Пролог

© Виктор Рымарев, 2021

ISBN 978-5-0053-1700-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Много времени прошло, много воды утекло в небольшой русской речке Кашинке, я давно на пенсии и всё чаще и чаще задумываюсь о том, что ждёт меня там?

Как там встретят меня? Что скажу в своё оправдание? Имею ли я право на прощение?

Самое тяжёлое – это ночи. Днём легче. Суета, заботы, внуки. Время летит, и, кажется, ничто не остановит его.

Но наступает ночь. Я послушно укладываюсь в кровать и под тихое посапывание жены привычно утыкаюсь взглядом в потолок. И время останавливается. Вопреки всем физическим законам.

И я вновь оказываюсь в старинном русском городке, вновь брожу по его улочкам и переулкам мимо древних церквей и монастырей (один из них начал было восстанавливать популярный радиоведущий, но погиб в автокатастрофе).

Мне бы съездить в Кашин, зайти в одну из этих церквей, поставить свечку, помолиться. Покаяться.

Но…

Нет мне прощения.

Глава первая

29 июля 1975 года. Вторник. Калинин.

– Заканчивается посадка на автобус до Кашина с отправлением в семь часов пятьдесят пять минут. Повторяем…

Когда она началась, интересно знать? Я торчу на вокзале не менее сорока минут. Неужели прослушал? Я взглянул на часы: ого, 7.54!

Поспешно свернул газету, засунул в «дипломат» и, взяв его в одну руку, а огромный кожаный чемодан в другую, начал проталкиваться к выходу через единственную открытую дверь.

Возле автобуса, новенького «Икаруса», было пусто. Лишь шофёр, молодой парень в форменной куртке, закрывал багажное отделение. Он никак не отреагировал на мой красноречиво протянутый вперёд чемодан и, без всякой надобности пнув каблуком прекрасно накачанное колесо, молча полез в кабину.

Удивляться нечему. Ему явно не по нутру мой супермодный наряд. Это ясно читалось в презрительном взгляде, которым парень удостоил меня с высоты своего шофёрского величия, давая понять, чтобы я поторапливался: у него график и недосуг тратить драгоценное время на всяких там…

Поднимаясь по ступенькам в автобус, я заглянул парню в глаза. Вот ещё одного врага нажил. Надеюсь, не более чем на время поездки.

Не нравилось мне всё это. И больше всего я сам. Длинный напыщенный павлин с казёнными перьями в распущенном хвосте. А как бестолково начался день! Чуть не прозевал автобус, затем шофёр со своим ущемлённым самолюбием, и, в результате, тащись с чемоданищем через забитый салон, ищи своё законное место, которое, как сам того пожелал, где-то в самом конце автобуса.

Спотыкаясь о портфели и сумки, задевая чемоданом сидящих в креслах пассажиров, я уныло брёл по узкому проходу, ежесекундно готовясь услышать дружеский оклик какого-нибудь «приятеля», который, по закону подлости, непременно должен отыскаться в проклятом автобусе.

Тогда всему конец.

И ничего нельзя поделать. Поезда в Кашин из Калинина не ходят. Машину отбросили сразу: «Городок у нас маленький». Оставался автобус.

Я сделал всё, что было возможно сделать в данной ситуации: билет взял в конец салона, чуть свет притащился на автовокзал и даже нарядился соответственно.

И всё насмарку. Как я прозевал начало посадки?

Я боялся оторвать взгляд от чемодана, всем телом ощущая любопытные взгляды пассажиров.

Вот сейчас, сейчас раздастся ликующий вопль:

– Вадим! Какими судьбами?!

И, обращаясь к соседу (соседке):

– Теперь ехать не страшно: моя милиция меня бережёт!

Или ещё что-либо в подобном духе. Обязательно с намёком на мою профессию.

Ну, скажу я олуху царя небесного, что я вовсе не Вадим Красноталов: тридцати двух лет, женат, двое детей, а Владимир Николаевич Лебедев: двадцать пять лет, холост, молодой специалист, следующий по распределению в город Кашин на завод электроаппаратуры.

Кого убедишь моей «песней», предъяви я даже паспорт, диплом и направление? Злодей, конечно, извинится и даже ручку к груди приложит, но со своим соседом (соседкой) соответствующей мыслишкой поделится.

«А городок у нас маленький».

Эх, Нароков, Нароков, не вышел из тебя Шерлок Холмс, даже Анискин не получился. Хоть и мал твой городок и знаешь ты в нём каждую собаку.

