Тельняшка жизни

Взгляд осмысленно скосился в сторону жилья помполита. И сам себе:

– Тише надо, тише, по уму. Поинтересовался единственным:

– В шашки играешь?

В море вышли – всё переменилось. Недавнего буяна Михаилом Николаевичем величают. В ватной куртке казённого совпошива, с фонариком то там, то сям появится. Увидит по пути, что совет не помешает, – изречёт. По пустячному – просквозит молча. После «детской» вахты и обеда, если «Новую Землю» не штивало, заглядывал в каюту.

– Спишь в оглоблях, Александр Сергеевич. В самый раз в шашки сразиться.

Хорошо и лихо обставлял дамки и фуки. Игра будто для него придумана. Моментальное соображение было у человека. С такими надёжно, приятно. Поправка в одном: не любил до крайности тёмный дым из трубы. Засечёт – тотчас номерных в каюту «на токовище» (словцо его коронное). В полном своём образе – в морфлотовском ватнике, размахивая фонарным лучом, – принимался раздалбывать:

– Коптильщики, галошу “Пёшу” воскрешаете?!

Крыловская котельная автоматика, созданная ещё для царских линкоров, требовала нежности и частой поднастройки. Да и топился котёл на всякой шмази, в принципе гореть неспособной. Всё равно – подавай деду идеал. Старались, особенно начальник чего-то и пара. (Не отступая от правды жизни, так младшенького из механиков именуют. – В. К.)

Стоит Николаевичу чёткую работу заметить, на похвалу не поскупится: – Ужо плесну тебе, плесну, – и пойдёт довольным.

Перед заходом в совпорт проверку знаний учинил. Естественно, после честного разгрома в шашки.

– Ответствуй, Старков Александр, как ты закуску мне в каюту доставишь?

Поразмыслительней я брови сдвинул:

– От камбуза выйду и по наружному трапу на вторую палубу надстройки в наш коридор.

– Да ты что-о! Ни в коем случае! Иди всегда правым. Если встретит «общий друг», пусть думает: у судоводов пьянка.

Неловко экзаменовщику, что меня провалил. Заглаживая, кофейку предлагает простоватым вологодским обхожденьицем. Потому как дефицитный напиток знаком явного уважения столбился.

– Нет, – говорю, – спасибо, лучше перед вахтой прикемарю.

– Здраво рассудил, ступай мОлодец.

Каверза вопроса пригодилась скоро. Дедову дали признательно медаль. Творческая его голова выдумывала беспрестанно. Рацпредложениями с чертежами и эскизами тренировал он целую службу пароходства. Фолиант из них там составили. «Рацухи» по уму, как говаривал, требовали обратной связи. Почти полста поощрений ему выписали. Нарекли: «Лучший старший механик СМП». В Москве прознали и, соответственно, – «Лучший механик Министерства морского флота».

Любая награда без отмечания ничего не стоит. Дедов «полянку ёжиком накрыл», расчувствовался:

– Вот ведь какой хрени удостоен!

Тосты частили, оттого память дала наутро сбой. Вижу: Николаевич ходит хмурый – блестяшка потерялась. Даже осмотр каюты на коленках ничего не выявил, кроме закатившейся целёхонькой бутылки. В чётком рассуждении взглянул герой вчерашнего дня на ситуацию иначе:

– Да что расстраиваться, поди, её всем давали. Заходите ко мне, поценнее нашлось.

Стали разливать. И в одном из стаканов неприлично мокрой возлежала пропажа. Все со смеха прыснули, а вновь тостуемый:

– Вот это награда! Заслужил, никак!

Имелся и орден Трудового Красного Знамени, но никогда он его не носил, даже не упоминал. Раз подначили на Первомай привинтить – отпёрся с деланым вздохом:

– Пробовал перед зеркалом – к лицу не подходит.

Право слово, сейчас, понимается, Николаевич был способен на большее. Вечный технический выдумщик не так бы ещё Родине послужил в серьёзном КБ, да судьба выпала мореманская.

Очень жёнушку любил. Тогда в рейсе говорили с домашними при двух содействующих: начальнике радиостанции и девушке из пароходского центра. В обычном состоянии дед чувств и лучших слов стеснялся. Однако, раскрепостившись, брал трубку с рычажком как для нежного сольного номера. Воспарит, бывало, турманом. Только подруга плачем отзовётся. Рассекретит его состояние без укоров, мягко, всё же характер покажет.

– Люба! Любушка! – кричал он, напрасно терзая рычажок.

Фея с “Радио-1”, проникшись жалостью к обоим, закругляла:

– Извините, связь прервалась.

Настоящим испытанием силы воли для Дедова был прилёт жены. Из последних, может, сил терпел человек. Безупречен, чист, как стёклышко. Вежлив, улыбчив, при галстуке, поражал неузнаваемостью до последнего дня стоянки. Обаяние Любови Никифоровны творило с ним чудеса. Имя этой женщины горело единственной звездой на небосводе его души. И, если бы моря не разлучали, Дедов остался бы таким всегда.

Проводит голубушку в аэропорт по времени совсем впритык. Вернётся чуть раньше комиссии. Однажды вот так же по трапу вбежал. Таможня с пограничниками обходом из кают-компании тронулись. Стучатся к нему. Слышат взволнованный виноватый баритон:

– Подождите, сейчас, сейчас.

Переглянулись с усмешками.

– Некстати стармеху приспичило.

Через минуту стук повторили. И словно другой осипший голос:

– Сей момент, служивые.

Дверь распахнулась. Хозяин морщится, хвативший наспех, но выглядит парадно. На столе пустой коньячный пузанчик и больше ничего предосудительного.

Завершились формальности. Надо наведаться в машинное отделение. Берёт неизменный фонарик. Не может только закончить монолог.

– Любушка-то ещё над облаками. Храни её, Кто мир создал.

А я своё исполню. Так-то. Славно продержался…

Беду общероссийского масштаба – антиалкогольную кампанию – стоит попытаться описать по-новоземельски.

Врывается донельзя потрясённый дед с мятым факсовым листом.

– Александр Сергеевич! Каков позор! Читай!

Принимаюсь за пароходский новостной бюллетень. Среди этого компота: «запретить», «искоренить» и вообще всей стране больше ни капли. Только и смог протянуть: «Да-а».

Возражатель горбачёвской ахинеи сразу усмотрел порок.

– Да это же гибель последних традиций! Серость бытия.

Флот узлом не завяжут, придурки партийные. Толковую жизнь слабО наладить, так хоть пить не мешали русскому народу!

Происками помполита нечто вроде кружка трезвости составилось. Председатель, конечно, старпом с подпольным отчеством Абдурахманыч. (На самом деле восточный человек).