Русские легенды и предания

Ирий-сад

Ключи от рая

В начале мира ключами от Ирия владел ворон. Но его громкое карканье тревожило души умерших и пугало волшебных птицедев, которые обитают на ветвях райского древа.

Тогда Сварог повелел ворону отдать ключи ласточке.

Ворон не посмел ослушаться Верховного бога, но один ключик от потайной дверцы оставил себе.

Ласточка принялась его стыдить, и тогда он со злости выдрал у неё несколько перьев из хвоста.

С той поры хвост у ласточки раздвоен.

Проведав о том, Сварог настолько рассердился, что обрёк всё воронье племя клевать до скончания веков мертвечину.

Ворон же так и не отдал ласточке ключ – им он иногда отпирает потайную дверцу, когда его собратья-вороны прилетают в Ирий за живой и мёртвой водою.

Ирий-сад (Вырий-сад) – это древнее название рая у восточных славян. Души сопровождает туда маленький бог Водец. Светлое небесное царство находится по ту сторону облаков, а может быть, это тёплая страна, лежащая далеко на востоке, у самого моря, – там вечное лето, и это – солнцева сторона.

Там растёт мировое древо (наши предки полагали, что это берёза или дуб, а иногда дерево так и называется – Ирий, Вырий), у вершины которого обитали птицедевы и души умерших. На этом дереве зреют молодильные яблоки.

В Ирии у колодцев находятся места, приуготовленные для будущей жизни хороших, добрых людей. Это студенцы с чистой ключевой водою – живой и мёртвой, – при которых растут благоухающие цветы и сладко поют райские птицы.

Праведных ожидает в Ирии такое несказанное блаженство, что время для них как бы перестанет существовать. Целый год пролетит как единый неуловимый миг, а триста лет покажутся всего-навсего тремя счастливыми, сладостными минутами… Но на самом деле – это лишь ожидание нового рождения, ведь из Ирия аисты приносят младенцев, наделённых душами ранее существовавших людей. Так они обретают новую жизнь в новом обличье и с новой судьбой.

Ирии-птицы (Вырии-птицы) – так называли первых весенних птиц, обычно жаворонков, которые на своих крыльях как бы несут весну из райских садов. Именно у птиц находятся ключи от неба – улетая на зиму, они запирают небеса и уносят ключи с собой, а возвращаясь весной, открывают, и тогда отворяются небесные животворные источники.

В числе хранителей назывались ласточка, кукушка, а иногда и сам Перун, который, просыпаясь с прилётом птиц, своими молниеносными золотыми ключами открывает небо и низводит на страждущую землю плодоносящий дождь.

Капища

Ниспосланный небесами

«В год Разъярённого Медведя, в ночь третьего полнолуния возвёл нас на капище престарелый волхв Семислав. Мы воздали славу нашим богам – и Перуну, и Макоши, и Дажьбогу, и Велесу. Вслед за тем Семислав изрёк:

– Вы молодые и самые сильные воины нашего племени луноросов. Дабы не страшиться смерти в ратоборстве, надобно получить благословение предков, отлетевших на вечный покой. Приступим к трапезе.

Из котла с остывающим отваром чародейных трав – и тирлич-травы, и пёсьего языка, и спрыг-травы, и плакун-травы, и перелёт-травы, и нечуй-травы, и пламень-травы – налил он каждому из нас по ковшу и повелел испить до дна. И голова моя пошла кругом, и я прилёг на траву, и зрел чудо чудное.

Поднялось наше капище над рекою Волховом и поплыло ввысь, яко облако, и земной круг отдалился, стал как малое озерцо, и луна приблизилась и стала подобна нашей Матери Сырой Земле. И вот над рекою, подобной Волхову, явилось капище с жертвенными огнями и неведомыми людьми, пировавшими за столами. Диво дивное: то оказались наши предки. Прадеда Загора я опознал, и прадеда Дружину, и прабабку Селяну, и многих, многих, кого не знал в лицо, но чуял сердцем: моя родная кровь, моя!

И взяли с нас клятву пращуры – да не убоимся ворога в бою. А волхв Семислав изрёк:

– Вы, младые и самые сильные воины-луноросы, возвращайтесь на милую Землю. Я же, Семислав, остаюсь здесь с пращурами, навсегда. Знайте же: вместо меня волхвом изберут достойнейшего.

И пала на глаза мои завеса тьмы. Когда же очнулся: лежу на нашем капище над рассветным Волховом, огни еле теплятся, собратья мои спят вповалку. И лишь волхва Семислава не отыскал я среди спящих…

Через неделю старейшины избрали меня жрецом нашего племени луноросов и нарекли именем Датко – «ниспосланный небесами».

