Итальянский след

– Было за что… Она беременная.

– Разве за это убивают?

– Да, – сказал Пафнутьев, как о чем-то само собой разумеющемся. – Встречаются люди, для которых подобное обстоятельство просто непереносимо. А убийство кажется им самым легким решением, самым разумным. Представляешь, как странно устроена психика человеческая – сказать женщине твердо и ясно, что он ребенка не желает, жить с ней не хочет, что уходит и навсегда… Сказать это в глаза – совесть не позволяет. Неловко ему, поскольку прекрасно понимает, что все эти слова, вместе взятые, есть подлость. Да, после всего, что было у него с этой женщиной, сказать подобное – чистой воды подлость. И он выбирает путь более легкий, более для него простой – бьет сзади по голове тяжелым предметом и тем самым выключает ее сознание. Он не может допустить, чтобы женщина о нем плохо подумала. Ему это тяжело, поскольку душа у него трепетная, воспитание тонкое, психика уязвимая. Ранимый он, понимаешь? Поэтому решает – надо отключить сознание, чтобы она не успела подумать о нем плохо. А потом перерезает горло. В полном, ясном и незамутненном своем сознании. И совесть его спокойна, поскольку женщина о нем плохо не подумала, даже мысленно не произнесла о нем нехорошего слова.

Пафнутьев развел руки в стороны, словно изумляясь собственным мыслям.

– Паша, – Худолей помолчал, подбирая слова, которые бы не задели Пафнутьева грубостью или, того хуже, глупостью. – Паша… Скажи честно – ты все это вычитал в толстых книгах или же тебя посетило озарение? Может, в тебе открылся дар?

– Какой дар?

– Ну, знаешь, у некоторых людей, к примеру, после удара током открываются сверхъестественные способности. Они могут разговаривать с покойниками, слышат голоса из пространства, перед их мысленным взором проносятся картины грядущих катастроф… Скажи, Паша, то, что ты сейчас рассказал… Неужели это было на самом деле?

– И не один раз. В том или ином исполнении. Да что там говорить, это происходит постоянно! Иногда без крови и без ударов по голове, иногда с кровью и ударами. По-разному, Валя. Мысль человеческая находится в постоянном поиске. Что делать, часто гораздо проще поступить подло, но анонимно, нежели честно, но публично. Сие есть тайна великая и непознаваемая.

– Да, я про эту тайну слышал от него не один раз. Скажи, Паша, ты считаешь, что с убитой произошло нечто подобное?

– Скажем так – не исключаю. Возвращаемся к Свете. А то меня нежданно-негаданно занесло в нравственные болота. Выбираемся на твердую почву фактов и обстоятельств. Как ты намерен ее искать?

– Не знаю.

– С чего хочешь начинать?

– Понятия не имею.

– Но хоть желание-то не пропало?

– Разгорелось с невиданной силой, – быстро, без запинки, ответил Худолей. Неожиданно для самого себя, даже с некоторой ошарашенностью он вдруг осознал, что в самом деле не представляет, с чего начинать, как организовать поиск пропавшей красавицы. Да, он мог найти следы, дать им неожиданное, чуть ли не провидческое толкование, изобличить и уличить. Во всем этом он ничуть не уступал Пафнутьеву и частенько даже его превосходил. Но теперь, когда пришлось самому принимать решения и направлять поиски, он растерялся. Это нисколько не говорило об ограниченности его возможностей, ничуть, все мы, ребята, хороши давать советы, поступать дерзко, а иногда даже с некоторой долей социальной отваги, но! Когда дело касается кого-то другого. А стоит обратиться к собственным бедам, нас неожиданно охватывает робость, неуверенность, а то и ужас перед самым простым и очевидным шагом.

Самое-то интересное во всем этом – когда дело касается кого-то другого, наши отвага и решительность разумны, целесообразны. То есть легкое, вполне допустимое безразличие к результату усилий позволяет уберечься от вариантов глупых, нервных, продиктованных самолюбием, обидой, ужасом перед возможными последствиями. А вполне простительное равнодушие позволяет принимать решения здравые, свободные от безрассудства и умственного помешательства.

– Включайся, Павел Николаевич, – сказал Худолей таким тоном, будто все предварительные слова сказаны. – Теперь, когда мы имеем в наличии труп, ты просто обязан заняться этим делом.

– Света местная? – спросил Пафнутьев.

– Не знаю, – растерялся Худолей. – Наверное.

