Остановить Батыя! Русь не сдается

* * *

Анне Глебовне было тридцать восемь лет, но выглядела она значительно моложе благодаря прекрасной фигуре с мягкими, по-женски соблазнительными линиями шеи, плеч, груди, талии и бедер. Эта невысокая женщина словно была создана для того, чтобы зажигать лихорадочный огонь в крови молодых мужчин. Нельзя было не обратить внимания на ее густые светлые волосы, отливающие матовым блеском, на большие, манящие, светло-голубые глаза, на чувственный, красиво очерченный рот. У нее была дивная обезоруживающая улыбка и природное изящество походки.

Имея честолюбивый и любвеобильный нрав, Анна Глебовна с юных лет не желала довольствоваться малым. Живость ума сочеталась в Анне Глебовне с беспринципностью в суждениях и поступках. Сначала Анна Глебовна посодействовала своей двоюродной сестре Агафье выйти замуж за Георгия Всеволодовича, а потом, овдовев, она же соблазнила супруга Агафьи, затащив его в свою постель. Было время, когда Агафья и Анна Глебовна были очень дружны, выйдя замуж за родных братьев. Но со временем эта дружба закончилась вместе со смертью мужа Анны Глебовны. Теперь этих двух женщин не связывало ничего, кроме взаимной ненависти.

Княгиня Агафья, направляясь вместе со снохами и боярскими женами на молебен в Успенский собор, увидела сборы в дорогу и отъезд Анны Глебовны и ее челядинок. Учинив небольшой скандал в присутствии посторонних людей, Анна Глебовна вытребовала-таки еще один возок и лошадей у Георгия Всеволодовича.

Местный епископ Митрофан собрал прихожан в Успенском храме, чтобы отслужить поминальную ектению по погибшим рязанским князьям и по всем русичам, павшим от татарских стрел и сабель. В огромный кафедральный собор набилось столько народу, мужчин и женщин, бояр и простолюдинов, что яблоку негде было упасть.

Князь Георгий с братом Святославом, с женой Агафьей и сыновьями стояли впереди всей толпы молящихся возле невысокой металлической ограды, отделявшей алтарную часть храма и амвон от обширной центральной части собора, над которой будто парил высокий круглый купол, расписанный звездами и ликом Спасителя. Каменный купольный барабан был прорезан идущими по кругу узкими окнами, в которые были вставлены резные решетки. Через окна в храм проливался бледный свет холодного зимнего дня, сливаясь в душном полумраке с мерцающим сиянием множества горящих свечей, установленных прихожанами на особых столах-канунах за упокой душ погибших князей, воевод и простых ратников.

Среди людей, пришедших в этот час в Успенский собор, были не только жители Владимира и окрестных сел, но и рязанцы, вызволенные из татарской неволи дружиной Евпатия Коловрата.

Богослужение шло своим чередом под громкое чтение молитв диаконом с амвона, в перерывах между которыми хор монахов и монахинь на клиросах, что по краям амвона, протяжно и торжественно пропевал священные псалмы. Епископ Митрофан после каждого пропетого хором псалма проходил перед Царскими вратами туда и обратно с дымящимся кадилом в руке. Горящий благовонный ладан, исходящий из кадила вместе с ароматным дымком, символизировал собой возношение людских молитв к Богу.

Князь Георгий, объятый тягостными думами, мрачно взирал на высокий роскошный иконостас, венчающий собой блистающие позолотой Царские врата, за которыми находится алтарь – святая святых всякого храма. В самом нижнем ряду иконостаса стоят иконы Спасителя и Богоматери. К ним-то и был прикован хмурый взгляд Георгия Всеволодовича.

«Неужто Господь и ангелы небесные окончательно отвернулись от нас, грешных? – размышлял князь Георгий, машинально осеняя себя крестным знамением вместе со стоящими рядом с ним людьми. – Неужто Батыево нашествие есть кара Господня за грехи наши? Неужто Богоматерь, покровительница града Владимира, позволит грязным мунгалам разорить наши дома, осквернить наши церкви, истребить жителей от мала до велика? Князья рязанские небось тоже просили Господа и Богоматерь о заступе, выходя на сечу с татарами… И что же? Все князья рязанские костьми полегли в битвах с Батыевой ордой. Скосила их Смерть косою острою. И на мне тоже лежит вина за то, что от Рязанского княжества осталось пепелище. Помнится, гонец рязанский бросил мне предостережение и упрек, когда я отказался послать войско к рязанцам в подмогу. Он сказал мне тогда, мол, как покончат татары с Рязанью, сразу двинутся на Владимир. Мол, ту же самую чашу я выпью. Покуда сбываются слова того гонца».

