Земля последней надежды – 1. Дети конопатого бога. Всеслав Чародей 2.1.

Воибуда, жена Нечая, дохаживала непраздной последний месяц, и стало ясно, что именно началось.

Княгиня Путислава отложила ложку (проворная холопка тут же убрала со стола поливную чашку с янтарными остатками ухи на дне), протянула руку к каповому блюду с бережёными с осени в погребе яблоками (угодила ключница госпоже!) и вдруг ахнула от острой боли в животе. Поймала мгновенный внимательный взгляд свекрови («Что, началось?» – словно спрашивала она) и опустила глаза. Похоже, да, началось. Гостивита только мягко улыбнулась и хлопнула в ладоши.

Мгновенно рядом оказались слуги, сильно и мягко подхватили под локти и повели. Дальнейшее Путислава помнила смутно, опомнясь только на пороге бани, дверь которой услужливо распахнулась словно сама собой.

Старшая княгиня остановилась у порога, огляделась, досадливо топнула ногой. И унесло ж непутёвого сынка на охоту как раз сейчас, не мог пождать хоть дня три, было бы хоть кому роды жены постеречь, нечисть мечом отогнать. И тут же сама себя укорила за глупость – ну откуда Брячиславу было знать, что рожать жене надо будет именно сейчас. В этот миг ей и попался на глаза идущий через двор Владей.

– А ну, поди сюда, Владее!

Когда зовёт мать господина ослушаться вою нельзя.

– Будешь сторожить, – бросила княгиня-мать, нетерпеливо оглядываясь по сторонам.

– Что сторожить? – не понял Владей, но Гостивита уже не слушала – от ворот почти бегом семенила сухонькая старушка, которую знал весь Полоцк – повитуха Кърга, та, у которой никогда не бывало такого, чтобы умерла роженица или ребёнок, если уж только в утробе прямо мёртвый был. Увидев Къргу, Владей мгновенно понял, что и кого именно ему придётся сторожить и враз сбледнул с лица – как-никак княгиня рожать будет. О том, что жена Брячислава Изяславича тоже дохаживает последний месяц, знали все, хоть и опасались всуе про то говорить – не дай боги, сглазишь. Ни к чему там и сям болтать про такое…

Гостивита, дождавшись, пока Кърга окажется рядом, не чинясь, поклонилась в пояс:

– Пожалуй, матушка! – и сама распахнула перед старухой банную дверь. Вошла следом за ней сама и, уже с порога оборотясь, повторила Владею. – Стереги!

Так велела, что рука воя сама по себе легла на рукоять меча.

А как же жена Нечая рожать будет, без повитухи-то? – глупо подумал вдруг Владей, но тут же отмёл эту мысль – не одна повитуха в Полоцке, найдётся кому и за Воибудой приглядеть. Тут уж без споров – княжьего ребёнка должна принять лучшая повитуха.

Из отворённой двери, меж тем, раздался первый крик, и Владей мгновенно сжал руку на рукояти меча. И замер, увидев идущего от ворот старика в длинной, почти до полу свите, увешанной оберегами, с могучими бычьими рогами на челе.

Волхв!

Волхв Славимир пришёл в Полоцк откуда-то с менской стороны, с родины княгини Путиславы, ещё три дня назад. Поговаривали, что живёт он у кого-то на Подоле, зачем пришёл – не говорит, отмалчивается, бродит по городу, словно ждёт чего-то. Теперь понятно, чего он ждал, – быстро подумал Владей, хотя и не совсем всё было понятно. Около волхва вдруг образовалась кучка людей, они словно чего-то ждали, а Славимир цепко оглядывал княжеский двор и весь детинец, останавливая взгляд то на выступающем из земли посреди детинца большом плоском камне, то на высоком княжьем тереме, то на рубленой, посерелой от времени бане, рядом с которой стоял, положив руку на рукоять меча, Владей. Лицо волхва было непроницаемо, и при каждом повороте головы чуть вздрагивали обереги на одежде и рога на шапке. Наконец, Славимир перестал разглядывать двор и поворотился к Владею.

– Ты, – длинный сухой палец волхва указал прямо в середину груди воя, и Владей даже чуть отступил. – Будешь делать то, что скажу я.

