Тамбовские повести

II

После свадьбы аккуратно и тихо зажил с молодой женой Ёшка.

Убирая скотину во дворе, или ещё делая какую работу, бросит вдруг всё, зайдёт пахнущий морозом и зимней свежестью, посмотрит на любимую, как бы убеждаясь: счастье его вместе с мамкой – здесь в избе мирно хлопочет или у ткацкого станка, или за вышиванием тихо трудится. У Ёшки сердце от счастья забьётся, синь-глаза нежным сполохом играют глядючи на любимую.

– И, что ты избу студишь? – нарочито серьёзно, опуская скромно глаза, отлично всё понимая, рдеясь от счастья, спросит любимая. В душе у Ёшки заиграет всё: «Вот она – радость! Как хорошо жить и любить!» – думает он, и нет никого счастливее на свете Ёшки. И становится вдруг вокруг всё роднее и ближе: дом и двор, и люди, и небо забитое густо облаками. Светло благодарит человек Бога за всё то, что дал Он ему.

Крепче чем до свадьбы полюбил Ёшка красавицу Тоньку. Щебетунья, говорливая, как горлица, а ныне Татьяна Яковлевна, вошла в кровь и в душу… Знал Ёшка – случись, не приведи Бог, чего… Жизни не пожалеет… Отдаст себя полностью, без остатка, до капельки. А ведь без воли Божией – что совершается на земле? «Без Бога не до порога!» – говорили у нас раньше.

И впрямь, ещё набожнее стал Ёшка…

III

Бог дал, или от отца, или прадеда перешло, но перестал совершенно бояться морозов Ёшка. В одной рубахе и штанах на босу ногу ходил в самые жестокие морозы. Первое время у себя по двору, стыдясь людей, убирал скотину в хозяйстве, отбрасывал снег от избы, возил навоз из-под живности на огород, на пахоту…

Дошло до батюшки чудо, произошедшее с мирянином, долго беседовал священник с Ёшкой и рекомендовал в церковь приходить чаще.

Со слезой в глазах молился Ёшка, стоя на коленях, усердно кладя поклоны, считая уверенно, что Бог даровал ему чудесную силу. Что-то случилось у него внутри, в душе…

Сельчане, видя столь необыкновенные явления, постепенно убедились в простоте и блаженной невинности Ёшки, а батюшка местной церкви (тогда еще деревянной) всенародно нацепил на шею Ёшки крест большой, особой святости.

Люди после сего, встречаясь с Ёшкой, снимали шапки и крестились, приветствуя, как самого батюшку. Не возгордился Ёшка, но, как и прежде, был скромен и почтителен к старшим, вежлив к простым людям. Особое внимание проявлял к убогим и нищим, всегда одаривая их съестным или оставляя переночевать.

Приветливый по натуре, честный и трудолюбивый, видя немощь и хворь людскую, стремился Ёшка помочь молитвою страждущим. И порой совершалось чудо и больной выздоравливал, веруя в истинного Бога и в блаженный дар Ёшки…

IV

Слава Ёшки росла. Его благое врачевание стало неотъемлемой частью жизни села. Его стали приглашать в дома. Каждый сельчанин стремился получить напутственное благословение.

Шло время. Рос и мужал Ёшка. Уже не один монолитный крест носил на шее подвижник: две губернии и её округи знали о чудодейственной силе Ёшки и шли к нему немощные, увечные, больные, надеясь получить исцеление…

И вдруг, как гром с ясного неба грянула страшной силы болезнь, названная людьми «чёрная смерть». Возникшая из ниоткуда косила людей яростно, с дьявольской силой и жадностью, убивала не щадя, ни стариков ни детей, ни сильных ни слабых. Три-четыре гроба выносила каждая семья из избы, лишаясь: сын отца, отец любимых детей, сёстры братьев. Ёшку тоже не обошла беда: отец, мать, а за ними любимая…

Опустела изба, мрачно на душе у Ёшки: не слышно больше голоса любимой щебетуньи; нет степенного, сильного, уверенного в себе и своей силе отца; нет заботливой и нежной матери. Пусто и страшно стало в доме. Чудится ему: стоит любимая за дверью и манит его за собой. Идет за ней Ёшка через двор, сад, в степь, к кладбищу.

