В окопах Сталинграда

Записываем. Маршрут большой – километров на сто. Конечный пункт – Ново-Беленькая. Там должны сосредоточиться через шестьдесят часов, то есть через двое с половиной суток.

Максимов выбивает о каблук трубку, ковыряет в ней веточкой, опять набивает табаком.

– Ясна картина?

Никто не отвечает.

– По-моему, ясна. Выступаем в двадцать три ноль-ноль. Первый переход – тридцать шесть километров. Дневка в Верхней Дуванке. Идти будем походной колонной. С дозорами и охранением, конечно. Порядок движения узнаете через десять минут у Корсакова. Он сейчас составляет.

Слова у Максимова отточенны. В каждом слове звучит каждая буква. Он был бы неплохим диктором.

– Первый батальон останется на месте. Понятно? Будет прикрывать. Предупреждаю – поднять надо все. И чтоб никаких отстающих. Переход большой. Просмотрите обувь, портянки…

Тонкими пальцами придерживая трубку, он выпускает короткие, энергичные струйки дыма. Прищурившись, смотрит на Ширяева.

– У тебя что есть, комбат?

Ширяев встает, одергивает гимнастерку.

– Активных штыков двадцать семь. А всего с ездовыми и больными – человек сорок пять.

– Вооружение?

– Два «максима». «Дегтярева» – три. Минометов восьмидесяти двух – три.

– А мин?

– Штук сто.

– А пятидесяти?

– Ни одной. И патронов не очень. По две ленты на станковый и дисков по пять-шесть на ручной.

Ширяев говорит спокойно, не торопясь. Чувствуется, что он волнуется, но старается не показать волнения. На него приятно смотреть. Подтянутый ремень. Плечи развернуты. Крепкие икры. Руки по швам, слегка сжаты в кулаки. Из-за расстегнутого воротника выглядывает голубой треугольник майки. Странно, что Максимов не делает ему замечания.

– Та-ак… – Старательно сложив, Максимов прячет карту в планшетку. – Ясно… С тобой останется Керженцев, инженер. Понятно? Продержитесь два дня. Восьмого с наступлением темноты начнете отход.

– По тому же маршруту? – сдержанно спрашивает Ширяев. Он не сводит глаз с Максимова.

– По тому же. Если нас не застанете… Ну, сам знаешь, что тогда… Всё…

Ширяев понимающе наклоняет голову. Все молчат. Кто-то, кажется, Каппель, прерывисто вздыхает.

– Я сказал: всё! – круто поворачивается в его сторону Максимов. – По местам!

– Людей сейчас снимать? – тихо спрашивает близорукий, похожий на ученого комбат-три.

Лицо Максимова сразу из бледного становится красным.

– Вы на фронте или где? Хотите, чтобы всех людей перебило? Нужно же, в конце концов, голову иметь на плечах…

Все встают, отряхивая песок и траву.

– А вы ко мне зайдите. – Это относится ко мне и Ширяеву.

В блиндаже тесно и сыро, пахнет землей. На столе лежат схемы нашей обороны – моя работа. Все утро я их делал, торопился с отправкой в штадив. Срок был к двадцати ноль-ноль.

Максимов аккуратно складывает листочки, подгоняет уголки, разрывает крест-накрест, клочки поджигает коптилкой. Бумага съеживается, шевелится, чернеет.

– Немец к Воронежу подошел, – говорит он глухо, растирая носком сапога черный хрупкий пепел. – Вчера вечером.

Мы молчим.

Максимов вытягивает из-под стола алюминиевую фляжку, обшитую сукном, с привинчивающейся кружкой. Поочередно пьем из этой кружки. Самогон крепкий – градусов на шестьдесят. Спирает в горле. Закусываем соленым огурцом, потом выпиваем еще по одной.

Максимов долго трет двумя пальцами переносицу.

– Ты отступал в сорок первом, Ширяев?

– Отступал. От самой границы.

– От самой границы… А ты, Керженцев?

– Я – нет. В запасном был.

Максимов с рассеянным видом жует огурец.

– Дело дрянь, в общем… «Колечка» нам не миновать. – Он прямо в упор смотрит Ширяеву в глаза. – Береги патроны… Будешь здесь сидеть эти два дня – много не стреляй. Так, для виду только. И в бой не вступай. Ищи нас. Ищи… Где-нибудь, да мы будем. Не в Ново-Беленькой, так где-нибудь рядом. Но помни и ты, Керженцев, – он строго глядит на меня, – до восьмого ни с места. Понятно? Хоть бы земля под вами провалилась. Майор так и сказал: «Оставь Ширяева, а в помощь Керженцева ему дай». Это что-нибудь да значит… Да! С обозами ты как решил?

Ширяев улыбается:

– Да ну их к черту, эти обозы! Забирайте! Три повозки только оставляю для боеприпасов. И то много…

– Ладно. Заберем.

В землянку заглядывает штабной писарь – рыхлый круглолицый сержант. Спрашивает, как с зеленым ящиком быть – везти или сжигать. Капитан говорил как-то, что сжечь бы не мешало – там нет ничего нужного.

– Сжигай к аллаху! Полгода возим за собой это барахло. Сжигай!

Писарь уходит.

– Вы в сны верите, Керженцев? – спрашивает вдруг Максимов почему-то на «вы», хотя обычно обращается ко мне, как и ко всем, на «ты». Не дожидаясь ответа, добавляет: – У меня сегодня во сне два передних зуба выпали.

Ширяев смеется. У него плотные, в линеечку, зубы.

– Бабы говорят, близкий кто-то умрет.

– Близкий? – Максимов рисует что-то кудрявое на обрывке газеты. – А вы женаты?