Во славу и благоденствие луноросов и в назидание потомству писано мною самолично чертами и резами на липовых дощечках в год Встревоженной Рыси на убытии девятой Луны».

У древних славян капищами назывались места приношения жертв богам и божествам, отправления служб. «Капь» – означает изображение бога, идола, статую. Святилища под открытым небом нередко были круглыми, состоящими из двух концентрических валов, на которых разводились костры. Во внутреннем кругу ставились идолы, обычно деревянные; здесь горел жертвенник и здесь «жрали бесам», то есть приносили жертвы богам. Это именовалось капищем. Внешний круг предназначался для потребления жертвенной пищи и назывался требищем. Треба – это языческое приношение и само ритуальное съедение жертвенной пищи волхвами и всеми присутствующими на богослужении.

Коровья смерть

Чёрная лечейка

Ехал с мельницы мужик поздней вечерней порою. Плетётся обочь дороги старуха и просит:

– Подвези, милок, до деревни.

– А ты кто, бабушка?

– Лечейка, родимый, коров лечу.

– Да где ж ты лечила?

– Была в деревне Истоминой, да вот беда – все коровы там переколели.

Мужику бы погнать её, а он глуповат был – посадил на воз и двинулся дальше. Приблизившись к околице, оборачивается к старухе:

– Тебя к которому дому доставить? – А на возу уже и нет никого, только вдали чёрная собака промелькнула.

Поехал мужик к себе домой, а наутро узнал, что за ночь в деревне пало уже три коровы, а остальные захворали. Не лечейку он привёз, а саму Коровью Смерть!

Злое существо, несущее погибель всему крестьянскому стаду, живёт в народном воображении и доныне. Является оно в образе безобразной, злобной старухи, у которой, вдобавок ко всей её уродливости, руки с граблями. По старинному поверью, она никогда сама в село не приходит, а непременно завозится или заносится прохожим-проезжим человеком или местной ведьмой.

Чтобы узнать ведьму, которая занесла Коровью Смерть, сначала добывают трением живой огонь: на большой камень кладут кусок сухого дерева, и двое начинают тереть по дереву канатом, пока оно не загорится. Всех женщин заставляют прыгать через камень, и та, что откажется прыгать через живой огонь, и есть ведьма.

Пытаясь оберечься от беды, деревенские женщины совершают по осени древний таинственный обряд опахивания деревни.

Накануне с вечера обегает все дворы старуха-«повещалка», созывающая баб на заранее обусловленное дело. Те, кто был согласен идти за нею, умывали руки, вытирая их полотенцем, принесённым повещалкою. Мужики (от мала до велика) должны были во время свершения обряда сидеть по избам и не выходить, чтобы избежать беды великой.

Наконец наступал заветный час – полночь. Баба-повещалка в надетой поверх шубы рубахе выходила к околице и била-колотила в сковороду. На шум собирались одна за другою женщины – с ухватами, кочергами, помелами, косами, серпами, а то и просто с увесистыми дубинами в руках. Скотина давно вся была заперта крепко-накрепко по хлевам, собаки – на привязи. К околице притаскивалась соха, в которую и запрягали повещалку. Зажигались пучки лучины, и начиналось шествие вокруг деревни. Она троекратно опахивалась межевою бороздою. Для устрашения чудища, способного, по словам сведущих в подобных делах людей, проглатывать коров целыми десятками сразу, в это время производился страшный шум: кто чем и во что горазд, причём произносились различные заклинания и пелись особые, приуроченные к случаю песни.

Если при опахивании попадалось навстречу какое-нибудь животное – или, храни бог, человек, – на него накидывались всей толпой, всячески терзали и старались прогнать подальше. Поверье гласило, что облик того встречного существа принимала сама Коровья Смерть.

В этом обряде опахивания деревни сохранились отголоски глубочайшей древности – матриархата, – а также неискоренимая вера в то, что женщинам подвластны потусторонние силы.

Кощей Бессмертный

Про Кощея, Ивана-царевича и Марью Моревну

Жил на свете Иван-царевич, и было у него три сестры. Однажды поехал он на охоту, вернулся – дома никого нет. Слуги рассказали, что налетели Сокол, Орёл и Ворон да унесли царевен к себе в жёны. Пошёл Иван-царевич их искать, зашёл в царство, которым правила Марья Моревна, прекрасная королевна. Увидал её Иван-царевич – и полюбил. Он ей тоже полюбился. Поженились они. Марья Моревна дала ему ключи от всех палат, а один, самый большой, спрятала и говорит:

– Только от подвала ключ я тебе не дам, иначе беда будет.