– Сомневаюсь. Она не может быть местной. Живет одна, в однокомнатной квартире, ее посещают странные личности…

– Ты хочешь сказать, что Света…

– То, что я хочу сказать, я говорю, – жестковато ответил Пафнутьев, понимая, что именно такой тон в разговоре с раскисшим от несчастья Худолеем наиболее уместен. – Кому принадлежит ее квартира?

– Ты имеешь в виду…

– Она снимает эту квартиру? Арендует? Ей позволили там пожить какое-то время? Света сама купила ее или же ей позволили внести деньги, а на самом деле квартира принадлежит кому-то другому? Ты можешь ответить внятно хоть на один из этих вопросов?

– Нет, – ответил Худолей, не задумываясь.

– О чем вы с ней говорили? Что обсуждали? Чем вообще занимались?

– Если я тебе отвечу, Паша, ты покраснеешь до корней волос. И тебе будет неловко за неуместное любопытство.

– Это не любопытство, – Пафнутьев не пожелал проникнуться срамными тайнами Худолея. – Это следствие.

– Оно уже началось, Паша?

– Три дня назад.

– И у тебя есть успехи? Неужели такое возможно? Какой ты все-таки умный, Паша. – Худолей прижал свои ладошки к груди и посмотрел на Пафнутьева, придав своему лицу выражение, в котором можно было различить восторг, преданность и даже осознание собственной беспомощности. – Что ты пьешь, Паша, последнее время? Я готов сбегать немедленно.

– Немедленно, прямо сейчас, ты занимаешься квартирой Светы. Все, что можно о ней знать, ты должен знать. Метраж, ремонт, площадь жилая и общая, размер туалета и стоимость унитаза, мнение соседей, сплетни, участковый, прописка, юридическое обоснование…

– Обоснование чего?

– Участковый говорил, что у этой квартиры недавно сменился хозяин. Помнишь?

– Наверное, я был в беспамятстве, – признался Худолей.

– Юридическое обоснование купли-продажи. Договор, свидетельство…

– Свидетельство чего?

– Юристы подскажут. Есть такой документ. Расписки, банковские бумаги…

– О чем?

– Сейчас деньги не дают из рук в руки, их переводят через банки, через специальные ячейки с системой обмена ключей, проверкой купюр…

– Паша! И ты все это знаешь?! – воскликнул Худолей почти в ужасе.

– К концу дня и ты все будешь знать. Причем заверяю – гораздо полнее, чем я. У тебя будут фамилии, имена, адреса, суммы, расписки… Дальше говорить?

– Вполне достаточно, Паша. Потому что я перестал слышать твои слова и понимать их смысл сразу после того, как ты произнес «купля-продажа». Я тут же вырубился.

– Это было заметно.

– И еще, Паша… Ты тонко так намекнул на понятие, которое означает женщину легкого поведения… Так вот, должен сообщить… Меня это не смущает. Я проехал через это, Паша.

Пафнутьев помолчал, исподлобья рассматривая Худолея, потом перевел взгляд на стол, подвигал в растерянности бумаги, блокноты, зачем-то поднял трубку, послушал гудок.

– Я сказал предположительно. А что касается женщины, которую убили… То я почти уверен – она из них. Зона повышенного риска.

– Я расширил твое предположение. И вот что хочу, Паша, сказать… Ты должен заботиться только о четкости и ясности своих слов. Пусть тебя не тревожат мои чувства, какими бы трепетными они ни казались. Это не любовь, Паша. Я знаю, что такое любовь. Это совсем другое. Гораздо страшнее. Я сейчас даже не уверен, что Света так уж мне нужна. Да, Паша, да! Я в этом вовсе не уверен. Но если кто-то скажет, что… Если кто-то мне скажет, что… Что я должен взорвать город, чтобы ее вернуть… Я взорву город, Паша.

– И правильно сделаешь, – кивнул Пафнутьев. – Только чуть попозже.

Худолей оказался не столь уж беспомощным, как он сам о себе думал. Несколько лет работы с Пафнутьевым даже в качестве эксперта дали ему и знания, и опыт, позволявшие поступать правильно, вопросы задавать грамотные, вести себя осторожно и неуязвимо. Желание во что бы то ни стало найти Свету, нервная взвинченность, в которой он пребывал последнюю неделю, придали его уму несвойственную остроту, незнакомую доселе цепкость, а непривычно трезвая жизнь придала телу, духу легкость и неутомимость, с которыми он тоже столкнулся в себе впервые.