О литературе и сказке. Разные статьи

(в общем, скромные герои наших дней)
из почтенья к славе генья
возлегают на каменьях,
попивая водочку иль думая о ней…

О закулисной жизни литературно-бюрократического барства, о деловитой псевдолитературной корпоративности писать не очень хочется, да и не очень-то я в ней сведущ. Более важной мне представляется не социальная сторона всего этого дела, а моральная, психологическая, личностная.

Барство – как стремление быть значительным внешне, а не внутренне, готовность самоутверждаться за счёт других, безотносительно к их духовному достоинству. Можно порадоваться за тех, кого не посещали такого рода искушения, но ещё больше – за тех, кто научился не давать им волю. Можно пожалеть тех, кто таким искушениям поддавался, но это их не оправдывает.

…Молодая женщина, поэт, подрабатывающая внутренним рецензированием в издательстве «Советский писатель», ждёт у двери кабинета литературного вельможу, от которого зависит разрешение на публикацию её первого тоненького сборника стихов. Он назначил ей время, пришёл часа три спустя, тут же ушёл, пришёл через час и собрался уходить снова. Она взмолилась, чтобы он её принял.

– Я вас так давно жду.

– Ничего-ничего, приходите сюда почаще. Мелькайте, мелькайте!..

…Прозаику, недавно кончившему Литературный институт, звонят с приглашением придти в редакцию журнала, обсудить вопрос возможной публикации его повести. Назначают день и час. Он приходит. Редактор, ещё довольно молодая женщина, выходит и входит, говорит по телефону – в общем она занята. Писатель сидит на стуле у стеночки, ждёт. Редактор шлифует пилкой ногти, потом укладывает сумочку, явно собираясь уходить.

– Простите, а как же я? Мы ведь должны поговорить с вами.

– Молодой человек, – женщина смотрит на него со снисходительным удовлетворением, – неужели вас никогда не опрокидывали?..

Ошеломлённый писатель молчит. Редактор застёгивает сумочку и спокойно уходит домой…

Так выглядело литературное барство в самых, может быть, незначительных его проявлениях – но именно они передают его внутреннюю тональность. Конечно, в большей степени к «эстетике» литературного барства были склонны как раз те литературные функционеры, которые в наименьшей степени были сами способны к литературному творчеству. Унижение автора необходимо им было для того, чтобы заменить иерархию таланта на иерархию власти. Но и настоящих писателей не всегда миновал соблазн ощутить и показать своё узаконенное превосходство.

Когда началась смена эпох, литературное барство всполошилось. Одновременно с борьбой за демократию и за другие идеи шла борьба за кормушку Литфонда, за те материальные блага, которые были источником благополучия литературных чиновников и других официальных писателей. Но здание единой идеологии рухнуло. Но прежде чем писатели успели вдохнуть свободы, подул колючий ветер рыночного менталитета.

Литературное барство, разумеется, не исчезло. Его самое надёжное убежище – в человеческой душе, и при случае оно по-прежнему расцветает пышным цветом. Но климат, когда-то благоприятствовавший ему, резко изменился.

Прежние баре долго цеплялись за свою псевдолитературную почву всеми корнями. Кое-кому удалось сохранить даже прежнюю спесь, но она была уже скорее смешна, чем опасна.

Попытались развернуть смену эпох в свою пользу прежние диссиденты, но новому государственному строю было не до создания новой идеологической касты – и слава Богу!

На первый план вышло другое сословие: книжное купечество.

Помню, как в самом начале «перестройки» в «Литературной газете» молодой задорный прозаик требовал дать ему возможность самому издать и распродать свою книгу – и требование это казалось смелым необычайно!..

Прошло несколько лет – и эта возможность оказалась открытой для любого писателя. Были бы деньги.

Деньги – это и само по себе не слабое требование. У молодого писателя им обычно взяться неоткуда. У писателя эпохи литературного барства, даже маститого, прежние деньги были съедены прожорливым государством.

Но дело оказалось не только в деньгах. Их можно было бы одолжить и вернуть, распродав книгу. Главная закавыка оказалась именно в этом – в умении обращаться с книгой как с товаром.

Многие литераторы и интеллектуалы подались в издатели. Благодаря компьютеризации, подготовить книгу к типографии можно сейчас и силами одного человека. А вот продать её…

И книжное купечество стало играть главную роль в нашей литературе.

Само по себе издательское дело отошло на второй план. Книга, пользующаяся коммерческим успехом, приносила больше дохода тому, кто торговал ею, чем тому, кто её издавал. И среди издателей вперёд выходили те, кто умел торговать своей книгой.

Более того, многие успешные торговцы книгами, составив себе некоторый капитал, становятся заодно и книгоиздателями. Им проще выпустить подходящую для торговли книгу, чем искать её у других.

У купеческой жизни свои законы, свой стиль мышления и поведения. Поэтому в новом книжном деле преуспели те, кто сумел почувствовать и принять эти законы, кто сумел освоить этот стиль.

За своё купеческое преуспевание, за принятие в душу законов и стиля купеческой жизни приходилось платить. Деньги не достаются бесплатно. Тот, кто хотел издавать самое лучшее, вынужден был платить переходом к изданию самого покупаемого.

Здесь есть некая парадоксальная тайна, связанная с тем, что потакать вкусам «широкой публики» выгодно, но недальновидно. Недальновидно не только по отношению к этой самой широкой публике (угождение плохому вкусу закрепляет его, культивирует китч-культуру за счёт вытеснения культуры подлинной), но и к себе самому. Купечество, как и барство, выедает человека изнутри.