Оценить:
 Рейтинг: 0

Бюг-Жаргаль

Год написания книги
1826
<< 1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 33 >>
На страницу:
10 из 33
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Наконец ко мне подошел отряд довольно хорошо вооруженных цветных солдат. Негр, которому я, по-видимому, принадлежал, отвязал меня от дуба и передал начальнику отряда, а тот вручил ему взамен довольно увесистый мешочек, который он тотчас же раскрыл. Там были пиастры. Пока мой негр, опустившись на колени, жадно пересчитывал их, солдаты увели меня. Я с любопытством рассматривал их одежду. На них были трехцветные мундиры испанского покроя из грубого коричневого, красного и желтого сукна. Шапки вроде кастильских montera,[39 - суконная шапка (исп.)] украшенные большой красной кокардой,[40 - известно, что это цвет испанской кокарды. (Прим. авт.)] скрывали их курчавые волосы. Вместо лядунки у них сбоку висело что-то вроде охотничьей сумки. Каждый был вооружен тяжелым ружьем, саблей и кинжалом. Вскоре я узнал, что такую форму носили телохранители Биасу.

Покружив некоторое время между неправильными рядами шалашей, которые усеивали весь лагерь, мы подошли ко входу в грот, высеченный самой природой в отвесном склоне одной из громадных скал, окружавших высокой стеной саванну. Внутренность этой пещеры была скрыта от глаз большим занавесом из тибетской ткани, называемой кашемиром и отличающейся не столько яркостью красок, сколько мягкостью складок и разнообразием рисунка. Перед ней стояло несколько сдвоенных рядов солдат, одетых так же, как и те, что привели меня.

Обменявшись паролем с двумя часовыми, шагавшими перед входом в грот, начальник отряда приподнял край кашемирового занавеса, ввел меня в пещеру и снова опустил его за мной.

Медная лампа с пятью рожками, подвешенная к своду на цепях, бросала колеблющийся свет на сырые стены пещеры, скрытой от дневного света. Между двумя шеренгами солдат-мулатов я увидел чернокожего, сидящего на толстом обрубке красного дерева, наполовину прикрытом ковром из перьев попугая. Этот человек принадлежал к племени сакатра, которое отличается от негров только едва заметным оттенком кожи. Одет он был самым нелепым образом. Прекрасный плетеный шелковый пояс, на котором висел крест св. Людовика, низко перетягивал ему живот и поддерживал синие штаны из грубого холста; белая канифасовая куртка, такая короткая, что не доходила ему до пояса, дополняла его наряд. На нем были серые сапоги, круглая шляпа с красной кокардой и эполеты – один золотой, генеральский, с двумя серебряными звездочками, а другой желтый, суконный. Ко второму были прикреплены две медные звездочки, очень похожие на колесики со шпор, для того, вероятно, чтобы он был достойной парой своему блестящему соседу. Эполеты, не прикрепленные поперечными шнурками на своих обычных местах, свисали с двух сторон на грудь начальника. Подле него, на ковре из перьев, лежала сабля и пистолеты прекрасной чеканной работы.

За его спиной безмолвно и неподвижно стояли двое детей, одетых в грубые штаны невольников, и держали в руках по широкому вееру из павлиньих перьев. Дети-невольники были белые.

Две квадратные подушки малинового бархата, снятые, должно быть, со скамеек для молящихся в какой-нибудь церкви, лежали слева и справа у обрубка красного дерева, вместо сидений. Правое занимал оби, который спас меня от разъяренных гриоток. Держа прямо перед собой свой жезл, он сидел поджав ноги, неподвижный, как фарфоровый божок в китайской пагоде. Только его горящие глаза сверкали сквозь дырки в покрывале, неотступно следуя за мной.

По обе стороны начальника стояло множество знамен, флагов и вымпелов, среди которых я заметил белое знамя с лилиями, трехцветный флаг и флаг Испании. Остальные были самой причудливой формы и цвета. Среди них находилось большое черное знамя.

Мое внимание привлек еще один предмет, находившийся в глубине грота, над головой начальника. Это был портрет мулата Оже[41 - Это был портрет мулата Оже. – Оже – вождь восстания мулатов в Сан-Доминго в октябре 1790 г. После подавления восстания ему удалось бежать на испанскую территорию острова; выданный испанским губернатором по требованию Северного провинциального собрания, Оже, вместе со своим братом и своим помощником Шаваном, был колесован в Кап-Франсэ.], колесованного в прошлом году в Капе за мятеж, вместе с его лейтенантом Жан-Батистом Шаваном и двадцатью другими неграми и мулатами. На этом портрете Оже, сын капского мясника, был изображен так, как он обычно заставлял рисовать себя: в мундире подполковника, с крестом св. Людовика и орденом Льва, купленным им в Европе, у принца Лимбургского.