Прошло сколько-то времени, Иван-царевич не может ни спать, ни есть, так ему хочется в тот подвал заглянуть. Выждал, когда Марья Моревна гулять в сад вышла, выкрал у неё ключ и отомкнул двери в подвал. Глядит – а там висит Кощей Бессмертный, на двенадцати цепях прикован. Просит Кощей у Ивана-царевича:

– Сжалься надо мной, дай мне напиться! Десять лет я здесь мучаюсь, не пил, не ел – совсем в горле пересохло.

Царевич подал ему целое ведро воды, тому мало. И второе выпил, да третьего запросил. А после этого тряхнул цепями и сразу все двенадцать порвал.

– Спасибо, Иван-царевич! – говорит Кощей Бессмертный. – Не видать тебе теперь Марьи Моревны как своих ушей. – И страшным вихрем вылетел в окно, подхватил с земли Марью Моревну и унёс её в своё каменное царство. А Иван-царевич снарядился в путь: жену возвращать.

Долго шёл, но добрался-таки до каменных гор, отыскал Марью Моревну, усадил на коня и повёз домой. Налетел на них Кощей Бессмертный, изрубил Ивана в мелкие куски, сложил в смолёную бочку, скрепил железными обручами, бросил бочку в море и улетел в свой замок, а Марью Моревну с собой унёс.

В это время Сокол, который за себя старшую сестру Ивана-царевича взял, говорит ей:

– Беда с твоим братом! – И полетел на выручку. Орёл с Вороном тоже прознали беду, с ним полетели. Спасли его, сбрызнули мёртвой и живой водой, Иван-царевич очнулся и говорит:

– Как же долго я спал. А вы кто такие?

– Мы твои братья. Мы у тебя сестёр унесли – нам тебе и отслужить.

Полетели Сокол, Орёл и Ворон к Бабе-яге, у которой был табун волшебных коней, да и угнали одного – того, что быстрее ветра. Привели его к Ивану-царевичу. Поблагодарил он братьев – и снова поехал в каменные горы. Добрался до Марьи Моревны, посадил её на своего коня – тот полетел быстрее ветра. А Кощей Бессмертный домой воротился, обнаружил пропажу и ринулся в погоню. Гнался, гнался за Иваном, да задохся в полёте, упал в сине море и утонул.

В старославянских памятниках слово «кощь» («кошть») попадается исключительно в значении: сухой, тощий, худой телом – и, очевидно, стоит в родстве со словом «кость»; глагол же «окостенеть» употребляется в смысле: застыть, оцепенеть, сделаться твёрдым, как кость или камень, от сильного холода. Возможно, название «Кощей» принималось сначала как эпитет, а потом и как собственное имя демона – иссушителя дождевой влаги, представителя тёмных туч, окованных стужею. До сих пор именем Кощея называют старых скряг, иссохших от скупости и дрожащих над затаённым сокровищем.

Лебединые девы

Богатырь Поток и Авдотья Лебедь Белая

Жил во граде Киеве богатырь Поток Михайла Иванович. Как-то увидал он в тихих заводях белую лебёдушку: через перо птица вся золотая, а головка у ней красным золотом увита, скатным жемчугом усажена.

Вынимает Поток тугой лук, калёну стрелу, хочет подстрелить лебёдушку. И вдруг взмолилась она голосом человеческим:

– Не стреляй в меня, лебедь белую, я тебе ещё пригожусь!

Вышла она на крутой бережок, обернулась красавицей Авдотьей Лиховидьевной.

Схватил богатырь девицу за белы руки, целует в уста сахарные, просит стать его женою. Согласилась Авдотья, но взяла с богатыря клятву страшную: если кто из супругов умрёт – другому за ним живому в могилу идти.

В тот же день обвенчались молодые и на пиру славном погуляли. Но недолго длилось их счастье: вскоре занедужила Авдотья Лиховидьевна и отдала Богу душу. Привезли покойницу на санях к церкви соборной, отпели, а тем временем вырыли могилу великую и глубокую. Поставили там гроб с мёртвым телом, а вслед за тем, клятву исполняя, опустился в могилу и Поток Михайла Иванович со своим богатырским конём. Закрыли могилу досками дубовыми, засыпали песками жёлтыми, над холмом водрузили деревянный крест. А из могилы была протянута верёвка к колоколу соборному, дабы мог богатырь пред кончиною весть подать.