Много раз видели Ёшку на погосте.

А ещё страшнее рассказывал сосед, видевший Ёшку на разросшемся после «чёрной смерти» кладбище, когда поздно за полночь искал там отбившуюся корову. «Стон послышался мне, – рассказывал сосед Саютиных, – загробный, придушенный, и такая тоска в нём, в этом стоне, что у меня по телу мороз мурашками прошёлся».

Неробкого десятка был Игнат, а от услышанного присел со страху, осеняя себя крестным знамением. Однако собрался с духом и, как когда-то в армии, в солдатах, крадучись, прячась за кустарником и бурьяном, подполз к тому месту, откуда стон доносился. Луна светила ярко, было хорошо видно. Рассказывал Игнат так: «Подполз, смотрю и вновь меня страх взял от увиденного и услышанного. Волос от страха у меня на голове зашевелился. Лежит Ёшка на могильном холмике, обняв его и каким-то страшным тоскующим голосом, просящим, придушенным голосом молит Бога, чтобы разверзлась земля и пропустила его, Ёшку, к любимой…»

Долго лежал Игнат, не шевелясь от страха неведомого досель; не мог подняться или шевельнуть рукой, как будто какая-то сила неведомая и страшная прижала его к земле! Даже дышать трудно стало.

Медленно поднялся Ёшка с холмика, со страшным стоном воздел руки к ночному небу – нездоровым, страшным блеском горели глаза его. Тёмные круги вокруг глаз резко выделялись при лунном свете. Страшное лицо исказилось, приоткрылся заросший бородой рот, блеснув оскалом зубов. Хриплое, непонятное, но как почувствовал сосед, сердитое что-то вырвалось из груди Ёшки. Сжав кулаки, долго потрясал он ими над землёю. Потом медленно опустил руки, повернулся, тихо с поникшей покорно головой, как-то вдруг весь, уменьшившись ростом, опустив безнадежно плечи, всхлипывая, словно малое дитя, медленно пошел в сторону села.

Замерев от всего увиденного, долго лежал Игнат, а когда прошли испуг, когтистая оцепенелость и страх, приподнялся и встал на колени. Трижды осенил себя крестным знамением.

Забыв про корову, трусцой, побежал домой, постоянно оглядываясь назад, на кладбище, словно бы кто с горящими могильными глазами, грозил ему костлявым кулаком оттуда.

Жена, ожидавшая мужа, с удивлением и испугом в глазах, уставившись на Игната, пробормотала, что корова возвернулась…

– Что с тобой, Игнаша, на тебе лица нет? Весь, как мел, бледный и белый, аж синевой отдает… Али что случилось? – переходя на шёпот и медленно садясь на лавку пробормотала жена. Игнат поманил жену в сени, чтобы от их разговора не проснулись дети, и поведал ей обо всём увиденном и услышанном на кладбище. «Досель ноги трясутся, – продолжал Игнат. – Ты пока никому не говори. Думаю, он умом тронулся, не иначе. Вот беда-то! Прости, Господи!» – бормотал Игнат, осеняя себя крестным знамением…

С той поры меньше стал Ёшка работать, плохо стал следить за хозяйством, а вскоре и совсем перестал ходить за живностью. Сюда под осень, обошёл ближние дворы соседей: наказывал в каждой избе, чтобы забрали хозяйскую живность, а то ведь «похарчится» животина. «А из меня таперчи плохой хозяин. Хлеба и кружку квасу мне в любой избе дадуть, а боля мне не надо…» – так рассказал он о своём решении.

До зимы Ёшка не выходил и не показывался на улице. Даже в церковь перестал ходить. Тревожный слушок пополз по селу – бояться стали ходить к Ёшке за помощью…

Когда хорошо и надёжно зима утвердилась на земле, ветхая старушка, жившая на околице села, видела как Ёшка в холщёвой рубахе и таких же штанах, с перемётной сумкой побирушечьей через плечо, босой, с палкой в руках, топтал снег, держа путь в открытую степь…

Перекрестив спину удалявшегося Ёшки, ветхая старушка до утра, стоя на коленях перед образами молилась, шепча имя Саютиных – семьи некогда счастливой и дружной; порушенной в короткий срок, как дерево перебитое молнией в страшную грозу.

