Собор Парижской Богоматери (адаптированный пересказ)

– Подайте, Христа ради! – со скорбным выражением на лице затянул он.

– Да ведь это Клопен Труйльфу! – крикнул Жеан. – Эй, Клопен! Видно, рана на ноге здорово тебе мешала, коли ты перенес ее на руку?

Оборванец и бровью не повел. Толпа принялась весело рукоплескать дуэту крикливого школяра и невозмутимого нищего. Гренгуар был очень недоволен. Удостоив обоих нарушителей тишины презрительным взглядом, поэт повернулся к актерам.

– Продолжайте, черт возьми! – раздраженно бросил он. – Продолжайте!

В эту минуту Гренгуар почувствовал, что кто-то тянет его за полу камзола. Он досадливо обернулся, однако тут же забыл о своем плохом настроении и широко улыбнулся. Привлечь внимание молодого человека старалась очаровательная Жискетта.

– Сударь! – спросила девушка. – Они, что, будут продолжать?

– Конечно, – слегка задетый подобным во просом, ответил Гренгуар.

– В таком случае, – попросила Жискетта, – будьте добры, объясните мне…

– То, что они будут говорить? – услужливо подхватил Гренгуар. – Извольте. Итак…

– Да нет же, – досадливо возразила Жискетта, – объясните то, что они говорили до сих пор. Я ничего не слушала.

Гренгуар так и подскочил на месте, словно человек, которого грубо ткнули прямо в открытую рану.

– Черт бы побрал эту дуру набитую! – пробормотал он сквозь зубы.

С этой минуты прелестная Жискетта перестала существовать для молодого человека.

Актеры опять принялись декламировать, а публика – слушать. Четыре действующих лица объехали все части света и очень устали в ходе безнадежных поисков самой красивой женщины мира. Дворянство, Духовенство, Купечество и Крестьянство снова присели отдохнуть и произнесли похвальное слово чудо-дельфину, в котором было множество деликатных намеков на юного французского принца, жениха Маргариты Фландрской. Дельфин был молод, прекрасен, могуч, а главное, он оказался сыном льва Франции.

Очевидная биологическая нестыковка и натянутость данного утверждения никого из присутствующих не смутила. В зале наконец-то воцарилась полная тишина. Зрители не сводили глаз со сцены. Пьер Гренгуар предчувствовал триумф и лавры народного поэта.

Однако в самый торжественный момент дверь, ведущая на почетное возвышение, распахнулась.

– Его высокопреосвященство кардинал Бурбонский! – провозгласил звучный голос привратника.

3. Кардинал Бурбонский

Пьер Гренгуар был очень огорчен тем, что его мистерию прервали второй раз. Конечно, обладая некоторым здравым смыслом, поэт искренне хотел бы, чтобы его пролог и похвалы в адрес дофина, сына льва Франции, дошли до слуха кардинала. У Гренгуара остался последний камзол, и тот уже был затерт до дыр. Высокое покровительство его таланта, а также несколько звонких монет в уплату за мистерию совсем не повредили бы нищему поэту. К сожалению, в благородной натуре стихотворца преобладала не корысть, а самолюбие. Для Гренгуара гораздо важнее было, чтобы мистерия продолжалась и чтобы зрители ее слушали.

Судьба распорядилась иначе. Прибытие кардинала взбудоражило аудиторию. Поднялся оглушительный шум. Головы зрителей повернулись к возвышению.

Карл, кардинал Бурбонский, по праву считался самым блестящим вельможей своего времени. Отличительными чертами его характера были гибкость царедворца и раболепие перед власть имущими. Кроме того, кардинал слыл человеком добродушным, вел веселую жизнь, охотно попивал вино из королевских виноградников, благосклонно относился к женщинам, охотнее подавал милостыню хорошеньким девушкам, чем старухам, и за все это был любим простонародьем Парижа. Как правило, его высокопреосвященство появлялся в сопровождении целого штата епископов и аббатов, тоже любезных, веселых, всегда согласных покутить. Наконец, он был высокий и очень красивый мужчина, который с большим изяществом умел носить великолепную пурпурную мантию.

Все это вместе взятое делало любое появление кардинала на публике весьма желанным событием. Никакая мистерия, никакой цирк не могли бы оторвать восхищенных женских и одобрительных мужских взглядов от этого любимца парижан. Его высокопреосвященство взошел на свое место, приветствовал толпу милостивым кивком головы и медленно направился к креслу, обитому алым бархатом. Вслед за ним прошествовали сопровождающие кардинала духовные лица. Все они улыбались и приветствовали горожан – кто взмахом руки, кто кивком головы, кто – лукаво подмигивая или шутливо грозя пальцем.

– Господа послы герцога Фландрии! – зычным голосом объявил привратник.

Кардинал с самым любезным видом повернулся к входной двери. Его примеру последовала свита. Актеры во главе с Мишелем Жиборном смущенно молчали, переминаясь с ноги на ногу. Пьер Гренгуар в бессильной ярости сжимал кулаки.

Парами, со степенной важностью, которая резко контрастировала с оживлением церковной свиты Карла Бурбонского, появились сорок восемь посланников Фландрии. В зале воцарилась глубокая тишина, которую, правда, изредка прерывал приглушенный смех.