И стоял богатырь со своим конём в могиле до самой полуночи, и нашёл на него страх великий, и зажёг он свечей воску ярого, над женою молитву творя. А как настала пора полунощная, собрались в могиле гады змеиные, а потом приполз и большой Змей – жжёт и палит Потока пламенем огненным. Но богатырь не испугался чудища: вынимал он саблю острую, убивал Змея лютого, ссекал ему голову. Капнула кровь змеиная на тело Авдотьи – и случилось чудо великое: покойница вдруг ожила.

Пробудилась она из мёртвых, тогда ударил Поток в соборный колокол, закричал из могилы зычным голосом.

Собрался тут православный народ, разрыли могилу наскоро, опустили лестницы долгие – вынимали Потока с добрым конём и его молодую жену, Авдотью Лиховидьевну, Лебедь Белую.

В народных сказаниях лебединые девы – существа особой красоты, обольстительности и вещей силы. По первоначальному своему значению они суть олицетворения весенних, дождевых облаков; вместе с низведением преданий о небесных источниках на землю лебединые девы становятся дочерьми Океан-моря и обитательницами земных вод (морей, рек, озёр и криниц). Таким образом, они роднятся с русалками.

Лебединым девам придаётся вещий характер и мудрость; они исполняют трудные, сверхъестественные задачи и заставляют подчиняться себе самую природу.

Нестор упоминает о трёх братьях Кие, Щеке и Хориве и сестре их Лыбеди; первый дал название Киеву, два других брата – горам Щековице и Хоривице; Лыбедь – старинное название реки, впадающей в Днепр возле Киева.

Царевна-лебедь – наиболее прекрасный образ русских сказок.

Лель

Волшебная свирель

Во времена незапамятные жил на свете среброволосый пастушок. Его отец и мать так любили друг друга, что нарекли первенца именем бога любовной страсти – Лель. Паренёк красиво играл на дудочке, и зачарованный этой игрою небесный Лель подарил тёзке волшебную свирель из тростника. Под звуки этой свирели танцевали даже дикие звери, деревья и цветы водили хороводы, а птицы подпевали божественной игре Леля.

И вот полюбила пастушка красавица Светана. Но как она ни пыталась разжечь страсть в его сердце, всё было напрасно: Лель будто навеки увлёкся своей волшебной властью над природой и не обращал на Светану никакого внимания.

И тогда разгневанная красавица подстерегла миг, когда Лель, притомлённый полдневным зноем, задремал в березняке, и незаметно унесла от него волшебную свирель. Унесла, а вечером сожгла на костре – в надежде, что непокорный пастушок теперь-то её наконец полюбит.

Но Светана ошиблась. Не найдя своей свирели, Лель впал в глубокую грусть, затосковал, а осенью и вовсе угас, как свеча. Похоронили его на речном берегу, и вскоре вокруг могилы вырос тростник. Он печально пел под ветром, а небесные птицы ему подпевали.

С той поры все пастухи искусно играют на свирелях из тростника, но редко бывают счастливы в любви…

О Леле – этом маленьком боге страсти – до сих пор напоминает слово «лелеять», то есть нежить, любить. Он сын богини красоты Лады, а красота, естественно, рождает страсть. Изображался он в виде златовласого, как и мать, крылатого младенца: ведь любовь свободна и неуловима. Лель метал из рук искры: ведь страсть – это пламенная, жаркая любовь! Он то же, что греческий Эрос или древнеримский Амур, только те поражают сердца людей стрелами, а Лель возжигал их своим ярым пламенем.

Священной птицей его считался аист. Другое название этой птицы в некоторых славянских языках – лелека. В связи с Лелем почитались и журавли, и жаворонки – символы весны.

Леший

Хозяйская тропа

Как-то раз пошли на охоту трое бывалых охотников, а с ними парень молодой попросился, поучиться охотничьему ремеслу. Охотники, как водится, люди разговорчивые, начали учить новичка уму-разуму. Первое дело в лесу, говорят, – лесового хозяина уважить. Он тоже по тропам людским ходит, и потому на тропе нельзя располагаться на ночлег. Иначе всю ночь будут слышаться то свист, то звон колокольцев, будто тройка едет. А то выскочит из темноты к костру чудище неведомое, головешки разбросает-раскидает, костёр загасит – и снова шмыг в чащу. Помимо того, не грех у лесового и на ночлег попроситься…

– Какой такой лесовой? Какие чудища? – усмехается парень. – У нас в роду мужики не робкого десятка. В лесу каждый сам себе хозяин.