После поминальной литургии Георгий Всеволодович приказал своим младшим дружинникам привести к нему из темницы двух бояр новгородских Микуна и Жердяту. Видя мрачное настроение Георгия Всеволодовича, гридни со всех ног бросились исполнять его повеление.

Два пленника предстали пред очами великого князя в просторной дворцовой гриднице.

– Мне ведомо, что вы оба в прошлом не раз пытались поднимать новгородцев против меня и моего брата Ярослава, – сказал сидящий на троне Георгий Всеволодович. – Вы оба всегда ратовали за Михаила Черниговского, к нему вы и убежали, когда мой брат Ярослав все-таки сел князем в Новгороде. Однако Ярослав настиг вас и в Чернигове, пленил и отдал на поруки рязанскому князю. – Георгий Всеволодович тяжело вздохнул и замолчал, уперев свой взгляд в мозаичный пол. У него был вид человека, который должен говорить об одном, а мысли его заняты совсем другими заботами.

Стоящие перед троном Микун и Жердята молча переглянулись. Они были в длинных помятых одеждах, пропахших затхлым духом тесного душного узилища. Их длинные волосы были спутаны, в них запутались сухие соломинки с тех жестких постелей, на которых им приходилось коротать в застенке долгие дни и ночи.

– Все наши распри – это теперь дело прошлое, – опять заговорил Георгий Всеволодович, вновь подняв глаза на двух бывших узников. – Ныне беда у нас общая. Напасть эта, как пожар в лесу, всех опалит, до каждого доберется. Одолеть Батыеву орду можно токмо общими усилиями суздальских князей и новгородской рати. Держать вас под замком, други мои, я более не стану. Хочу направить вас в Новгород, чтобы с вашей помощью сподвигнуть вече новгородское на войну с Батыем.

Если бородатый широкоплечий Микун понимающе закивал своей лобастой головой, то Жердята, наоборот, ядовито усмехнулся, сверкнув редкими зубами из-под густых темно-русых усов.

– Что, княже, припекло тебя горе горькое дальше некуда, – язвительно обронил Жердята, смело взглянув в глаза Георгию Всеволодовичу. – Похоже, крыша заполыхала у тебя над головой, коль обращаешься к нам как, к друзьям. Помнится, месяц тому назад ты называл нас лютыми недругами, не забыл?

На скулах у Георгия Всеволодовича заходили желваки, а его глаза потемнели от еле сдерживаемого гнева.

Видя, что дело принимает дурной оборот, находящийся здесь же боярин Дорогомил постарался разрядить обстановку.

– Что было, то минуло, братья, – примирительно вымолвил он, поглядывая то на князя Георгия, то на двух новгородцев. – К чему прошлое ворошить? Надо позабыть обиды ради спасения Руси от татарской напасти. Коль мы и в эту недобрую пору станем собачиться друг с другом, то нехристи косоглазые выжгут огнем все наши земли от Рязани до Новгорода!

– Верные слова, воевода, – вставил Всеволод, старший сын князя Георгия. Он вместе с братом Мстиславом сидел на скамье справа от восседающего на троне отца. – Орда Батыева дюже сильна, порознь русским князьям ее не победить. И Новгород в одиночку против татар не выстоит, видит Бог.

– И я о том же думаю, братья, – промолвил Микун, пихнув локтем в бок Жердяту, дабы тот придержал язык и не злил великого князя. – Порознь нам эту беду не перемочь, что и говорить. Силища у Батыги несметная! Волю твою, княже, мы с Жердятой перекажем новгородцам. – Микун поклонился Георгию Всеволодовичу. – Мы готовы сей же час в путь двинуться.

– Не волю, боярин, а просьбу мою, – сделал поправку князь Георгий. – Скажете вечу новгородскому, что я кланяюсь ему и прошу помощи у великого Новгорода. Ежели новгородцы исполчат войско против татар, то пусть к Торжку выступают. Близ этого града мы и объединим русские рати на погибель проклятому Батыге.

Великокняжеский огнищанин Сулирад тут же выдал Микуну и Жердяте кожаный кошель с деньгами, теплую одежду, кинжалы и мешок с провизией на дорогу. В сопровождении Сулирада оба новгородца отправились на конюшню, чтобы выбрать себе коней. До Новгорода путь был не близок.

– Зря ты выпустил из поруба двух этих смутьянов, отец, – высказал свое мнение Мстислав, когда Сулирад и оба новгородца удалились из гридницы. – Им наша беда токмо в радость. Не станут эти негодяи поднимать новгородцев нам в подмогу, это яснее ясного. Пустое это дело – метать бисер перед свиньями. Насадить бы двух этих молодцев на копья, и вся недолга.