Долго неслышно было о Ёшке. Всю зиму люди говорили о нём, вспоминая доброту его и набожность.

Много прошло времени: может пять, а может и десять лет. Изредка привезёт новость о Ёшке какой-нибудь крестьянин, побывавший на ярмарке в Воронеже-городе, или в Орле, или ещё в каком поселении. Будто видел тот Ёшку на ярмарке, босым, в одной рубахе и штанах холщёвых, с сумкой и палкой. «Долго беседовали мы с ним: про жизнь, про всё помаленьку. Говорил, вскорости возвернётся домой. Про дом свой испрашивал: „Цел, мол, дом мой?“ А кудашь ему дется? Стоить, – говорю. – Никто пальцем ничего там не тронул. Помним, мол, благость твою… В земли израилевы ходил, во святые пределы. Вот какие дела!» – закончит повествование крестьянин.

Дом же Ёшки ждал своего хозяина…

Пустыми глазницами смотрит дом на улицу, и боязно становится в сумерках или ночью проходя мимо. Вдруг покажется тебе, что кто-то смотрит из пустого дома в окошко на тебя недобро, осуждающе… Крестятся женщины, шепча молитвы, молодые парни ускоряют шаг; стар и млад проходя мимо, косятся боязливо на пустующие глазницы – окна дома… Плохо, когда на твоей улице есть такой дом. Только кот по ночам мышей гонял в нём – преданно и честно неся службу свою. Но, со временем сгинул и кот… Даже бродячая собака и та стремилась побыстрее пробежать мимо пустующего, покинутого очага…

V

Летело незаметно время, год за годом, десятилетие за десятилетием. Ёшка вернувшись, жил в селе. Скорби сильно изменили его: он стал суше лицом, сухощавее, неторопливее в ходьбе, больше молчал, слушая сельчан, смиренно и покорно опустив глаза свои. Дважды покидал он село, отправляясь странствовать по округе и далее, за её пределы. Оброс тёмно-русой, окладистой, пышной бородой до пояса; схоронил всех своих бывших одногодков и сам, вроде, стареньким стал. Но ещё был крепок, и как прежде силён физически – казалось, не берёт его время.

Присутствовавшего на похоронах скоропостижно скончавшегося священника, необыкновенного вида мирянина, новый батюшка села Туголуково, человек средних лет, быстро приметил, и, когда ближе сошёлся с Ёшкой, то увидел в нём не только преданного Христу человека, но и надёжного помощника. Он уговорил Ёшку петь в церковном хоре. (Прежде хору мало уделяли внимания, но при новом протоиерее положение с певчими резко изменилось к лучшему). Ёшка оказался отличным исполнителем песнопений. У него объявился на редкость даровитый голос. А когда он читал псалмы, испытанный скорбями голос его трогал прихожан до глубины души. И не было ни одного доброго христианина в храме, который бы в этот час не вспомнил о своих пред Господом прегрешениях.

Избёнка Ёшкина, построенная ещё дедом, без присмотра и ухода, почти полностью развалилась. Что было годным в хозяйстве, Ёшка разрешил брать, а сам, скитаясь по селу, всегда был с уважением и радостью принимаем любым сельчанином, в любом доме на ночлег и жительство.

Ёшка не просто жил тунеядцем на постое, а с усердием и охотой помогал неимущим в хозяйстве, не беря за работу ни гроша. В пище был прост и скромен, соблюдал посты. Не будучи выучен грамоте, Ёшка сердцем находил правильное толкование Библии, зная почти половину Писания наизусть. Единственное, что омрачало Ёшку – незаметно для самого себя привязался к нему грех винопития. На людях и на свадьбах, куда его часто приглашали сказать напутственное слово, ни-ни, а забьёт его лукавый куда-нибудь, где глаз человеческий не достанет и наливает до краёв. Очнётся погодя с ущемлённым сердцем и закручинится… А причина была проста: не мог он забыть свою щебетунью Танюшку: часто снилась она ему, и в такие дни он ходил не находя себе места. Становился, как одурманенный, ненормальный, отчего его потихоньку стали сторониться, хотя и относились к нему в такие минуты с ещё большим уважением и почтением. Не выдержав тоски, уходил Ёшка от людей в степи бескрайние один, и там, воздев руки в небо, молился долго и неистово, умоляя Господа взять его от земли. Или уходил в новое скитание, перекинув через плечо неизменную суму, для подаяний.

