Псевдо

Я остаюсь. Я заглядываю в раковину: на краях сливного отверстия видно небольшое количество крови – кто-то пытался отмыть руки.

От такого руки не отмыть.

Если бы я мог воскрешать мертвых… Взмахнуть руками, что-нибудь пробормотать и вытащить мальчишек с того света…

Но к какой бы жизни я их вернул? Совсем дети… Они не в состоянии уйти и жить самостоятельно. А продолжать находиться здесь – сущий кошмар.

К какой бы жизни я их вернул… Детдом? А там…

Пятьдесят на пятьдесят.

Взмахнуть руками и что-нибудь пробормотать – всем счастливую жизнь.

Утопия…

Не в этом мире. Не с людьми.

Утопия – несбыточная мечта. Невозможная, нереальная. Чья-то злая шутка: подселить идею об идеальном обществе.

Есть эмоции – нет утопии. Есть чувства – нет утопии. Есть душа – нет утопии.

Бездушная податливая масса – не утопия.

В подъезде суматоха, голоса, брань. Кривин возвращается с перекошенным от злости и поцарапанным лицом, а я все также стою посреди ванной. А они лежат.

– Вот же ж сука! Твою-то… Может, ты и прав насчет нее. Бешеная тварь! Явно не все дома… – он обреченно садится на табуретку и выдыхает. – Крови нет?

– Немного. Сопротивлялась? – я бросаю беглый взгляд на его лицо. Сейчас оно интересует меня меньше всего.

Не интересует.

– Еще как! Иванчуку тоже досталось!

Я хмыкаю. Ничего смешного.

– Ладно… Давай начнем, – Кривин два раза щелкает ручкой и готовится писать.

Клац-клац.

—

Я закрываю чемодан, потому что мы сделали свою работу. Осмотрели, записали, подумали, убедились.

Незамедлительно покидаю квартиру и собираюсь спускаться вниз, но ко мне подходит невысокая старушка. Это она пыталась утешать Квасову.

– А я всегда говорила, что эта семейка выкинет что-то такое… Пили же постоянно. Муженек каждую субботу под дверью валялся, представляете? Даже открыть ее не мог. Я ж сама видела, как эта Ксюша, ну Квасова, постоянно младшенького лупила! Ай-яй-яй… Да, и отчим тоже лупил. И старшего, и младшего…

Много слышит и видит.

Поймав на себе мой взгляд, она замолкает и поджимает губы. Кожа на ее лице морщинистая, глаза – бусины, большая родинка на правой щеке. Обручальное кольцо на безымянном пальце левой руки.

Наверное, ей одиноко.

– Андрей! У вас тут ценный свидетель, – я зову Кривина, который только выходит из квартиры.

Старушка не хочет участвовать в уголовном процессе, рассчитывая просто повздыхать на лестничной площадке, а затем вернуться к своей размеренной жизни.

– Но… – начинает она, однако Кривин ее тут же перебивает и отводит в сторону.

—

Тела мальчиков забрали в морг.

Я сажусь на скамейку у подъезда, чемодан ставлю перед собой. Вскоре выходит Кривин.

– Будешь? – он садится рядом и протягивает мне пачку сигарет «Клауд».

Я отрицательно мотаю головой. Курю я не часто, но предпочитаю обычные сигареты.

Следователь пожимает плечами, чиркает спичкой и закуривает. В воздухе пахнет эвкалиптом. Сильнее и сильнее.

Отрыжка коалы.

– Знаешь, – он выпускает светло-зеленый дым, – а ведь этого могло и не случиться. Соседи сказали, что вызывали и участкового, и в органы опеки пытались достучаться, но толку никакого. Мелких постоянно били, причем, говорят, что оба родителя. Отчим до потери сознания напивался, а мать с головой совсем не дружила.

– Да, я слышал, старушка сказала о побоях… – говорю я.

– Нина Васильевна.

– Нина Васильевна, – я киваю.

Кривин закашливается и тушит сигарету об асфальт. Окурок летит в мусорную урну.

Безвредные сигареты будущего. В них очищение, в них истина.

– Не могу че-то я их курить в последнее время. Прям поперек горла дым проклятый… – он глубоко вдохнул. – Короче, разбирательств будет… Тьма. А ведь среагируй участковый нормально или органы опеки…

Кривин достает обычную сигарету. Чиркает спичкой. Горит табак.

Табак сгорает…

Синильная кислота.

Сероводород.

Пиридиновые основания.

Никотин.