– Да с сотню будет, если не больше. Трехпудовые. От этого ТЭЦа один пшик останется.
– Сеть готова?
– Готова. Электрическая только. Аккумуляторов натаскали чертову гибель, а омметра нет. Электрик тут один мне помогал, говорит, у них что-то в этом роде есть, но никак найти не могут. А так все готово. Детонаторы болтаются. Только всовывай и рубильник нажимай.
– А где подрывная станция?
Сержант машет в сторону окна.
– Метров триста отсюда щель. Там все хозяйство. И капитан там. И электрик, вероятно.
Мы обходим станцию. Она чистая и большая. Восемь генераторов, под каждым заряд – три-четыре мешка. Кроме того, заряды под котлами, на масляных переключателях и на трансформаторной – метров триста от самой станции. Цепь длиннющая, километра два. Сделано аккуратно – концевики тщательно обмотаны изоляционной лентой, по два капсюля на заряд. За ночь действительно сделано много.
Где-то, по ту сторону электростанции, слышно, как разрываются мины.
– По окраине бьет, – говорит сержант. – Из ротных всё бьет. Чепуха. В щель пойдете?
– А где телефон?
– В щели. Все там. Вроде КП устроили.
15
В щели набито битком. Игорь, Седых, высокий курчавый брюнет в военной форме, с маленькими бачками, какие-то рабочие в спецовках, щуплый, чахоточного вида субъект в лоснящемся пиджаке и кепке с пуговкой. Военный оказывается Львовичем, в кепке с пуговкой – инженер-электрик ТЭЦ. Зовут его все Георгий Акимович.
Все сидят и курят при свете «летучей мыши». Щель неплохая, обшита досками, с накатником, герметическими дверьми, нарами. Такая, как в наставлении по инженерному делу, в виде буквы «Н», с двумя входами.
– Что без омметра делать будем? – спрашиваю я. Георгий Акимович искоса поглядывает на меня.
– У нас мостик Уитстона есть.
– Что же вы молчите?
– Вот и говорю. Только он в сейфе, а ключ у Пучкова – главного инженера. А Пучков со вчерашнего вечера в штабе.
– Надо послать, значит.
– Посылали уже. Они, видите ли, на «Красный Октябрь» уехали. Три часа тому назад еще звонили, что едут. И вот все едут.
У Георгия Акимовича очень подвижное лицо. Когда он говорит, движутся не только рот, но и нос, лоб, впалые щеки с лихорадочным румянцем. Во рту у него не хватает одного зуба, как раз переднего, и от этого он шепелявит. Возраст его трудно определить – по-видимому, ему лет тридцать.
– Две ночи кряду не спишь, и толку никакого.
Он нервно комкает папиросу и раздавливает ее каблуком.
– Вот позвонят сейчас по телефону – действуйте… А дальше что?
– Действовать, – отвечаю я.
– Рубильник включать? Да? Так, по-вашему?
Большие, с темными веками глаза его сердито сверлят меня.
– По-моему, так.
– А рабочие на станции? Вместе с машинами к чертовой матери? Кто их оповещать будет? Мы с вами? У нас и так работы вот по сих пор будет. – Он рукой быстро проводит по горлу. – Вообще ни плана, ни организации.
– Георгий Акимович, – перебивает его Львович. Он сидит в стороне, на запасных аккумуляторах, и сгибает и разгибает какую-то проволочку.
– Что – Георгий Акимович? Нужно все-таки мало-мальски мозгами шевелить. На ТЭЦ сейчас шестьдесят человек работает. Куда им деваться, если это… если придется все-таки тар-рарах устроить. Куда? Врассыпную? Куда глаза глядят? Потом… Есть какая-нибудь очередность у цехов? Нету. Литейный будет рваться, а мы только собираться или наоборот… Вообще… – Он машет рукой и длинными сухими пальцами мнет папиросу. – Вот немец лупит сейчас из минометов, попал осколок в провод – и точка. Вся наша сеть ни к дьяволу не годится. Сколько раз говорил – идиотство держать Уитстона в сейфе. Нет. Воров боятся. Единственный, видите ли, аппарат во всем Сталинграде. А вот теперь сиди и жди у моря погоды.
Он делает несколько коротких, быстрых затяжек, тушит папиросу о стенку и встает.
– Может, приехал уже… По телефону никак не дозвонишься. Не коммутатор, а горе.
Игорь тоже встает.
– Ко мне в литейный не сходим? А? Посмотришь.
Мы идем в литейный.
– Как тебе этот тип? – спрашивает Игорь.
– Как сказать, не завидую его жене. Чахотка плюс несварение желудка, должно быть. Впрочем, все, что он говорит, сущая правда.
– А меня раздражает.
– Ты неврастеником стал, ей-богу, – все раздражает. Шапиро раздражает, Пенгаунис подворотнички стирает – раздражает, этот тоже не угодил. Какого же тебе рожна надо?
– Не люблю ворчунов, что поделаешь. А этот уж такая экспансивность, что, того и гляди, полные штаны будут.
– Поживем – увидим. Надо вот Седых и Валегу на капсюлях натренировать. Чтоб как часы втыкали и не боялись.
Седых улыбается:
– А чего там бояться. Я таких вот сазанов толом глушил, когда в Купянске стояли. Там рыбы знаете сколько? Вот завтра, если взрывать не будем, я вам осетров притащу – двумя руками не подымете. Я уже видал, тут челнок за забором лежит.
У входа в литейный группа рабочих окружила здоровенного парня с перевязанной рукой. Рукав от плеча разодран, на повязке красные пятна.
– До института, сволочи, добрались. Тр-р, тр-р из автоматов… А у нас – винтовки. Только ко входу подходим, а они из окон тр-р-р, тр-р-р… Хорошо, KB[5 - KB – танк «Клим Ворошилов».] подошел, ахнул прямо в дом. Они так и посыпались, как тараканы. Сейчас на той стороне Мечетки.
Глаза у парня блестят. Ему нравится, что его слушают, что он уже ранен, что он стрелял в немцев, и ему не хочется кончать своего рассказа.
– Только один выстрел KB дал. Во второй этаж угодил. Так и полетели камни. А фрицы с заднего хода – от дерева к дереву.
– А много их, фрицев-то? – спрашивает кто-то из толпы.
– На нас с тобой хватит. Дивизии две будет, а то и больше.