KGBT+ (КГБТ+)

Натурально, все опять рыдали, а PSRT считала боливары. Почему она всегда наезжает на котиков и никогда – на кошечек?

DDDD посвятил свой выход клеветникам России, отменяющим нашу страну каждый век, из-за чего она парадоксальным образом никуда не уходит, потому что отмена уже отмененной России отменяет и предыдущую отмену тоже. Ну и так далее.

Моя вбойка вышла так себе, если по моей собственной оценке, и была уклончивым экскурсом в историю.

Тему нашла Герда. Вернее, ее шестиствольный AI.

В то время как автократии позднего карбона воровали американские технологии, Америка – возможно, неосознанно – воровала у них технологии контроля над массами. Ярче всего это проявлялось на примере так называемой «Отменной культуры».

«Отменная культура», как и порох, была изобретена в древнем Китае. Во время китайской культурной революции политическая линия высшего руководства проводилась через так называемых хунвейбинов – квазисамостоятельных юных революционеров, открывавших «огонь по штабам», чему партия романтично подчинялась, как бы не в силах противостоять напору молодой злости.

Понятно, что дело было не в малограмотных хунвейбинах, а в негласной партийной установке выполнять их инспириуемые сверху требования.

Сетевые хунвэйбины Запада тем же самым способом обслуживали BigTech и медийно-разведывательное сообщество в их борьбе за абсолютный контроль.

Происходило это так: «юные и свежие голоса» в сети осуждали кого-то за мыслепреступление. Инфокорпорации немедленно начинали это «освещать» (иногда для картинки организовывались немноголюдные пикеты), а затем уже BigTech, как бы подчиняясь общественному мнению, зачищал несчастного шлемиля.

Но уловка была в том, что запрещали всегда сами корпорации. Так же, как когда-то в Поднебесной, все решала спущенная высшим менеджментом установка – какой именно спектр сетевой вони выделить в качестве гласа народа, обязательного к исполнению…

Чтобы смоделировать это в качестве майндстрима, формирующего ясную картину в сознании слушателя, мне пришлось выкурить тумана на три сотни боливаров.

Получилось примерно так: сначала огромный золотой дракон мягко давил своими плавниками-лапами на людей и мир, потом его незаметно подменила гадюка с головой жабы, а затем жабьи головы выросли у всех, над кем расклубился змей… Требуемый смысл как бы прорезался сквозь эту картинку. Я не до конца уверен, что передал все нюансы верно. Но те, кто хотел просто покурить тумана и напугаться, были довольны.

На стриме не обошлось без скандала – вбойщик CREW прогнал вбойку про то, как бро кукуратор отменял Михалковых-Ашкеназов.

На сцене пять раз стреляли из нагана, а потом был открытый финал, в котором многие увидели намек на Дядю Отечества, отменяющего бро кукуратора – с возможностью отмены и Судоплатонова тоже… И хоть все эти смыслы только угадывались в облаках тумана, на следующий день программу CREW сняли по просьбе пожарной инспекции.

Выстрелы на сцене, натурально, огнеопасны. Но пожарная инспекция на этом не успокоилась, и у CREW сгорел его деревянный особнячок на проспекте Сердобольской Революции.

А парень всего-то-навсего хотел поднять немного бабла.

Вбойщик!

Гори-гори ясно. Но не играй с огнем. Сам должен понимать.

В общем, мы отыграли целую серию концертов на Шарабане и разгромили культуру отмены в пух и прах. Так нам, во всяком случае, казалось.

Что случилось дальше? А вот что – «Открытый Мозг», не унижаясь до разборок с сердоболами, просто взял и опустил всем участникам стрима личную сексуальную привлекательность сразу на три пункта. В том числе и Люсику, что тот переживал особенно тяжело. Трехе, например, это было по барабану – он же рептилоид, ему чем страшнее, тем лучше. А у меня тут же упал охват. Многим фемам-сверлильщицам нравились не мои вбойки, а я сам.

Подобное, впрочем, происходило не в первый раз, и Люсик знал, что делать. Он организовал срочную кармическую реабилитацию для всех участников программы.

Так мы оказались в Сибири.

Шикарная сельская гостиница, куда нас привезли, называлась «Место Симы». Владелицей была пожилая бизнес-вуман, купившая это имение у наследников самоубившегося помещика, который пытался основать здесь частную клинику.