Но, кажется, обошлось. Я благополучно добрался до указанного в билете места и кое-как пристроил вещи. Строго говоря, моё место у окна было занято, но там сидела такая молоденькая и такая хорошенькая девушка (студентка КПИ, судя по стройотрядовской форме), что у меня не хватило наглости согнать её оттуда.

Тем более, соседка, похоже, была не в духе. Не часто доводилось мне видеть у столь прелестных и юных созданий столь мрачного личика. Она демонстративно отвернулась от меня и прилипла к оконному стеклу. Что и говорить, там было на что посмотреть: облупленный пивной ларёк с полупьяными мужиками вокруг.

Интересно, чем я ей не угодил? Калининская она или кашинская?

Может быть, её знакомая или подруга. «Городок у нас маленький». Но бог с ней, с девушкой. Пора окончательно входить в образ.

Я откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза…

Вчера я после отпуска вышел на работу. Всякий знает, как чувствуешь себя в первый рабочий день, когда весь ещё мысленно там, на песочке под жарким южным солнышком.

Я лениво перебирал бумаги, входя понемногу в рабочий ритм, когда меня неожиданно вызвал Кузьмич.

Он был в кабинете не один. Рядом с ним сидел Нароков – начальник ОВД кашинского горрайисполкома.

– Как дела, отпускник? – приветливо пробасил Кузьмич, окидывая меня придирчивым взглядом цепких серых глаз.

– Нормально, – ответил я, пожимая протянутые немозолистые руки.

– Хорошо, просто замечательно, что у тебя всё нормально. Ты присаживайся, разговор будет долгий. Вот сюда, поближе к столу, чтобы мы с Петром Ильичём лучше видели тебя.

Чего на меня смотреть? Что я, переходящий вымпел? Неужели не надоел за столько-то лет совместной работы? Тем не менее, я опустился на указанное место под яркий свет настольной лампы. Как на допросе.

– Ну, – усмехнулся Кузьмич, – соскучился по работе? Тебе бы сейчас гору повыше да лопату побольше?

– С меня и бугорка достаточно. Больно горы у нас вонючие.

– Ха-ха-ха! – Кузьмич откинулся на спинку кресла. – Вонючие, говоришь? Верно. Ещё как воняют. Как там Маяковский говорил: «Ассенизаторы, партией мобилизованные». Так вроде?

Кузьмич глянул на молчаливого Нарокова. Тот согласно боднул большой коротко стриженой головой.

– Похоже.

– Вот я и говорю: в самую точку Владимир Владимирович попал. Прямо о нас… Ну, ладно, – Кузьмич посерьёзнел. Вздохнул. – Как бы там ни было, а работать надо… Хорошо выглядишь, – сделал он резкий поворот в разговоре. – Посвежел. Загорел. Лет двадцать пять, больше не дашь. Как считаешь, Пётр Ильич?

Нароков вновь мотнул головой.

Я на всякий случай улыбнулся. Попробуй, пойми, что у начальства на уме?

– Ездил куда или на даче ковырялся?

– То и другое. Недельку на даче попаслись, затем на юг махнули.

– В Крым?

– Феодосию.

– Вдвоём?

– Всем кагалом. Вчетвером.

– Забыл, сколько твоей младшей?

– Три годика.

– Ничего?

– Лучше всех дорогу перенесла.

– Как там цены?

Чем дольше продолжался наш разговор, тем менее я что-либо понимал. Наша беседа совершенно не соответствовала характеру Кузьмича и, тем более, занимаемой им должности. Может он перед Нароковым разыгрывает из себя демократа? С чего бы вдруг? Да знает его Нароков, как облупленного. Что-то здесь не то. Впрочем, дело подчинённого не рассуждать и, тем более, не обсуждать поведение начальства, а с наименьшим напряжением делать то, что оно, начальство, велит тебе делать. Не выходя за рамки уголовного кодекса.