– Но княгиня мне приказала… – возразил было Владей, но в этот миг из бани раздался новый крик роженицы, а потом на пороге появилась Гостивита. Она вмиг поняла трудноту Владея, оценила вид волхва и кивнула вою:

– Делай, что он говорит, Владее, ему виднее, от кого и как нечисть отгонять, – и только после того поклонилась волхву. – Гой еси, владыко. Помоги нам…

– Для того и пришёл, – сурово и скупо ответил старик, бросил горящий взгляд на небольшую кучку собравшихся людей, кому-то кивнул. Княгиня вновь исчезла в полутёмной бане, оставив дверь отворённой, и Владей отворотился – не дело вою глазеть на женские дела. Тем паче, на ТАКИЕ.

Нечай воротился домой почти бегом, отворил калитку наотмашь и остановился посреди поросшего травой двора, не понимая, что ему делать дальше. И почти тут же с крыльца навстречь ему метнулась дочь:

– Отче!

– Мать где? – отрывисто спросил Нечай, всё ещё озираясь.

– В бане она, с бабкой Яриной.

Ну добро, коль так. Ярина баба опытная, не одного младеня приняла, и дочку Нечаеву принимала когда-то.

– Мне она передала чего-нибудь, Възорушка?

– Сказала – стереги, – дочь улыбнулась, глядя совершенно материным взглядом – тепло и ясно, склонив голову набок, словно знала про него что-то не ведомое другим людям. Владей понятливо кивнул, и выдернув из ножен меч, побежал к бане.

Дверь бани была отворена настежь, и оттуда уже слышались крики. Когда женщина рожает, то и в доме, и на дворе, и уж тем паче, в бане, где она рожает, должны быть отворены настежь все двери и ворота, и окна отволочены, и замки открыты, и запоны расстёгнуты, и узлы развязаны. Так легче отпереть ворота меж Этой стороной и Той, чтобы душа младеня явилась сюда. Но с ней вместях могут попасть и те, кого не ждут, благо все затворы открыты и межи порушены. Потому и надо стеречь.

Владей присел на завалинку у бани, положил нагой клинок на колени и стал ждать, то и дело косясь в сторону отворённой двери и оглядывая окрестности – и утоптанный двор с редкой травой, и чуть покосившийся забор на репище, и высокий заплот, сколоченный из толстых плах, и тополя за забором, упирающиеся голыми по весне ветками в прямо в серо-синие тучи.

Ждать ему пришлось недолго – уже через несколько мгновений он услышал шаги – тяжёлые, словно шёл медведь, зубр альбо индрик даже, и, вместе с тем, сторожкие, почти кошачьи. Как такое могло быть одновременно, он не понимал, да и не хотел понимать. И хозяина шагов он не видел тоже. И видеть не хотел.

Владей вскочил на ноги, бегом бросился вокруг бани, чертя по земле круг закруглённым концом меча – через натоптанную сотнями дней дорожку на репище, через заросшую травой межу, через давным-давно засохшие кусочки навоза, оставшиеся ещё с прошлой весны, когда он вывозил навоз на репище и в поле. Замкнул круг поднялся во весь рост, загораживая собой дверь, за которой прерывисто стонала и дышала жена.

– Поди прочь! – рявкнул он, прибавляя на всякий случай матом, и прочертил перед собой круг мечом. В ответ раздался короткий утробный рык, а следом за ним – глухой рокот в тучах.

Нечай не знал и не хотел знать, что за нечисть тут пожаловала за его ещё не родившимся сыном (а хотелось, ах как хотелось верить, что будет сын!). Волосы на голове встали дыбом, вой почти ощущал, как приподымается кожаный шелом, как течёт по спине холодный пот. Сейчас он уже не завидовал своим товарищам, которые на охоте гоняют зверя. Сейчас он был нужен здесь.

Жена за спиной пронзительно закричала, перекрывая успокаивающее бормотание повитухи, от детинца (Нечай жил невдалеке от княжьей крепости) долетел дикий крик. Так кричат убиваемые кони, Нечай помнил это – около детинца тоже происходило что-то непонятное, страшное. И почти тут же сверкнула молния, грянул гром, а следом раздался жалобный скулёж Того, кто сейчас невидимый стоял за прочерченным кругом.