Говорили, что помещик пересадил себе холопский имплант и увел своих хелперов под колеса поезда – а потом по всей округе целую неделю происходили мелкие чудеса. Усадьба даже стала на время центром локального культа, но его запретили, обвинив последователей в связях с тартаренами.

Усадьбу называли «Место Силы», и новая владелица, чтобы сохранить дуновение запретного культа, изменила одну лишь букву, специально наняв старшую экономку по имени Сима, чтобы не подкопались сердобольские филологи в штатском.

Гостиница была дорогим реабилитационным центром для звезд, согрешивших мыслью и словом. При заведении имелся барак с собственными скоморохами-бескукушниками (у них не было ни ошейников, ни имплантов). В Москву таким нельзя, а в Сибири их терпят. Аутентичность скоморохов вызывала некоторые сомнения, конечно, но дело было не в ней.

Суть кармической реабилитации проста и не меняется уже века три: ругать ругателей Гольденштерна.

Занятые люди, приезжающие в «Место Симы» заинтересованы в максимально быстрой процедуре. Поэтому процесс здесь поставлен на поток.

После завтрака мы усаживались в креслах на высоком дощатом помосте – словно в горном альпийском санатории. Скоморохи обступали нас со всех сторон и начинали немыслимыми словами крыть по Гоше. В ответ мы зачитывали бескукушным еще более страшные, но кармически безвредные оскорбления с розданных администрацией распечаток.

Со стороны происходящее выглядело как полный хаос, но кукухи на наших шеях все слышали и ни одно слово не пропадало зря.

Три кармических пункта надо было отрабатывать таким образом около двух недель.

К вечеру горло уставало от мата, и мы уходили спать, чтобы набраться сил перед новым рабочим днем.

Герда приехала со мной. Ее теперь никто не арендовал, потому что я сделался сексуально непривлекателен. В результате я спал спокойно – что, конечно, радовало, но и наводило на размышления тоже.

Я начинал понимать, что Люсефедор сдает в аренду не столько ее, сколько меня, а деньги почему-то идут в сердобольский бюджет (это если верить Люсефедору, хотя скорей всего их воровал какой-нибудь политрук средней руки). Но поделать я ничего не мог – контракт связывал по рукам и ногам.

Мы устремляемся за чужой красотой, думал я, мы верим сердцем, что это указатель с надписью «счастье там», а это просто бесчеловечная приманка… Мы проглатываем ее, и крючок начинает рвать нам внутренности.

Бывает, что и в самом прямом смысле.

А хуже и безнадежней всего, милая читательница – это когда мы пускаемся в обреченную гонку за фантомом собственной красоты.

Увы, все гонки за фантомами кончаются одинаково. Мы чувствуем усталость и тормозим, чтобы немного отдышаться. А потом оказывается, что пришла пора умирать.

Вбойщик, вбойщица и вбойщице!

Что есть физическая красота, которую ты так истово наводишь перед зеркалом и так боишься потерять? Не есть ли это просьба к миру трахнуть тебя известно куда?

Если твоя цель именно в этом, вопросов нет.

А если нет, о чем тогда твои мучения?

Неважно, с какой стороны от знака равенства ты стоишь в уравнении любви. Продать себя дорого за мордашку в наше время не получится: не даст рынок. А так или иначе платить за качественный секс придется все равно.

«Бесплатно» – это всегда самый дорогой для соблазнителя вариант (особенно в нравственном отношении). Нет ничего хуже, чем обмануть доверившееся тебе существо. А соблазнение всегда начинается с обмана и к нему, в общем, и сводится.

Что и неудивительно. Сама красота тоже есть обман чувств, необходимый природе для ее темных дел. Не обманешь – не продашь. Одно и то же лицо нравится тебе сегодня и наводит тоску завтра.

Обдумай это молча.

Будь готов к тому, что гипноз Прекрасного победит.

Герде не нужно было проходить реабилитацию, и каждый день она уходила тренировать местную команду по фембоксу.

Она возвращалась вся светящаяся, бурлящая гормонами и юной силой, пахнущая свежестью спортивного душа – и всякий раз вызывала у меня волну желания, которой снисходительно покорялась. Наша любовь была чудом.

Мне невыносимо хотелось знать, чем именно занимаются девчонки на своих тренировках, но расспрашивать Герду не имело смысла – кодекс запрещал ей об этом говорить.