Потому я самым добросовестным образом рассказал им (в жизни не имел более благодарных слушателей) о том, что жили мы не в самой Феодосии, а в Береговом – небольшом посёлке, который находится в нескольких километрах от города, по существу являясь его продолжением. Что жизнь в посёлке гораздо дешевле, нежели в Феодосии, и пляж там прекрасный, как раз такой, какой нужен для отдыха с детьми – он так и называется Золотой. Правда, там частенько дуют ветры, чего, к примеру, лишены отдыхающие в Коктебеле, расположенном между гор, но зато в Береговом гораздо спокойнее, а это главное для детей. Что овощи и фрукты мы покупали в государственном овощном магазине, там они гораздо дешевле, чем на рынке в Феодосии, цены на котором точно такие, как у нас, в Калинине. Что касается качества продуктов, то, к примеру, помидоры, при стоимости их в магазине десять копеек за килограмм, ничем не хуже рыночных. А персики, которые мы покупали в магазине по пятьдесят копеек за кило, хотя и были мельче и мятее рыночных, пятирублёвых, но зато гораздо вкуснее последних, так что мы стали покупать персики только в магазине. Наш девиз был таков: лучше маленький, но спелый и вкусный персик, нежели большой, но твёрдый и кислый! А вот картошку приходилось брать у частника. Там она дефицит и стоит рубль, а то и полтора рубля за килограмм. (В этом месте Кузьмич покачал головой, а Нароков сочувственно хмыкнул).

Я ещё много чего им наговорил. А они сидели и слушали. Внимательно слушали.

Наконец я выдохся и, обессиленный, вопросительно посмотрел на Кузьмича. Тот переадресовал мой взгляд Нарокову. Нароков неопределённо пожал плечами.

– Вам решать, – сказал он Кузьмичу. – Вы лучше знаете свои кадры.

Кузьмич усмехнулся, почесал обширную плешь и ещё раз внимательно осмотрел меня с головы до каблуков.

– Вот какое дело, Вадим, – сказал он задумчиво. – Надо помочь Нарокову. – Кузьмич замолчал, барабаня пальцами по столу, что он делал всегда, когда предстояло принять ответственное решение. – Поедешь в Кашин, – голос Кузьмича окреп, в нём зазвенел такой знакомый металл, что я с трудом удержал себя от желания вскочить на ноги и встать по стойке «смирно», – где поступишь в распоряжение Петра Ильича.

Я вопросительно уставился на Нарокова, но он был непробиваем.

– Ну что, Пётр Ильич, – Кузьмич грузно повернулся к Нарокову, – симпатичного парня, как ты просил, мы тебе подобрали. Смотри, какой орёл! Неужели какая-то соплячка устоит перед таким «красавцом». Приоденем соответственно, так ваша кашинская Дульцинея сама ему на шею бросится.

– Парень он, конечно, видный, – с сомнением в голосе проговорил Нароков, – но… бойкости в нём не чувствуется. А нам, сам знаешь, нельзя тянуть.

– Какая ещё бойкость? – нахмурился Кузьмич. – Тебе что, конферансье требуется?

Нароков досадливо сморщился.

– Ты не понял меня. Очень занудно он рассказывал про свой отпуск. Разве так можно? Всё-таки в Крыму, не в Рамешках побывал. О ценах десять минут талдычил, а про музеи Грина и Айвазовского не заикнулся.

Кузьмич громко, от души рассмеялся.

– Чудак-человек! Чего ему перед нами, старыми хрычами, бисер метать? А то он не знает, что нам эти музеи нужны как мёртвому припарки. Вот попроси его Леночка про Крым поведать, – он кивнул на дверь, за которой, в приёмной сидела его секретарша, – тогда он таким соловьём зальётся… Давай ближе к делу, не тяни кота за хвост.

Нароков не стал спорить. Кто спорит с начальством? Он раскрыл портфель, достал папку и положил на стол. Судя по её толщине, дело было серьёзное.

Пётр Ильич раскрыл папку.

– Подробно?

Кузьмич отрицательно качнул головой.

– Незачем сейчас рассусоливать. Ты введи его в курс, а там, на месте, он сам вникнет во всё. Парень толковый, разберётся, что к чему.

– Хорошо.

Нароков откашлялся, вынул из папки фотографию и протянул её Кузьмичу. Кузьмич бегло взглянул на снимок и передвинул фото ко мне. Чёрно-белая фотография размером 13х18. Явно любительское фото, но качество неплохое. Была снята девушка (или молодая женщина) в купальном костюме (бикини), на берегу небольшой заросшей тростником речушки. Девушка стояла на траве, слегка откинув назад голову с длинными, до плеч, белокурыми волосами, и, жмурясь от яркого солнца, весело кричала что-то фотографу, либо кому другому, кто стоял за кадром… Красивая. Грудь, ножки, всё как положено.

– Красивая женщина, – сказал я, возвращая фотографию Нарокову. – Что натворила?