Переглянулись бывалые напарники: сам себе, говоришь? Ну-ну…

В тот день припозднились они на охоте и легли спать, как на грех, возле тропы, от усталости даже не загасив костра. Только глаза сомкнули – соловей вдруг защёлкал, а в августе какие же соловьи? Они в июне петь перестают! А потом поблизости затянули вдруг козлиными голосами:

Голосили часа полтора, до восхода луны. Разве уснёшь?!

– Ну так что, паря, веришь теперь в лесового? – говорят старшие. – Дальше хуже будет. Давайте-ка место ночлега менять, подальше в чащобу от нахоженной тропы.

Храбрец упёрся: вы-де поступайте как знаете, а я отсюда ни ногой! Пришлось его силком уволакивать от тропы. И вовремя! Через минуту пронеслась по тропе тройка коней вороных, а в телеге – чудища лохматые да косматые. Свистнул бич, и парень рухнул как подкошенный. Подняли его мужики, а у него через всю щёку рубец багровый от бича. А из лесу раздался хор козлиный:

Водит головой из стороны в сторону ошалевший парень и шепчет белыми губами:

– Не лягу на тропу! Не лягу! В жизни не лягу!

С этих пор он не то что на тропу – в лес больше ни ногой! А рубец на щеке так и остался – на всю жизнь.

И вот что ещё с ним приключилось. С началом зимы молодёжь вечерами собирается на посиделки: семечки щёлкают, загадки отгадывают, рассказывают страшные истории. Без песен тут не обходится. Но стоит только кому-нибудь затянуть:

как наш охотничек стрелою вылетает с посиделок и несётся к себе домой. В этот вечер его из избы не выманишь и калачом.

Обитает леший в каждом лесу, особенно любит еловые. Одет как человек – красный кушак, левая пола кафтана обыкновенно запахнута за правую, а не наоборот, как все носят. Обувь перепутана: правый лапоть надет на левую ногу, левый – на правую. Глаза у лешего зелёные и горят, будто угли.

Леший может стать пнём и кочкой, превратиться в зверя и птицу, он оборачивается медведем и тетеревом, зайцем – да кем угодно, даже растением, ведь он не только дух леса, но и его сущность: он мхом оброс, сопит, будто лес шумит, он не только елью показывается, но и стелется мохом-травою.

Леший отличается от прочих духов особыми свойствами: если он идёт лесом, то ростом равняется с самыми высокими деревьями. Но выходя для прогулок, забав и шуток на лесные опушки, ходит там малой былинкой, ниже травы, свободно укрываясь под любым ягодным листочком. Но на луга он выходит редко, строго соблюдая права соседа-полевика, или полевого. Не заходит леший и в деревни, чтобы не ссориться с домовыми и баенниками, – особенно в те деревни, где поют чёрные петухи, живут при избах «двуглазые» собаки (с пятнами над глазами в виде вторых глаз) и трёхшёрстные кошки. Зато в лесу леший – полноправный и неограниченный хозяин: все звери и птицы находятся в его ведении и повинуются ему безответно.

Праздником для леших считается Ильин день (20 июля/2 августа), когда открываются волчьи норы, всякое зверьё бродит на свободе. На Агафона-огуменника (22 августа/4 сентября) лешие выходят из лесу и носятся по деревням, норовя раскидать снопы, поэтому хозяева в эти день и ночь стерегут свои гумна в тулупах, надетых навыворот, обмотав головы полотенцами и держа в руках кочергу.

14/27 сентября, на Воздвиженье, лешим тоже свобода в лесу: крестьяне не ходят туда, опасаясь попасть на сборище змей и лесовиков, которые прощаются со всем зверьём до весны. Ну а после Воздвиженья на Ерофея-мученика (4/17 октября) указано лешим пропадать или замирать. Перед этим они учиняют неистовые драки, ломают с треском деревья, зря гоняют зверей и наконец проваливаются сквозь землю, чтобы явиться на ней вновь, когда она отойдёт, оттает весной, и начать снова свои проказы – все в одном и том же роде.

Накануне Иванова дня (24 июня/7 июля) пастухи заключали с Лешим договор: молоко из коров не высасывать, скотину в болота не загонять и т. д. Если договор нарушался, писали на обидчика жалобу на широкой доске и подвешивали к дуплистому дереву в чащобе: пусть Дед Лесовик разберётся.