Мужчины на тренировки по фембоксу не допускались ни в каком качестве. Табу.

Я в конце концов не выдержал и запустил вторую оставшуюся у меня преторианскую муху, чтобы подглядеть за происходящим. Это было, конечно, грубейшим нарушением гендерной этики. Мало того, я был почти уверен, что Люсефедор засечет запуск, но поделать со своим любопытством ничего не мог.

Я даже придумал, что ему отвечу – нас предупреждали, что в окрестностях деревни бегает бешеная собака, и я, значит, решил защитить население. Вполне могло проканать, но Люсик так ни о чем и не спросил.

У мухи еле хватило заряда, чтобы добраться до пункта назначения, но я увидел все своими глазами.

Девчата тренировались на местной свиноферме, в большом загоне, полном жидкой грязи – в плавательных очках и безумно волнующих комбинезонах из маскировочного латекса. Тренировка заключалась в том, что они по очереди ловили в грязи свинью и имитировали процедуру искусственного осеменения с помощью реальных зоотехнических инструментов, весьма похожих на боевые нейрострапоны мелкого калибра. Я даже не уверен, что это была имитация: свинью каждый раз меняли, и осеменение вполне могло быть шефской помощью местным свинаркам.

Герда на моих глазах сделала это дважды. Оба раза она ухитрилась завершить процедуру меньше чем за минуту, и местные девчата смотрели на нее как на богиню. Сами они, конечно, возились намного дольше, действовали не так ловко, но тоже волновали сердце.

Яростная вакхическая пляска в серой жиже… Танцевать со свиньей – это, конечно, звучит странно. Но в том-то и дело, что в этих тяжких брызгах, увесистых хлюпах и диком всхрюкивании не присутствовало ничего пошлого или фальшивого.

Наоборот, это была настоящая женская мистерия, сакральная тайна, и мужское присутствие здесь и правда казалось неуместным. Не все должны были слышать этот гимн священной грязи, где зарождается все живое. Есть вещи, о которых самцу не следует знать.

В конце концов я ощутил стыд, что подглядываю, и раздавил муху о стену барака.

Сейчас я понимаю – хорошо, что я сделал это тогда, а то вполне мог бы завальцевать кого-нибудь через месяц или два под туманом. Такие импульсы у меня были, и не раз, но преторианских мух больше не осталось.

Поездка на реабилитацию вышла очень особенной. Именно здесь произошло событие, которое я считаю одним из самых важных в жизни.

Долгие сибирские ночи. Мелкое мерцание звезд, далекий лай собак (сначала я правда считал их бешеными, но потом кто-то сказал, что бешеные не лают), шелест ветра в листве. Все это утишало душу, настраивая ее на медитативный лад. Казалось, надо сосредоточиться, и сердцу откроется невыразимая тайна…

Тогда я не понимал еще, что никакая тайна от подобных потуг не раскроется. Мы видим все нужное и так, с этим ничего не надо делать, да и невозможно. Остальное – просто суета ума, назойливо предлагающего себе свои же услуги.

В одну из таких ночей я вспомнил про ароматическую пирамидку, подаренную мне шаманом штабс-полковницы Брик. Саму штабполковницу к этому времени благополучно расстреляли за саботаж ветрогенезиса. Шаман, кажется, вернулся в Генштаб. А подарок его до сих пор был со мною.

Прошло много времени, и талисман наверняка успел пропитаться моими энергиями. Мне не хотелось ставить опыт в Москве – а когда я окажусь далеко от людей в следующий раз? Место лучше найти было трудно.

Я больше не раздумывал, просто вынул пирамидку из шелкового мешочка и поставил на блюдце.

Отчетливо помню эту минуту. В нашей бревенчатой эко-кабинке догорала лучина. Угольки с шипением падали в корыто с водой. Пахло овчиной и мышиным пометом. Герда посапывала во сне.

Я взял лучину, поджег пирамидку и вернул горящую щепу на прежнее место.

Пирамидка занялась – и дымилась, наверно, минут десять. Я сидел напротив, глядя на расширяющуюся малиновую полоску тления, вдыхал дым и пытался прорваться, так сказать, к звездам.

Но у меня то и дело начинало урчать в животе, и этот звук так очевидно нарушал эстетику тайны, что возвышенные переживания никак не желали начинаться.

