Пушкин и другие флотские. Морские рассказы

– Капитану срочно подняться на мостик!!!

Минутой спустя, атасно:

– Палубной команде бегом на бак!!!

Матросы рванули к шкафикам с робой и кирзачами. Отчёт мгновений, как по армейскому секундомеру. Первым оснастил себя недавний мореходчик Николай Котков. За ним другие сквозняком на палубу. Дракон с плотником топали вслед увесистыми тяжелоатлетами. Прочих сманило, что «деетца» в кромешной полярной ночи?! Главное усечь удалось. Экий огромный польский сухогруз в балласте на левом якоре. Утробные до неприличия их статки[25 - Статки (польск.) – суда.] с постоянством трамваев заявляются сюда под апатиты. Близкий каналья с бухающими явно дрейфует. Палубного освещения на нём нет иль залепило мокрым снегом. Глушат паны свою «Старку», а яшка сам по себе гуляет по дну. Узнают, небось цуциками повыскакивают.

Правый якорь не в клюзе – замочен крючком. Им намертво ухвачена валдаевская цепь. Везёт панам. На камнях под берегом уже бы памятником заделались. Не так было бы скучно красавцу дизель-электроходу «Байкалу», угробленному позднее вояками.

Тоже ведь после встречи Нового года. Ещё там премия горела всему заводу, коль зашифрованный «ОС-30» с ремонта выйдет. (Советская система, что вы хотите?! И вообще классика раздолбайского жанра). Всеми изворотливыми неправдами вытолкнули судно на ходовые испытания.

Понятно, взявшие под козырёк, под мурманским берегом немного походили, наотмечались и легли на курс возвращения.

Что же значилось у них в активе? Спешно надерганная с различных кораблей служивая команда, врущий гирокомпас вкупе с рассогласованным автопрокладчиком, пропавшая в снежных зарядах видимость, 13-узловый ход по заливу наискосок. А в страдательном залоге… превосходный голландец обсушился на каменистом мысе Лодейном.

«Не лучше ль на себя оборотиться». Ежели образно, уподобились даме с непредсказуемым партнёром. Пьяный ревнивец надменно приближал и, насладясь телесной властью, резко отталкивал. Следующей фигурой садистски вращал, как бы таская по полу. Унизительней не бывает. Взглянуть по-инженерному – кошмар из векторов разных сил и парусности.

Мартемьянов несколько непонятно успокоил:

– Мизинец! – и синим от холода и ветра шасть к рюмке. Тогда и другие рванули в тепло. Следом ибрагимовский тигровый рёв:

– Матросам прочь с бака!!!

Позабывший озноб, опять выскочили на палубу. Теперь верзила влёк на столкновение грудями. Несоразмерные штевни намерились облобызаться в засос. Пиковый момент! Ух! Наша дама, к счастью, очутилась за спиной нахала.

– Боцману потравить цепь на две смычки!

На польском статке проявилась жизнь. Там, очевидно, тоже же принялись орать. Толка лишь с того ни на единственный их злоты. Сплошной «пся крев и курва».

Страстный танец стальных бродяг приобретал угарно-блатной накал. Жгучей скрипкой сутенёрно подвывал им ветер. Эффектно нёсся по косой белый серпантин. Не менее помрачительно на аккордеоне белогорячечных чувств выдавала сама злодейка-судьба. Кого только присмотрела шикарно сгубить?

Снова разные силы, причудливо сложившись, обрекли на роковое влечение. Танцоры начали сближаться, всё убыстряясь. Поточней теперь правят штевни. Рваная часть минуты и… бесстыдный завалит, то есть потопит. Нет. Опять за кажущимися фалдами его кормы.

Дед Мартемьянов уже в машине. Так бы вцепился в ручку пуска «Бурмейстера». В распалённом его воображении «самый полный передний» на обрыв! Не пасовать ни за что! Пусть им (!) страшно будет. Почему раздражающе молчит телеграф? Одни профаны с идиотами на долбаных судоводов полагаются. Он не таковски. Мизинец отставил загнутым крючком. Мол, считаю. Не вздумай перебрать! Меж тем на мостике, взвинтив себя до предела, бился кэп. Крайности ему не подходили по шустрым домёкам. Раз так – звал и звал по связи портнадзор, портофлот. Выкрикивал настоящего обидчика, неведомо как именовавшегося. Сама новогодняя ночь заделалась вражьей глушилкой. Даже те, кому вменёно бдить, не откликались. Опаньки, прорвало! Выпивка кончилась? Ожили обе службы. На канале инфлота завопил испуганный пшек. Началась как бы вторая серия. Медленными старыми черепахами отвалили от портовых стенок буксиры. Поддатые команды плохо смекали, во что ввязываются. Вечно штрафным шурочкам[26 - Шурочками (фронтовой жаргон) – штрафные батальоны.] ни к чему не привыкать. Без базара – оно видней.

Дело изгадилось вовсе. Скованные значительно отдалились. Жёсткое танго не перестало клокотать страстями. Круг таскания дамы сместился к мелководью. Теперь совсем гляделось не по-варьетэшному. Порванные колготки и разбитые до крови коленки. «Валдай» затрясло на подводных камнях. Мартемьянов пытался считать удары. Пустое. Сплошная дробь. Оставалось отводить душу. «Судотопителей недоделанных развелось! Ни в п…, ни в красну армию! Так ещё поляцкие сверху кучи!» – пышущий негодованием дед запоходил на ополченца князя Пожарского. Без всяких киношных ухищрений вошёл в образ. Здорово! Ка-а-к сейчас сорвётся, с заточенным бердышом, Москву и патриарха Гермогена вызволять. Трепещите, проклятые ляхи! Чем не пик человеческого естества? Собачья вахта верноподданически выражала «одобрям-с». Напрасно. Он на это не вёлся. За гранями понимания, взывал тогда явно к другим. К кому?!