Последний раз не было Ёшки в селе лет пять. Сюда к морозу, когда земля матушка покрылась густо и пышно снегом, возвернулся Ёшка, грязный, как и раньше, до черноты, но весёлый, рассказывая о новом хождении в Святую Землю. Принёс кресты с Гроба Господня. Одаривал ими соседей и новых друзей, но одаривал не всякого. Батюшке подарил святой крест особо.

Пожив зиму у бедняка, однажды с сельчанами отправился на ярмарку. Разумеется, те на подводах, а Ёшка пеше, но не он отставал от подвод, а подводы отставали от Ёшки.

К его удивлению, на ярмарке все жители окрестных сёл и деревень узнали блаженного и каждый предлагал что-то своё ему в подарок за его молитвы, за его бескорыстие, а некоторые за помощь, оказанную в былые бедственные дни. Три соседские подводы нагрузил Ёшка дарами людскими. Чего там только не было: дёжки, кадушки, холсты, горшки, дуги, хомуты, валенки. Одним словом всё то, что производит народ сельский и деревенский на продажу, везя свои изделия на ярмарку. Приведя подводы в село, Ёшка раздал дары малоимущим, не взяв с них ни копейки.

Многие приходы знали Ёшку, и настоятели их дарили ему, как благому, бескорыстному мирянину кресты от своих церквей. Множество крестов висело на мощной ещё груди. Бывало иногда Ёшка, снимал со своей шеи маленький нательный крестик и вешал на грудь, понравившегося ему и отличавшегося трудолюбием, набожностью, честностью, смирением, крестьянина. То было проявление высочайшего внимания блаженного к сельчанину, и этим благословением дорожили.

Большие, дареные приходами кресты, он никому, никогда не дарил и с шеи не снимал. Разумеется, со своей груди, не каждому давал крест старец. Посмотрит внимательно, изучающе на крестьянина, своими здоровущими глазами, как бы прикидывая – честный ты человек, добрый, бесхитростный, простой жизни? Если «да», то торжественно снимет через голову нательный крестик, поцелует и наденет на достойного. «Носи, не криви душой. Сам беден? То-то! Помогай бедным, не забывай Бога, люби и бойся Владыку живота твоего. Живи правдой! Хоть и тяжко – терпи» – Так напутствовал Ёшка.

За большое счастье считалось в селе, если Ёшка кому-то оказывал честь переночевать и отужинать в ином подворье за семейным столом, в кругу домашних. Часто видели его сельчане и летом и зимой бродившем ночами по спящему селу или далеко ушедшим в степи…

Дивились его бесстрашию. Особенно зимой, когда крупная стая голодных волков бродила, рыская, со впалыми от голода животами, в поисках добычи. Диво! Ни одна самая злющая собака в степи никогда не гавкнет на странного скитальца. Голодная стая хищников сходила с тропы, когда шёл Ёшка.

Бродил он и ходил где придётся в степи и селе. Иногда подолгу стоял на коленях, на церковной паперти, ночью; воздев руки к небу, шепча молитвы. Случайно увидевшие его крестились; провожали взглядом долго и сочувственно; умолкали, задумывались о Том, в Котором была вся жизнь этого блаженного, уже стареющего христианина.

Что побудило Ёшку, что стало причиной…? Кто мог подсказать ему, но однажды заговорил Ёшка о постройке новой церкви: каменной, просторной и красивой: «Такое богатое село, а церковь деревянная, ещё прапрадедами нашими строенная. Ветшать стала, и тесно в ней, когда Великие Праздники». И пошёл блаженный ходатай по дворам сельским и все ему слово дали, что поможем всем: и средствами, и рабочей силой, потому как дело стоящее и святое. И решили на сходе – быть каменной!