К тому же раздражал запах дыма. Я узнавал можжевельник и лаванду, но в аромате присутствовал какой-то еще душный привкус, словно бы дымящий войлок старых валенок. Эта примесь была слабой, но ум норовил зацепиться именно за нее.

Пирамидка наконец догорела, и я окончательно уверился в том, что сердобольский экстрасенс меня обманул. Чего еще ждать от штабного шамана? Все было ясно с самого начала – так что я не расстроился, а, скорее, развеселился, получив лишнее доказательство жульнической природы мироздания.

Смахнув пепел с блюдца в корыто под лучиной, я вышел по нужде во двор. Вернувшись в кабинку, я вздрогнул и беззвучно выругался. Герда не спала. Она сидела на краю кровати, по-восточному скрестив ноги, и смотрела на меня с улыбкой.

Я решил, что клиент таки нашелся, и кто-то снял мою душечку на ночь. Но выражение ее лица вдруг изменилось на серьезное. Потом она еще раз улыбнулась, но уже не так, как в первый раз.

В душу ко мне заползла тревога.

Уж не баночный ли это корпоратив?

На случай баночных корпоративов у меня существовала четко разработанная стратегия поведения. Я быстро лег на свое место, повернулся к стене, сжался в позу зародыша и защитил свой тыл ладонью.

– Здравствуй, Кей, – сказала Герда.

– Я хочу спать, – ответил я. – Болит голова. Дважды отказываю. «Нет» всегда значит «нет», свои права я знаю.

– Я не Герда, – сказала моя девочка. – Меня зовут Сасаки. Вернее, когда-то звали.

Вот тут я испугался по-настоящему.

Дело в том, что мозгам-арендаторам запрещено раскрывать свою идентичность. За это положен штраф. Как постоянная жертва харассмента со стороны этих самых арендаторов я знал правила игры наизусть.

Если неизвестный с первой секунды нарушает их, он вполне может оказаться одним из тех маньяков, которые подключаются к зеркальному телу через систему прокладок-анонимайзеров, хакают имплант и потрошат нулевой таер бензопилой, пока не прилетят дроны Претория.

Такое бывает, и чаще, чем вы думаете – просто об этом не говорят в новостях. Вернее, рассказывают, что все учинил сам зеркальник. Ни одно СМИ не напишет, что это сделал баночник на славянке. Баночных, может, где-то там и судят, но нулевому таеру не выдают. Знаю как бывший преторианец.

Видимо, мои чувства были ясны. Герда засмеялась. Вернее, засмеялся этот самый господин Сасаки – на время нашего разговора я буду называть открывавшую рот Герду именно так.

– Не бойся, Кей, – сказал он. – Я не причиню тебе зла. Сейчас идеальное время для беседы, потому что ты в Сибири. Наш разговор не засекут. Но у нас только пара минут, поэтому не будем терять времени.

– Кто вы? – спросил я.

– Я – это ты, – ответил господин Сасаки.

– То есть?

– Ты был когда-то мной. А теперь я стал тобой. Ты родился, когда я умер. Все чуть сложнее, но в первом приближении примерно так.

Я обдумал услышанное.

– А почему тогда вы подключились к Герде, а не ко мне?

– К тебе я уже подключался, ты просто не в курсе. Лучше, если наше знакомство состоится обычным порядком.

– Как вы говорите со мной, если вы умерли?

– С тобой говорю не я сам. С тобой говорит маяк.

– Какой маяк?

– AI, запрограммированный специальным образом, чтобы помочь тебе. Это сложная программа с приличным банковским счетом. Она уже давно купила все твои личные данные, включая адрес твоего импланта, у ваших властей. Иначе невозможно было бы наладить контакт. Главная задача маяка – помогать тебе.

От изумления защищавшая мой тыл ладонь даже расслабилась.

– А как вы узнали, что будете именно мной?

– Долго объяснять, но я знал. Поэтому маяк и смог установить связь с твоим имплантом. Я пришлю тебе подробный рассказ о том, кто я такой и как все это случилось. Сброшу на имплант.

– Вы стали мной специально?

– Да.

– Зачем?

– Я мечтал о творчестве. О том, чем занимаешься ты. Но я хочу, чтобы ты вернулся на путь, по которому я шел. И еще – чтобы твое искусство касалось по-настоящему важного.

– А что важно по-настоящему?