Почти воочию провидец зрил незнакомый док. В нём сирый «Валдаюшко» с пропоротым днищем. Опять, опять поить, отрывая от себя! Сможет ли он пережить сущие напасти подряд? Применительно к себе – бунтовал супротив своего живого воображения.

Определяющее всё же творилось на мостике. Теперь Ибрагимов общался со всеми, включая пана капитана. До известной степени пришлось ему подчиняться лихим портофлотовцам.

Попытка растащить суда следовала одна за другой. Злосчастный поляцки якорь подвирали. Обвившие лапы цепные звенья— баранки, чем и как только не стаскивали. Пробуют на рывок – шиш. Берут иначе на удачу – фига. Час. Второй. Трезвеют. Сатанеют. Дойдя до голых нервов, пытаются, пытаются.

Наградою им заголённая часть цепи под маты всплеснула русалочным хвостом. «Отпарились до озноба. Бывайте ужо».

Буксиры, преобразившись в торпедные катера, помчали бражничать героев ночи. Вернее, лечить от продутости до костей. Покалеченный лесовоз тронулся малым ходом к причалу. Замечательно, что некто придумал второе днище.

На рейде, как бы ни причём, кичился высокой надстройкой чужой садюга.

Каково деду, кэпу и чифу после пережитого? Скверно, ругательно. Каждый имел отличимый взгляд. Ждали неотвратимой разборки аварии.

С оптимальным получасовым интервалом принимал полную успокоительную рюмку Мартемьянов. Потому свеж, пригож, убедителен.

Главные судоводы, «опихшися» чёрным кофиём, были бледны и отрешёны. Точь-в-точь выхваченные из «Утра стрелецкой казни».

Уже назавтра рядили, мудили портфельные важняки.

Ничего-то у них не выходило. Излюбленное: наказать по всей строгости никак не присобачивалось.

К действиям Ибрагимова не придраться. Всё, согласно ситуации, чётко исполнил.

Польского кэпа прихватить, разумеется, ещё как льзя.

«Э-э-э. Так ведь дружба, союзничество. Обидятся в Варшаве. Выйдут на московских министерских болванов. Поплачутся, факты извратят. Приятное гощение в Сопоте напомнят.

Тем куда деваться? Потребуют пересмотра дела. Не ровен час – чинов лишат. Лучше свалить на форс-мажор. Для порядка вздрючим-ка портофлотовцев. Во-во. За былое, нынешнее и наперёд. Разгильдяи, синюшники. Чё долго там копались?!

Р-р-р».

Ровно неделя на утряску ЧП. Ещё день, кому бы валдаевские доски по простоте навалить? Подходила ГДР. Сойдёт без зер гут. Пусть канают в Росток.

В норвежских шхерах красота. Гладь. Опёка лоцманов. И всё благодаря инвалидности. С той же причины в Ростоке сразу под выгрузку. Иначе можно месяц на рейде протомиться.

Это вам не Гамбург с Любеком. Немецкий социализм затирало обыкновенным правилом. К примеру, земель у нас ё-моё! А результат? Там с гулькин нос. И тоже швах.

Незнакомый док из видений оказался в Риге. Безвариантно закупился дедушка под завязку к новому ремонту. Помогла зарплата, переводимая ему на судно. (Делиться-то не с кем).

Жена давно сбежала, убедившись в напрасности всякого вранья. Тут, знаете ли, запьёшь. Боком, определённо боком, выходил особый дар. Тьму нашего брата обломил бы взятый напрокат. Хоть на случайный денёк! А бедолага страдал от него постоянно. Всё горше и горше.

На второй доковой неделе к месту привыкли, то есть запогуливали. Валдайские куколки тем же увлеклись. С причёсками «бабета», в болоньих моднящих пальтишках да с мореманским гонорком! «Что, шваброчки латские, завистно?!» Одна оставалась подавать ужин, другая правила в город. По магазинчикам упоительно прошвырнётся. Допустим, «Луну» посетит. На том приятности кончались. Местные акулы, принимая за конкурентку, показывали наманикюренные коготки.

Озабоченные сексуально ухажёры, едва узнав, что судовая, свинчивались. Зато лестно подать номерок на шуршащую для многих мечту. И сколь возможно вскинув носик, нырнуть под рижский фонарный свет.

Несчастный вечер выпал Вальке Митиной именно с сего момента. В бакалейном успела сострадательно взять бутылку парням. Дамская сумочка ловко сокрыла непозволительное к проноске на борт.

Доехала до каково-то там…грависа. На проходной гордо сверкнула удостоверением ММФ. Опустевший к ночи судоремонтный завод тих, гулок. Каблучки-шпильки мелодически цок-цок-цок… Вдруг наперерез мутный тип. Архангельские девы не из трусливых. Адресовалась на отшивание:

– Чао, фантик.

Тот с шипом:

– Стой б…, – и нож к горлу.

Закричать, дёрнуться не получится. Кончик лезвия давит на проткнутие. Свободной рукой беспредельщик потащил. Упёрлась – дикий удар по лицу. Стянул антверпенскую болонь из маклацких лавок. Следом на костюмчик «джерси» позарился.

– Да подавись ты!

Ударил вновь. Стал насиловать. Когда защёлкнул от сбившегося дыхания слюнявый рот, девица как бы подобрела.