– Что ты такое молвишь, брат! – невольно вырвалось у Всеволода. – Иль креста на тебе нету?! Нам сейчас без злобы нужно договариваться друг с другом, оставив прежнюю неприязнь и размолвки. Доберутся Микун и Жердята до Новгорода, расскажут там о нашествии татар в наше Залесье, и ладно. Пусть не замолвят они за нас слово перед боярами новгородскими, главное, чтобы тревога поселилась в Новгороде, вынудив тамошний люд за оружие взяться.

– Новгородцы, как обычно, начнут спорить на вече до хрипоты, обсуждая, воевать ли им с Батыгой или в стороне отсидеться, – с мрачной ухмылкой заметил Мстислав. – Так всегда в прошлом бывало. Тем более что Ярослав теперь далече, который принуждением и коварством всегда мог заставить новгородцев в поход выступить. Одни без Ярослава Всеволодовича новгородцы на рать не поднимутся, покуда татары к ним в дверь не постучатся.

По глазам Георгия Всеволодовича было видно, что в душе он такого же мнения о новгородцах, но верить ему, как и Всеволоду, хотелось в обратное. Поэтому великий князь обронил с тяжелым вздохом, мол, среди новгородских бояр должны найтись здравомыслящие люди, которые убедят вече послать войско на помощь суздальским князьям.

Глава третья

Бессонная ночь

В свои сорок четыре года княгиня Агафья Всеволодовна в значительной степени уже утратила былую женственность и привлекательность. Она сильно располнела, поскольку у нее в роду излишней полнотой страдали как женщины, так и мужчины. Порода черниговских Ольговичей издавна отличалась телесной дородностью и взрывным темпераментом. Свалившаяся на Агафью Всеволодовну полнота была также связана с частыми родами и болезнями, которые порой донимают многодетных матерей. Особенно мучительными для Агафьи Всеволодовны стали восьмые и девятые по счету роды, когда она произвела на свет самую младшую дочь Феодору и самого младшего из сыновей Дмитрия.

В этой связи Агафья Всеволодовна люто ненавидела свою двоюродную сестру Анну Глебовну, которая с возрастом полнела понемногу. Причем ее полнота лишь добавляла ей очарования и привлекательности в глазах мужчин. В отличие от Агафьи Всеволодовны Анна Глебовна трижды рожала в своей жизни. После третьих неудачных родов Анну Глебовну поразило бесплодие, но и это несчастье пошло ей на пользу, как оказалось. Схоронив мужа, Анна Глебовна ударилась в самый необузданный разврат, меняя любовников одного за другим. В конце концов, Анна Глебовна опутала своими чарами Георгия Всеволодовича, надолго став его наложницей.

Для Агафьи Всеволодовны мучительнее всего было не то, что ее супруг увлекся овдовевшей Анной Глебовной, но то, что об этом вот уже несколько лет шепчутся жены, сестры и дочери здешних бояр. Если Георгий Всеволодович хотя бы в какой-то мере старался скрывать от своих сыновей и приближенных эту греховную связь, то Анна Глебовна своим вызывающим поведением давала пищу для такого рода кривотолков.

В эту ночь Агафья Всеволодовна долго не ложилась в постель, зная, что рано утром Георгий Всеволодович уйдет с дружиной в Ростов на соединение с полками своих племянников Константиновичей. Агафью Всеволодовну переполняло негодование, ибо она имела возможность видеть днем, как ее соперница Анна Глебовна уезжает из Владимира вместе с сыном и служанками. Иными словами, Георгий Всеволодович позаботился о своей любовнице, загодя спровадив ее из столицы в Переяславль-Залесский, подальше от злобных мунгалов, которые вот-вот объявятся у стен Владимира.

«Не обо мне печется мой муж, не о моих детях, а о своей бесстыдной потаскухе! – мысленно терзалась Агафья Всеволодовна, не находя себе места от обиды и ревности. – За что наказал меня Господь таким позором? Разве ж я была неверна своему мужу? Разве я лгала ему? В чем я провинилась, Господи?!»

Обильные слезы хлынули из глаз Агафьи Всеволодовны, сердце ее было готово разорваться от боли и отчаяния. Не владея собой, Агафья Всеволодовна срывала с себя золотые и жемчужные украшения, швыряя их на пол. Все эти украшения были подарены ей Георгием Всеволодовичем в пору их безмятежных отношений. Если любовь мужа к ней иссякла, то и Агафья Всеволодовна более не обязана дорожить этими золотыми побрякушками.

Упав на мягкую широкую постель, Агафья Всеволодовна уткнулась лицом в подушку, дабы не привлекать внимание служанок своими рыданиями.