– То самое простое, – ответил господин Сасаки, – что труднее всего увидеть. Ты живешь в так называемую темную эру, когда человечество полностью деградировало.

– У нас ее называют зеленой, – сказал я.

– Я знаю, – усмехнулся господин Сасаки. – Я тоже жил в зеленой эре, только в Японии. Я хочу, чтобы постигнутое мною не исчезло – а прошло сквозь тебя и воплотилось в искусстве.

– Как именно вы собираетесь мне помочь?

– Я не собираюсь. Я давно это делаю.

– То есть?

– Откуда, по-твоему, взялась твоя «Катастрофа»?

– Как откуда? Я ее придумал. Сам. Мне пришло в голову, что…

– Тебе пришло в голову, что мир распался на части, – засмеялся господин Сасаки. – Разлетелся на обломки. Но ты даже не понимаешь эту вбойку до конца. Она вообще имеет смысл только как предисловие к тому, что ты скажешь после. Теперь ты будешь знать, откуда это берется, Кей.

– Как вы можете знать мое сценическое имя, если вы умерли до того, как я родился?

– Его знаю не я, – ответил господин Сасаки. – Маяк следит за твоей жизнью и выходит с тобою на связь, воздействуя на твой имплант. Это как бы ментор, оставленный для тебя мною. Но это не значит, что он действует вместо тебя. Ты делаешь все сам. Твое творчество аутентично. Маяк просто подталкивает тебя в нужную сторону. Он помогает тебе оставаться… мною.

Господин Сасаки засмеялся.

К этому моменту я уже успокоился, поняв, что убивать меня не будут – и насиловать, скорей всего, тоже.

– Твоя «Катастрофа» – только начало, – продолжал господин Сасаки. – Ты будешь расти и трансформироваться у всех на глазах. Тебя ждет грандиозная слава. Небывалый успех.

– Вы хотите, чтобы я нес человечеству какие-то вечные истины? – спросил я.

– Примерно.

– Из любви к людям?

– Нет. Из любви к этим истинам.

– А что это значит конкретно?

– Я хочу открыть тебе и твоим свидетелям дорогу к счастью. Вернее, как сказал ваш древний поэт, кпокою и воле.

– Какой древний поэт?

– Пушкин. Ты поймешь когда-нибудь, что значат эти слова. Я покажу твоим свидетелям практический метод. Собственно, он известен много тысячелетий, но в информационной помойке современного мира шансов наткнуться на него практически нет.

– Это новая вбойка?

– Да. И не одна.

– А кому будет принадлежать авторство?

– Тебе, – сказал господин Сасаки. – Кому еще. Ты сделаешь все сам. Мало того, я даже представить не могу, какую форму примет мое знание, преломившись в линзе твоего ума.

– Кем вы были?

– Я уже говорил, маяк сбросит информацию тебе на имплант. Ты получишь краткий рассказ о моей жизни, из которого все станет тебе ясно. Это случится, когда ты вернешься в Москву.

Это, конечно, мог быть псих. Но, похоже, не опасный. И по-любому он был баночник, значит, боливары у него водились. Он снял Герду на ночь только для того, чтобы побеседовать со мной. Значит, средств у него много. Может быть, он говорит правду? Дорога к счастью для всех… Поднять на этом можно очень круто.

Да, вот именно так я тогда подумал.

– А если мне не понравится ваша вбойка?

– Я, наверно, плохо объясняю, – сказал господин Сасаки. – Это будет не моя, а твоя вбойка.

– Что я должен буду сделать?

– Разреши мне полный доступ к своему мыслепотоку.

– Я не могу, – ответил я, – потому что у меня преторианский имплант. Я давал подписку. Это наверняка карается.

Господин Сасаки засмеялся.

– Все адреса и коды я уже купил у сердоболов, – сказал он. – Маяк может внушить тебе что угодно незаметно. Но я хочу, чтобы ты знал о происходящем и выразил свое согласие.

– Зачем?

– Этого требует моя этика.

– А у вас какая? – спросил я. – Четвертая?

Пятая?

– Опять процитирую ваших писателей, – ответил господин Сасаки. – Этика как свежесть. Она бывает только одна. Первая, она же последняя.

Слышала бы его Афифа, подумал я, получил бы минус в карму. Мне захотелось спросить, откуда он так хорошо знает тексты наших древних писателей и поэтов, но я тут же понял, что он скажет. Все это знал маяк.