Черный начальник, перед которым я стоял, был среднего роста. Его отталкивающее лицо выражало редкую смесь хитрости и жестокости.

Он приказал мне приблизиться и несколько минут молча рассматривал меня: затем принялся посмеиваться, точно гиена.

– Я Биасу! – сказал он.

Я ожидал, что услышу это имя, но когда оно слетело с его уст со свирепым смехом, я внутренне содрогнулся. Лицо мое, однако, осталось спокойным и гордым. Я ничего не ответил.

– Слышишь, – сказал он мне на плохом французском языке, – тебя ведь еще не посадили на кол, значит ты можешь согнуть свою спину перед Жаном Биасу, главнокомандующим побежденных стран, генерал-майором войск Su Magestad Catolica.[42 - Его католического величества (исп. – Прим. авт.)] (Тактика главных вождей мятежников заключалась в попытках убедить противника, будто они выступают либо за французского короля, либо за революцию, либо за короля Испании.)

Скрестив руки на груди, я пристально смотрел на него. Он снова начал посмеиваться. Видно, у него была такая привычка.

– Ого, me pareces hombre de buen corazon.[43 - Ты мне кажешься храбрым человеком (исп. – Прим. авт.)] Так слушай, что я тебе скажу. Ты креол?

– Нет, я француз, – ответил я.

Он нахмурился, видя мое самообладание. Затем продолжал, посмеиваясь:

– Тем лучше! Я вижу по твоему мундиру, что ты офицер. Сколько тебе лет?

– Двадцать.

– Когда тебе минуло двадцать лет?

Этот вопрос пробудил во мне много мучительных воспоминаний, и я промолчал, на минуту погрузившись в свои мысли. Он нетерпеливо повторил свой вопрос.

Я ответил ему:

– В тот самый день, когда был повешен твой товарищ Леогри.

Лицо его исказилось от злобы, но он сдержался и продолжал, все так же посмеиваясь:

– С тех пор как был повешен Леогри, прошло двадцать три дня. Сегодня вечером, француз, ты передашь ему, что пережил его на двадцать четыре дня. Я дам тебе прожить еще этот день, чтобы ты мог рассказать ему, как идет дело освобождения его братьев, что ты видел в главном штабе генерал-майора Жана Биасу и какова власть этого главнокомандующего над «подданными короля».

Этим именем Жан Биасу и его товарищ Жан-Франсуа, заставлявший титуловать себя «генерал-адмиралом Франции», называли свои орды бунтующих негров и мулатов.

После этого он велел посадить меня в углу пещеры, между двумя часовыми, и, сделав знак рукой нескольким неграм, нацепившим на себя форму адъютантов, приказал:

– Бейте сбор. Пусть вся армия соберется против нашего главного штаба, мы произведем ей смотр. А вы, господин капеллан, – сказал он, повернувшись к оби, – облачитесь в священническую одежду и отслужите нам и нашим солдатам святую обедню.

Оби встал, отвесил глубокий поклон Биасу и прошептал ему на ухо несколько слов, но начальник резко прервал его, громко сказав:

– Как, senor cura![44 - Господин священник (исп.)] Вы говорите, что у вас нет алтаря! Что ж тут удивительного, раз вы находитесь в горах? Подумаешь, какая беда! С каких это пор bon Giu[45 - Господь бог. – Креольское наречие. (Прим. авт.)] требует от своих служителей роскошного храма и алтаря, украшенного золотом и кружевами? Гедеон и Иисус Навин поклонялись богу среди голых камней; последуем же их примеру, bon per;[46 - Почтенный отец. – Креольское наречие. (Прим. авт.)] богу довольно, чтобы ему молились от всего сердца. У вас нет алтаря! А разве вы не можете взять себе вместо алтаря этот большой ящик из-под сахара, вытащенный третьего дня подданными короля из дома Дюбюисона?

Желание Биасу было тотчас же исполнено. В один миг пещера была приготовлена для пародии на богослужение. Принесли ковчег и дарохранительницу со святыми дарами, похищенные из той самой церкви в Акюле, где наш союз с Мари получил благословение неба, вслед за чем так быстро последовали все наши несчастья. Украденный ящик из-под сахара превратили в алтарь, прикрыв его простыней вместо покрова; однако на боковых стенках этого алтаря можно было прочесть надпись: «Дюбюисону и Ке в Нанте».

