что нас ждёт там, на войне, останемся ли мы живые или погибнем. Мы даже не предполагали, что будет там так ужасно и не выносимо тяжело.

Дед замолчал на минуту, лицо его было бледным и сосредоточенным. Я с замиранием сердца слушал рассказ деда и боялся, чтобы он его не прервал. Дед отпил чаю, успокоился и продолжал:

– Мы ехали на фронт, и не ждали, что противник будет слабый. Но что придется воевать с этой фашистской гадиной, в которой не было ничего человеческого, мы не могли даже предположить.