Третий крик Воибуды полоснул по ушам, и сразу же от детинца донёсся могучий рык, словно нападал зубр альбо медведь. Молния ослепила белой вспышкой, гром грянул ещё сильнее, чем прежде, и с ним слился, стал почти неслышным истошный вопль убегающей нечисти. И сразу же после этого хлынул дождь. А из бани послышался тонкий захлёбывающийся детский крик.

Нечай устало сел на завалинку, не заботясь о том, что садится прямо в грязь. Ноги не держали, в коленях стояла противная дрожкая слабость.

Из двери выглянула простоволосая (потому что косы во время родов тоже надо расплетать) женская голова. Потемнелая от прожитых лет кожа с коричневыми пятнами и морщинами, тонкий острый нос и блёклые глаза, когда-то голубые, а сейчас почти что и водянисто-прозрачные.

Ярина.

Повитуха несколько мгновений смотрела на Нечая, потом вдруг расплылась в улыбке (при этом стало хорошо видно, что у неё не хватает многих зубов).

– А хорош молодец, хорош. Глянь-ка, не забоялся никого, и жену оборонил… Ступай-ка сына прими, да жену поцелуй.

Сын!

Вокруг плоского камня на площади перед княжьим двором горели костры – пять костров, сложенных из толстых коротких брёвен, невесть откуда челядью притащенных, а с княжьего двора уже вели на верёвке белого барана. Чуя недоброе, он брыкался и пытался вырваться, тряс курчавой шерстью, ронял на сложенную из толстых дубовых плах мостовую мелкий чёрный горох и жалобно блеял.

Когда-то давно (не в Рогволожи ли времена?) здесь, на слиянии Полоты и Двины, было святилище. Когда Владимир с Добрыней жгли город (старики рассказывали, что прошло с той поры больше полувека – а мало кто и выжил-то в Полоцке той порой!) сгорело и святилище. А Брячислав, когда восстанавливал город, новое святилище построить не решился. Да и крещён был полоцкий князь. Так и остался посреди детинца полоцкого плоский камень, к которому в праздничные дни (да ещё в голодные или засушливые годы) полочане несли дары богами и предкам.

Видимо, дреговский волхв об этом знал, потому и выбрал именно этот камень.

Барана подвели к Славимиру. Владей вдруг поразился тому, как преобразился волхв – теперь глядя на него, уже нельзя было предположить, что это древний старик, теперь около плоского камня стоял рослый и могучий старец, почти воин, и обрядовый каменный нож в его руке поневоле казался мечом. Стремительно мелькнул нож, рванулась из горла барана кровь, наполняя в заботливо подставленное челядином серебряное чернёное блюдо. Челядин с натугой поднял наполненное жертвенной кровью блюдо, и Славимир, приняв его, легко выплеснул кровь с крутого берега в Полоту.

– Вам, предки, навьи да берегини, – сказал он негромко, но так, что слышали все собравшиеся на площади люди, и небо в свинцовых тучах отозвалось на его слова сдержанным рокотом.

А со двора вели уже на цепях любимого княжьего коня, белого, без единого пятнышка – такие кони влекут по небу колесницу Солнца, каждый день везут Дажьбога с востока на запад. Почуяв кровь, жеребец захрапел, раздувая ноздри, рванулся, конюхи едва не оплошали, но удержали-таки, напрягая все силы. Тут уж волхв не стал вступать, коротко кивнул Владею, и вой, мгновенно поняв, что от него требуется, обнажил меч. Тускло блеснуло над огнём железо, и конь вновь шарахнулся, поливая землю кровью из отворённой яремной жилы. В этот раз кровь не собирали – в землю должна уйти.

– Тебе, господине Род, да Рожаницам. Примите.

Рокот стал громче, прокатился над Двиной и Полотой, отразился от стен детинца и заметался по площади. Где-то опричь сверкнула молния.

С княжьего двора раздался могучий рёв.

С трудом удерживая, холопы вели разом двух быков – чёрного и рыжего, и быки, чуя кровь, рвались с цепей, стучали по мостовой тяжёлыми раздвоенными копытами, пытаясь рыть землю (при каждом ударе от мостовин летела щепа!).