– Никитина Татьяна Фёдоровна, – прилежно, как первый ученик в классе, забубнил Нароков, убрав фотографию в папку, – 1957 года рождения, мастер лёгкого платья комбината бытового обслуживания, проще говоря, портниха, – Нароков сделал паузу, – пропала без вести. Последний раз её видели 30 июня 1975 года, то есть месяц назад.

В первый день моего отпуска. Восемнадцать лет. Совсем девчонка. А на фото выглядит старше. Гораздо старше. Может, качество бумаги? Или фотограф перемудрил?.. Да, но причём здесь «орёл, симпатичный парень»?

– Мы сделали всё, что могли, – Нароков ласково, как любимую кошку, погладил папку. – Со временем не считались. Но, – Нароков искоса глянул на Кузьмича, – как сквозь землю провалилась!

– Погоди, – перебил Кузьмич Петра Ильича, – что ты перед нами оправдываешься? Не маленькие. Понимаем, что к чему. Ты лучше объясни парню, что тебе надо от него.

Нароков оторвался от папки, выпрямился и глубоко вздохнул. Чувствовалось, он подходит к самому неприятному месту в своём сообщении.

– Как я говорил, мы сделали всё, что могли. И даже больше, – Нароков нервно потёр руки и опять вздохнул, – Городок наш маленький. Пукни, (он употребил другое слово) – через минуту весь город будет знать. Так вот, есть у нас девушка. Наташа. Точнее, Петрова Наталья Сергеевна.

– Опять ты за своё, – не выдержал Кузьмич, – городок, девушка. Давай ближе к делу!

– Куда ближе, – огрызнулся Нароков. – Сейчас всё объясню. Погодите минутку. На чём я остановился? – он наморщил лоб. – Ах, да. Городок у нас маленький, – Кузьмич безнадёжно махнул рукой, – и есть такой слушок, что должна Наталья знать, куда запропастилась её лучшая подруга.

– Они дружили? – поинтересовался Кузьмич.

– В одном классе учились.

– Так в чём дело? Раскрути. Тебя что, учить надо, как такие дела делаются?

Нароков скрипнул зубами. Но сдержался.

– С Никитиной тридцать человек в одном классе учились. Всех не раскрутишь. А у Петровой железное алиби. Её мать лежала в больнице после тяжёлой операции на сердце, и Наташа сутками не вылезала оттуда. Десятки людей подтвердили её невиновность. Я же сказал: городок у нас маленький, все знают обо всём.

– Только не знают, куда Никитина подевалась, – съязвил Кузьмич.

– И это известно, – вздохнул Нароков. – Наверняка известно.

– Всем, кроме тебя.

– Всем не всем, но… Я с Петровой неоднократно беседовал. И к себе вызывал, и домой к ней заходил. И по-хорошему и, – Нароков резко оборвал фразу и сокрушённо развёл руками. – Упёрлась. Твердит, что ничего не знает. Хоть ты ей кол на голове теши!

Кузьмич с сомнением помял подбородок.

– А, может, действительно не знает?

– Врёт, – отрезал Нароков. – Всё ей прекрасно известно. Я ведь её, как облупленную, вот с этаких пор знаю. – Нароков поднял руку сантиметров на пятьдесят от пола. – На моих глазах выросла… Но почему говорить не хочет?.. И сын мой, Колька с Таньк.. Татьяной десять лет просидел на одной парте. Как их Марья Иосифовна в первом классе посадила. Дружил он с Татьяной и Наташей. После школы гуляли вместе. Всегда, бывало, втроём. В армии он сейчас, – несколько поспешно ответил Нароков на наш немой вопрос. – Весной призвали. В Туркмении служит. Слыхали про такой город – Мары?

– Впервые слышу, – нейтрально заметил Кузьмич.

– Далеко, – вздохнул Нароков.

– Надо думать, – буркнул Кузьмич. – А не было у них, случаем, любовного треугольника? – поинтересовался он, высказывая мою мысль.

Пока парень тянет армейскую лямку, деваха избавилась от соперницы. Чего проще. Подобных «love story ” сколько угодно. В подобные любовные треугольники людей засосало больше, чем в Бермуды.

– Нет, – вздохнул Нароков. – Здесь что-то другое. Мы этот вопрос с особой тщательностью проработали.

– Тогда ясно и коротко доложи, что тебе нужно?

– Так я и говорю: городок у нас маленький…

Кузьмич застонал, а я едва сдержал смех.

– … Все друг друга знают. Поэтому мне и нужен новый, неизвестный у нас человек. Молодой и симпатичный. Чтобы мог войти к ней в доверие.

– Кому это, к ней?

