Линга Шарира. Третье возрождение Феникса

***

Мотыль помотал головой, отгоняя жуткие воспоминания, открыл глаза.

Стоит все это рассказывать? Было это на самом деле, или привиделось в бреду угасающего сознания? Он не знал, поэтому решил опустить подробности.

– Пришел в себя в карцере, – продолжил он рассказ, – на руке гипс, голова перебинтована, челюсть болит, зубы шатаются. Полгода на допросы таскали. Не поверили следователи, что я один против толпы бился. Требовали сдать членов группировки. Смешно, ей богу! Какая у меня, неприкасаемого, может быть группировка? Официально объявили происшествие тюремным бунтом. Многим сроки продлили. Если бы всех жмуров на меня повесили, пожизненное корячилось бы. Но нет, просто пятеру докинули, и обратно в барак.

А там уголовная власть сменилась. Чурок почти всех в другой лагерь переместили. После мне уже рассказали, чем все тогда закончилось. Десяток трупов, полсотни с травмами в лазарет. А двое крышей поехали, клялись на допросах, что видели, как я в волка превратился.

Что еще рассказать, Петрович? Через неделю после того, как меня из одиночки обратно в лагерь перевели, вызвали к Князю, это местный авторитет, который над всем лагерем смотрящий. Отказаться от переговоров нельзя было, за это нашинкуют, будь ты хоть волком, хоть медведем.

Я пошел. Терять-то уже все равно нечего. Захожу к нему в каморку, вижу такую картину: диван мягкий, столик журнальный, кальян, вискарик, на стене ковер ручной работы. Все как в лучших домах Ландона и Парижу.

Я зубы сжал, молчу. А сам Князь оказался маленьким, сухоньким, беззубым стариком лет шестидесяти. Сидит на диванчике по пояс голый, купола свои напоказ выставил. Весь в татуировках, с ног до головы синий. В руке сигаретка, руки слегка подрагивают. Холуев прогнал, чтобы с глазу на глаз потрепаться. Это он так свою смелость мне демонстрировал.

– Что, – говорит, – волчара, наделал ты делов?

Ну, я головой кивнул согласно. А чего возражать, если прав старикан, действительно пыли много поднял.

– Мы парнишку твоего под защиту взяли, – сказал Князь, – черные надоели всем. Ты простым ворам доброе дело сделал. Можно сказать, помог. Самых отъявленных уложил. Остальных менты убрали, от греха подальше. Дышать легче стало. А мы добро помним. Может нужно чего?

Я отрицательно покачал головой.

– Одного не могу в толк взять, – чешет репу Князь, – что ты такое, Волк? Как ты превратился в чудовище?

Ну и не сдержался я, Петрович, рассказал ему тогда все. И про Афган, и про плен. И про то, как меня наши отбили, полуживого, с гнойными язвами и безумным взглядом загнаного зверя. И про то рассказал, как после госпиталя вышвырнули меня из рядов с лишением воинского звания и всех привилегий. Про поездку на заработки в первопрестольную рассказал. Как на дороге корячился, глотая раскаленный асфальт. Все рассказал, только про отряд наш умолчал. Ни к чему зэку лишняя информация…

А когда выговорился, опустил голову, сижу и жду окончательного приговора. И почему-то мне все равно, что дальше будет.

А Князь репу почесал и говорит:

– Тяжелая у тебя была судьба. Иди, Волк. Иди с Богом!

И стало все как раньше. Я сам по себе, а лагерная жизнь сама по себе.

Глава 5

Россия. Московская обл. г Подольск. 31 января 2003 г. 11:24

Центральный архив Министерства обороны Российской Федерации

***

В архиве стоял затхлый запах, пахло старой бумагой, плесенью и мышами. Полковник Самохвалов и капитан Ерохин медленно шагали вдоль бесконечного ряда совершенно одинаковых стеллажей, выкрашенных серой краской.

– Где-то здесь было, – вполголоса бормотал полковник, – ага, вот оно.

Он остановился, поковырялся в куче папок и вытащил одну на свет. Папка ничем не отличалась от остальных, обычная, казенного вида, с пожелтевшими от времени страницами, выглядывающими с краю. В верхнем правом углу обложки красовался штамп «совершенно секретно».

– Держи, капитан, – сказал Самохвалов, протягивая папку Ерохину, – выносить из архива категорически запрещено. Копии делать тоже. Для ознакомления у тебя есть два дня. Прочитать и запомнить. Потом положить обратно, на то же самое место. Вопросы есть?

– Вопросов нет, – быстро ответил Ерохин. Взвесил папку в руке.

Полковник совсем сдвинулся на старости лет, — подумал он, – мне же тут ночевать придется.

Однако вслух ничего не сказал.

Россия. Московская обл. г Химки.

5 февраля. 2003 г. 19:32

***

Мама вздрогнула, услышав смех Лены, доносившийся из подъезда. Она так давно не слышала, как смеется дочь. Собралась. Вытерла предательскую слезу фартуком. Отомкнула входную дверь с облезлой обивкой. На пороге стояла сияющая дочь.

– Знакомься мама, его зовут Рекс.

С глубокомысленным видом понюхав запахи квартиры, порог осторожно переступил огромный черный лабрадор. Умные карие глаза по хозяйски осмотрели прихожую, мебель, двери.

– О, господи! – только и смогла произнести мама. У нее подкосились ноги.

– Теперь он будет жить с нами.

– Леночка, но как? Ведь в обществе слепых очередь на два года вперед.

Лена беззаботно пожала плечами:

– Я не знаю, мама, Петр Яковлевич договорился.

– И обучаться уходу за собакой ты должна была целых две недели. А тебе вот так, сразу после второго занятия собаку домой отдали?

Лена опять пожала плечами:

– Мама, Рекс очень умный. Мы с ним просто рождены друг для друга!

– А это ничего, что он без намордника? Не укусит?

– Ну что ты мам, это же собака-поводырь! Она приучена подавать упавшие предметы. Им даже в общественном транспорте можно ездить без намордника. Мне Петр Яковлевич рассказывал. А укусить она может, только если нападут на хозяина. То есть, на меня.

Леночка снова громко рассмеялась. Мама вздохнула и украдкой бросила задумчивый взгляд на нее. Петр Яковлевич, Петр Яковлевич, Петр Яковлевич. Уж не влюбилась ли дочка?

– А еще, – продолжала тараторить Лена, – Петр Яковлевич договорился, чтобы меня посмотрели в военном госпитале. У них самые лучшие в мире специалисты по контузиям. Он сказал, что если там не смогут меня вылечить, то уже нигде не смогут. Даже в Израиле таких классных хирургов нет!

– Но это же для военных, – попыталась возразить мама.

– А меня на работу берут! – беззаботно сказала Лена, – в военное ведомство. В какой-то закрытый «ящик» в Мытищах. Машинисткой слепой печати. Я буду работать шрифтом Брайля.

– Но ты же не умеешь печатать?