После полуночи великокняжеский дворец погрузился в сонную глубокую тишину. Покой и дремотная тишь расползлись по заснеженным улицам Владимира, по площадям и ремесленным кварталам. Погасли огни в окнах бревенчатых высоких теремов, в узких, как бойницы, оконных проемах каменных монастырских подворий. Огромный город, вытянувшийся по гребню длинной возвышенности в междуречье Клязьмы и ее мелководного притока Лыбеди, затих в сонной холодной мгле ветреной зимней ночи.

Георгий Всеволодович появился в опочивальне уже далеко за полночь. Он вошел в полутемный покой, стараясь не скрипнуть дверью, полагая, что супруга его крепко спит. Увидев Агафью, сидящую на кровати в длинном парчовом платье, Георгий Всеволодович сделал удивленное лицо.

– Почто ты не почиваешь, моя дорогая? – спросил он, подойдя к Агафье и легонько коснувшись губами ее горячей щеки.

– Полно лицемерить, муженек, – с горькой усмешкой обронила Агафья. – Та, которая и впрямь тебе дорога, нынче днем уехала из Владимира. Эта паскудница небось все барахлишко свое прихватила, все твои подарки. Всех служанок с собой забрала. Что и говорить, сокол мой ясный, проявил ты заботу о моей двоюродной сестре-стерве. Аж полторы сотни дружинников выделил ей в охрану!

Подавив раздраженный вздох, Георгий Всеволодович устало сел на стул и стащил с ног сафьяновые сапоги.

– Ничего ты не знаешь, милая, и сердишься понапрасну, – сказал он. – Дружину я выделил не Анне Глебовне, а ее сыну Ярополку, коему предстоит оборонять от татар Переяславль-Залесский. Анну Глебовну я спровадил из Владимира, дабы в мое отсутствие вы с ней глаза друг дружке не выцарапали.

– Почто ты надумал отправить в Переяславль Ярополка? – недовольно обратилась к мужу Агафья, сидя на краю кровати и нервными движениями расплетая свою длинную русую косу. – Нет бы отправить туда Всеволода или Мстислава. Неужто племянник тебе дороже родных сыновей, муженек?

– Нельзя мне уводить своих сыновей из Владимира, как народ на это посмотрит! – рассердился Георгий Всеволодович. – Люди уповают не на прочность городских стен, а на доблесть своих князей. У меня у самого на душе тошно из-за того, что мне надлежит покинуть столицу перед лицом врага, но иного выхода нет. Не собрав сильную рать, Батыеву орду нам не одолеть.

– Так ты полагаешь, свет мой, что град Владимир устоит под натиском мунгалов? – тихо и обеспокоенно спросила Агафья. – Ты уверен, что татарам не преодолеть валы и стены Владимира?

– Коль не был бы я уверен в этом, то забрал бы тебя и детей наших с собой в Ростов, – без колебаний ответил Георгий Всеволодович, подсев к Агафье и обняв ее за плечи. – Полно кручиниться, милая. Рать во Владимире я оставляю немалую, стены и башни здешние в исправности. Воевода Петр Ослядюкович в ратном деле опытен, да и сыновья мои тоже не лыком шиты. И месяца не пройдет, как я с братьями и племянниками своими нагряну ко граду Владимиру и разобью Батыя в пух и прах!

– Скоро ли подойдет с Поднепровья Ярослав с полками? – опять спросила Агафья, прижимаясь к супругу. – Томит меня какая-то тяжелая печаль, сокол мой. Недобрые предчувствия меня одолевают.

Дабы развеять страхи супруги, Георгий Всеволодович завел речь о том, как усердно потрудились суздальские Мономашичи, начиная с Юрия Долгорукого и до Всеволода Большое Гнездо, неустанно расширяя и укрепляя свой стольный град Владимир. Со времен основания этого града Владимиром Мономахом и до сей поры еще ни разу стены Владимира не были взяты неприятелем. Внес свою лепту в укрепление столицы и Георгий Всеволодович, перестроив стену и ворота детинца, центральной цитадели Владимира.

Немного успокоившись, Агафья повела супруга в покои младших детей. Георгий Всеволодович хотел попрощаться с ними именно сейчас, поскольку будить Дмитрия и Феодору ранним утром ему не хотелось. Сонная Феодора молча обняла отца, не вставая с постели, после чего она опять укрылась одеялом и закрыла глаза. Феодора слышала от матери и служанок о татарах, которые продвигаются к Владимиру, сжигая села и города на своем пути, однако десятилетняя княжна была уверена, что скоро злобные татары обязательно будут разбиты ее грозным отцом и его братьями. Ведь побеждали же они в недалеком прошлом и половцев, и мордву, и волжских булгар…