Когда священные сосуды были расставлены на алтаре, оби заметил, что там не хватает креста; недолго думая, он вытащил из-за пояса свой кинжал с крестообразной рукояткой и воткнул его в ящик, прямо перед ковчегом, между дарохранительницей и чашей. Затем, не снимая своей колдовской шапки и покрывала кающегося, он быстро накинул себе на голую грудь и спину ризу, украденную у акюльского священника, расстегнул серебряные застежки требника, по которому читались молитвы во время моего рокового венчания, и, повернувшись к Биасу, сидение которого было в нескольких шагах от алтаря, низким поклоном возвестил, что он готов.

Тогда по знаку Биасу кашемировый занавес был отдернут, и мы увидели все черное войско, выстроившееся плотными каре перед входом в пещеру. Биасу снял свою круглую шляпу и опустился на колени перед алтарем.

«На колени!» – крикнул он громким голосом. «На колени!» – повторили начальники каждого отряда. Послышался барабанный бой. Вся толпа опустилась на колени.

Один я не двинулся с места, глубоко возмущенный кощунством, совершавшимся перед моими глазами; но два здоровенных мулата, стороживших меня, выбили из-под меня сидение, грубо толкнули меня в спину, и я упал на колени, как и все, вынужденный оказать подобие уважения этому подобию богослужения.

Оби служил с торжественным видом. Два белых пажа Биасу прислуживали ему вместо дьякона и пономаря.

Толпа бунтовщиков, по-прежнему распростертая на земле, внимала торжественному обряду с благоговением, и главнокомандующий первый подавал им пример. Перед причастием оби, подняв обеими руками чашу с дарами, повернулся к войску и прокричал на креольском наречии:

– Zote cone bon Giu; ce li mo fe zote voer. Blan touye li, touye blan yo toute![47 - «Теперь вы познали господа; вот я показываю его вам. Белые убили его; убивайте всех белых!»Впоследствии Тусен-Лувертюр постоянно обращался к неграм после причастия с такими же словами. (Прим. авт.)]

При этих словах, произнесенных сильным голосом, который показался мне знакомым, точно я где-то раньше слышал его, вся толпа зарычала; негры долго потрясали оружием, стуча им над головой, и потребовалось вмешательство самого Биасу, чтоб этот зловещий лязг не стал для меня похоронным звоном. Я понял, до какого исступления можно довести отвагу и жестокость этих людей, которым кинжал заменял крест и на которых каждое впечатление оказывает такое быстрое и сильное действие.

XXIX

Когда обедня закончилась, оби повернулся к Биасу и отвесил ему почтительный поклон. Биасу встал и обратился ко мне по-французски:

– Нас обвиняют в том, что мы безбожники; теперь ты видишь, что это клевета и что все мы – добрые католики.

Не знаю, говорил ли он с насмешкой, или серьезно. Потом он приказал подать ему стеклянный сосуд, полный черных маисовых зерен, бросил туда горсть белых зерен и, подняв его высоко над головой, чтобы все войско могло видеть, сказал:

– Братья, вы – черный маис, а белые, ваши враги, – белый маис!

С этими словами он встряхнул сосуд, и когда почти все белые зерна скрылись под черными, он воскликнул с вдохновенным и торжествующим видом:

– Guette blan ci la ta![48 - Видите, что значат белые в сравнении с вами! (Прим. авт.)]

Оглушительный крик, много раз подхваченный эхом в окрестных горах, был ответом на притчу предводителя. Биасу продолжал, пересыпая свой ломаный французский язык креольскими и испанскими фразами.

– El tiempo de la mansuetud es pasado.[49 - Время благодушия миновало (исп. – Прим. авт.)] Мы долго терпели, как бараны, чью шерсть белые сравнивают с нашими волосами; будем же теперь безжалостны, как пантеры и ягуары тех стран, откуда белые вырвали нас. Только силой можно завоевать себе право; все принадлежит тому, кто силен и не знает жалости. У святого Волка[50 - Saint-Loup (волк) – святой Лупп.] два праздника в грегорианском календаре, а у пасхального агнца только один! Правда, господин капеллан?

Оби поклонился, подтверждая его слова.

– Они пришли к нам, – продолжал Биасу, – они пришли, эти враги человеческого рода, эти белые – колонизаторы, плантаторы, торговцы, эти verdaderos demonios,[51 - Сущие дьяволы (исп.)] которых изрыгнула Алекто! Son venidos con insolencia;[52 - Они нагло вторглись (исп. – Прим. авт.)] они были великолепны с виду, увешаны оружием, в роскошной одежде, с султанами на шапках, и они презирали нас за нашу черную кожу и за наготу. В своей гордости они думали, что могут разогнать нас так же легко, как эти павлиньи перья рассеивают черную стаю комаров и москитов.
<< 1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 33 >>
На страницу:
10 из 33