– Так чего именно ваша этика требует? – спросил я.

– Ты должен разрешить маяку вмешиваться в твой майндстрим.

– Допустим, я соглашусь. И что произойдет дальше?

– Ты вернешься в Москву. Пройдет несколько дней, и в голову тебе начнут приходить необычные мысли. Не пугайся их. Преврати их в новую вбойку. Обещаю, успех будет гораздо больше, чем у «Катастрофы».

– А если я захочу что-то изменить?

– Никаких возражений. Это твое творчество. Ты согласен?

– Да, – выдохнул я.

– Значит, мы договорились. Удачи…

Герда надолго замолчала. Выждав еще пару минут, я понял, что арендатор уже отключился. Моя девочка снова была ничья.

То есть моя.

Признаюсь, что от нервов я воспользовался ее благосклонной доступностью целых два раза. В перерывах мы обсуждали ход моей кармической реабилитации, Герда смешно материлась по Гоше, я материл ее в ответ, и, не знай я, что со мной говорит AI, я никогда бы об этом не подумал.

Не сомневайся, читательница – каждый раз перед пенетрацией я получал от Герды недвусмысленное аффирмативное «да» оба положенных раза. И никакого кнута всю ночь.

AI, если правильно его настроить, не так уж бесчеловечен.

Люди злее.

Прошла пара недель, и мы выправили карму. Немного недобрал только Треха, но он сачковал на процедурах. Когда мы приехали в Москву, моя интимная привлекательность даже поднялась на один пункт – отчего обычные проблемы не просто вернулись, а усилились.

Герду теперь арендовали почти каждую ночь. Мало того, по ее требованиям и причудам я часто догадывался, что нас (формально ее, но на самом деле ведь и меня тоже) сняли для корпоратива.

Доказательств, конечно, не было. Что мы вообще знаем про баночные корпоративы? Арендует зеркальника один мозг, а подключаются сразу десять, и у каждого свои запросы. Экономят. Гоняют по кругу. А у тебя такое чувство, что ты попал в лапы к сексуально озабоченной шизофреничке с множественным расщеплением личности.

Жаловаться в таких случаях некому. Да и рассказывать подробности было бы тошно. В общем, я терпел неделю, терпел другую, а потом пошел к Люсику с повинной.

Люсефедор принял меня в своей студии – в зале с фресками, свежезавитой и благоухающий.

Опустив глаза в пол, я попросил его снова взять Герду в постоянную аренду.

– Я вел себя глупо, – сказал я. – Пусть все будет как раньше.

– Думаешь, мне это нужно? – фыркнул он.

– Ну пожалуйста, Люсик, – попросил я.

– А если тебе снова что-то не понравится?

Опять меня убивать придешь?

– Не приду, – сказал я. – Я правда так больше не могу.

– Ты хочешь, чтобы я взял Герду в постоянную аренду за свои кровные? А знаешь ли ты, сколько это стоит?

В общем, разговор был тяжелый и неинтересный – и кончился тем, что Люсик опустил меня на пять процентов по контракту.

– Лизать будешь упорно, – сказал он. – Каждый день. И соглашаюсь я только потому, что ценю твой талант. Если опять не понравится, не трудись на меня покушаться. Просто мигни. Я ее в тот же вечер снова сдам.

Я торжественно обещал, что эксцессов не будет. Я был уверен, что мне повезло – постоянная ночная аренда такого зеркала как Герда наверняка стоила больше пяти процентов от моего дохода.

Забегая вперед, скажу, что чуть было не нарушил данное Люсику слово. Мне опять захотелось убить его, когда всплыла правда, но он к тому моменту был уже мертв и без моих усилий. А правда заключалась в том, что он вообще никогда не сдавал Герду в аренду.

Именно поэтому маяк господина Сасаки и смог перехватить канал связи. Маяк не арендовал мою девочку на ночь, а просто ее хакнул. В Москве так сделать трудно: коммуникационное пространство хорошо защищено. В Сибири сетка совсем другая, и захватить канал проще.

Так что все ночные шабаши с Гердой устраивали не баночники. Меня юзал сам Люсик, а я в это время думал, что мы с Гердой обслуживаем подземный корпоратив. Может быть, конечно, Люсефедор веселился вместе с пьяными сердоболами – и некоторые из них действительно были из банок. Таких подробностей я не знаю.