Кузьмич, разумеется, вовсе не нуждался в уточнении, но своим вопросом давал понять, что пора и мне проявить активность. Всё равно от дела не отвертеться.

Но мне и самому всё было понятно. Нужно втереться в доверие к девчонке, Петровой и выудить у неё, куда запропала её разлюбезная подруга. При условии, что Петровой известно что-либо. А это вилами на воде написано.

Всё хорошо, но чтобы войти в доверие к женщине до такой степени, чтобы она согласилась распахнуть перед тобой свою душу со всеми её затаёнными уголками и закоулками, нужно, как минимум, забраться к ней в постель. И устроиться там весьма основательно.

А мне вовсе не улыбалась подобная перспектива. И проблемы с ней связанные.

– К Петровой, – пояснил Нароков.

– Дохлый номер, – подал, наконец, я свой голос. – Что она, дура, выложить всё первому встречному?

– Иной раз первому встречному такое выкладывают, что родному отцу вовек не расскажут.

На что Кузьмич намекает? Или делится богатым семейным опытом?

– У нас нет другого выхода, – вздохнул Нароков. – Это наш последний шанс.

– Ладно. – Кузьмич рубанул ладонью по столу. – Задача ясная.

И посмотрел на меня.

Ему, конечно, всё ясно. Он здесь останется. Мне, а не Кузьмичу придётся тащиться в затрюханый Кашин и соблазнять там какую-то девицу. Хорошо, если симпатичная. А если корова коровой?

– Не справлюсь я, Михаил Кузьмич. Отвык. Я и говорить с ними разучился. Одни запчасти да навоз на уме, а ими не то, что девушку, старуху не соблазнишь.

– Тебя никто не заставляет её соблазнять. Ты подружись с ней, войди в доверие.

– Если дело в том, чтобы войти в доверие, то никто лучше Мишки Винника не справится. Он без мыла к любой бабе в… душу залезет. Он моложе меня, и холостой в придачу. Может жениться на девушке. Для пользы дела.

– Михаил мне здесь нужен, – отрубил Кузьмич. – И вообще, – поморщился он, – давай без кокетства. А насчёт женитьбы – хорошая идея. Сколько тебе было, когда с Ниной расписался?

– Двадцать пять.

– Вот и прекрасно. Начнёшь сначала. Сделаем тебя опять молодым и неженатым. Чем плохо? Что у вас там есть из предприятий? – повернулся Кузьмич к Нарокову.

– Ликёроводочный, завод электроаппаратуры, льнозавод, сельхозтехника, – Нароков старательно загибал пальцы.

– Так, – оборвал его Кузьмич, – на завод электроаппаратуры приезжает молодой специалист. Предположим, экономист. Симпатичный парень, двадцать пять лет, холост, спортсмен, не пьёт, не курит. Что ещё надо? Какая девка устоит? Но смотри – не зарывайся. Без глупостей. Впрочем, парень ты серьёзный. Не подведёшь.

Что означало: приговор окончательный и обжалованью не подлежит. Правда, оставалось неясным, куда или во что именно я должен был «не зарываться» и какие «глупости» он имел в виду?

– Детали обсудишь с Нароковым, в чьём распоряжении ты отныне находишься, а документы тебе сейчас подготовят, – подытожил Кузьмич и встал. – Да, кстати, – крикнул он мне вдогонку, – зайди к Воронцову, подбери барахло помоднее. Я ему звякну. И вечером обязательно загляни ко мне.

Я согласно кивнул и вышел к Нарокову, который нетерпеливо переминался в приёмной. Провёл его в свой кабинет.

– Давайте обсудим детали, – сказал я, кивая на свободный стул.

– А что обсуждать? – развёл руками Нароков. – Жду вас завтра в Кашине. Там и разберёмся. Первый автобус в 7.55. Очень удобный рейс.

– Завтра? – удивлённо переспросил я. – К чему такая спешка?

Как землю роет. Чего так расстарался? Раньше надо было стараться. А теперь: рой не рой… Поздно.

– Мне, всё-таки, подготовиться нужно.

– Чего готовить? Документы давно готовы. Фотографии наклеить.

– Хорошо. Завтра так завтра. Как будем поддерживать контакт?

– Завтра, – с ударением на первое слово проговорил Нароков, – как приедете в Кашин, сдайте вещи в камеру хранения, садитесь на рейсовый автобус (он у нас один) и езжайте до центра. Завод электроаппаратуры рядом с остановкой. Если не будете тянуть, то до обеда успеете в отдел кадров. