Неправильная звезда

«Тик-так», – тикал где-то вдалеке будильник, тикал, только никогда не звонил.

«Тик-так, тик-так» – и это «тик-так» представлялось Милене самым необходимым и важным, ради чего плелись все эти серебристые нити и бежали вслед за ними разные людские судьбы. Здесь совсем не ощущалась та глуховатая вязкость, что торжествовала внизу, напротив, голос Милены звучал так ясно и высоко, что подчас оглушал её собственным эхом, словно пространство было слишком тесным для её звенящего голоса. Шипенье и уханье при этом замолкало, но, когда эхо безответных вопросов возвращалось к Милене, оно возобновлялось вновь.

Милена не понимала, к чему было выстраивать такую сложную и многомерную конструкцию, если внизу она всё равно превращалась в грубый, плохо работающий механизм, с множественными сбоями и нестыковкой.

Скользя по серебристой паутине и вслушиваясь в человеческие голоса, Милена понимала, что она не одинока в своей нелепой и необъяснимой потере судьбы, и ей начинало казаться, что первопричина такого положения дел сокрыта в тех разноголосых звуках, что наполняют собой солнечный эфир над летающей невесомой паутиной. Ибо стоило им на какое-то время замолчать, Милена начинала ощущать не только невероятную лёгкость во всём теле, но и исключительный душевный подъём, который ей не удавалось переживать даже в те времена, когда судьба ещё баловала её, во всём ей помогая и благоволя. Она будто бы забывала обо всём и отстранялась от того, что видела внизу – от сверкающих разноцветными огнями городов, от наполненных мощными токами земли полей и лесов, от извилистых рек, раскроивших по себе сыпучую небесную ткань.

Неведомые ранее чувства теснились и множились в душе Милены. Она смотрела на разверстый под собой мир, как смотрит на него далёкая звезда, холодно мерцая и блуждая незнаемыми путями по туманным отрогам Вселенной. И оттуда, издалека, мир людей с их заплутавшими судьбами казался ей таким же возвышенным и безупречным, как видимое ей с земли звёздное ночное небо, абсолютное, совершенное, наполненное волнующими тайнами и высоким смыслом. Но стоило опять проявиться шипящим и ухающим звукам, как гармония рушилась и вновь бросались в глаза те хрупкие связи и та тотальная неразбериха, что некогда коснулась и её жизни, как, впрочем, и жизней многих других, от которых тянулись вверх тоненькие серебристые нити.

Милена пробовала своим высоким голосом разгонять звуки, мешающие упорядоченному и структурированному небу, и у неё это даже получалось. Звуки меркли и угасали, отчего все существа, обращённые вверх, наполнялись невероятной лёгкостью и ощущали исключительный душевный подъём. Милене очень нравилось так петь, распугивая глухие звуки и наполняя серебристые ниточки от летающей по небу паутины искрящимся весёлым током радости и доброты. И она совсем не замечала, как там, внизу, толпились счастливые люди, принимая её голос за торжествующее пение одинокого ангела.

Озарение Хозе

* * *

Мир стремительно катился в лето. В изнуряющую жару, в мутную зелень листвы, в зыбкую даль розовых облаков… Лето наваливалось на Хозе всей своей тяжестью, душило запахами пыли и сохнущей травы, бесстыже дразнило обнажившимися тротуарами и раздетостью площадей. Всё это обрушилось на Хозе вместе с нахальным шумом непрекращающейся сиесты и многоголосого речитатива, окрашенного праздностью и какой-то пустой вульгарной мечтательностью.

Хозе щурился от небрежного света и старался свыкнуться с новой реальностью, которую новой можно было назвать лишь условно, поскольку она повторялась из раза в раз с обескураживающей аккуратностью, когда на часах года наступал июнь.

* * *

Солнце обильно заливало землю медовым зноем, который разливался по ней, выбрасывая в небо множество раскалённых струй, от которых у Хозе рябило в глазах. И это колебание воздуха будило в его душе волнующие видения, которые мало чем отличались от зыбкой реальности, искрящейся фальшивым блеском солнечной мишуры.