У послов оказались славные простые лица, исполненные невозмутимой строгости и достоинства. Одеты они были добротно, но без изящества, ступали тяжело, широко расставляя ноги. Кардинал наблюдал за ними с принужденной улыбкой. Про себя он считал послов неотесанным мужичьем. Карл не завидовал дофину, которому придется жить вместе с принцессой этого медвежьего государства.

Только один из приезжих имел вид прирожденного дипломата. Облаченный в камзол французского покроя, невысокий, сухощавый человек лет сорока пяти с вытянутым лицом и маленькими, чуть сощуренными глазками, он напоминал лисицу. Это был Гильом Рим, советник и первый сановник города Гента, человек редкого ума, способный плести подпольные интриги. Нередко он был в курсе самых секретных дел своего короля, и с ним считались самые влиятельные министры.

Едва Рим появился на возвышении, кардинал Бурбонский поднялся, подошел к советнику, низко поклонился ему, а потом взял под руку и усадил возле себя. Он искренне уважал этого человека, столь выгодно отличавшегося от своих товарищей.

Имя Гильома Рима ничего не говорило простым парижанам, и, конечно, никто не знал его в лицо. Толпа была изумлена подчеркнутым вниманием его преосвященства к невзрачному иностранному советнику. Люди недоуменно переглядывались и пожимали плечами. Такой нелепости от своего любимого кардинала парижский люд не ожидал.

4. Мэтр Жак Копеноль

Пока первый сановник города Гента и кардинал Бурбонский вполголоса обменивались любезностями, перед дверью, которая вела на возвышение, показался какой-то широколицый и широкоплечий человек высокого роста. Он намеревался войти в дверь сразу же после Гильома Рима. Его войлочная шляпа и кожаная куртка казались грязным пятном на фоне шелка и бархата, в которые были облачены французские вельможи. Привратник преградил наглецу дорогу.

– Эй, приятель! Сюда нельзя!

Человек в кожаной куртке оттолкнул его плечом.

– Ваше имя? – спросил привратник.

– Жак Копеноль.

– Ваше звание?

– Чулочник в Генте, владелец лавки «Три цепочки». Объявляй!

Привратник едва сдержался, чтобы не ударить нахала. В его обязанности входило объявлять имена старшин и бургомистров, но докладывать во всеуслышание о чулочнике! Это было чересчур.

Заметив недовольство привратника, Гильом Рим наклонился к нему.

– Объявите: мэтр Жак Копеноль, секретарь совета старшин города Гента, – с тонкой улыбкой шепнул Рим.

Привратник замялся. Слишком уж потертый вид был у секретаря старшин, чтобы пропустить его в общество высокопоставленных особ.

– Ну что же вы! – громко сказал кардинал. – Повторяйте: мэтр Жак Копеноль, секретарь совета старшин славного города Гента.

Кардинал, сам того не зная, допустил оплошность. Жак Копеноль был включен в посольство, потому что считался самым влиятельным горожанином Гента. Он не занимал никакого поста в ратуше, зато пользовался огромным авторитетом у простонародья, и временами даже членам герцогской семьи приходилось обращаться к нему за поддержкой. Когда в Генте произошло народное восстание, именно Копеноль решал, кого из сановников казнить, а кому даровать жизнь. По настоятельному требованию жителей Гента, мэтр Копеноль отправился в Париж определять судьбу своей принцессы бок о бок с именитыми сановниками. Те уже научились уважать простого чулочника и не обращали внимания на его одежду и манеры.

Гильом Рим, несомненно, сумел бы уладить дело, но Копеноль услышал слова кардинала. Избежать скандала не удалось.

– Нет-нет! – воскликнул горожанин. – Жак Копеноль, чулочник! Слышишь, привратник? Объявляй именно так, а не иначе! Это я взбунтовал жителей Гента против фаворитов нашей обожаемой Маргариты! Принцесса Фландрская со слезами прибежала к подножию эшафота просить народ пощадить ее любимцев! А я, торговец чулками, поднял руку, и голова канцлера Гугоне слетела с плеч!

Раздался взрыв рукоплесканий. Парижане поняли шутку и оценили ее по достоинству. Копеноль был простолюдин, как и они сами, поэтому сближение установилось молниеносно и совершенно естественно. Высокомерная выходка фламандского чулочника, унизившего придворных вельмож, пробудила в душах простых людей чувство собственного достоинства.

Копеноль гордо поклонился его высокопреосвященству, и тому поневоле пришлось ответить на приветствие всемогущего горожанина. Поистине, подумал про себя кардинал, фландрское посольство представляло собой скопище всевозможного сброда.

Однако неприятности кардинала на этом не кончились. Через несколько минут его высокопреосвященство заметил нахального нищего, который уже перебрался с мраморного стола на возвышение и преспокойно уселся на краю, скрестив ноги. Это была неслыханная дерзость, и кардинал обернулся, чтобы позвать стражу.

Каково же было его изумление, когда посол Копеноль, пристально взглянув на оборванца, вдруг подошел к нему и дружески хлопнул по прикрытому рубищем плечу. Чулочник и нищий принялись оживленно перешептываться. Необычность этой сцены вызвала у публики такой взрыв безудержного веселья, что кардинал не мог не вмешаться.

– Мэтр Копеноль! – повысил голос его высокопреосвященство. – чем вы заняты?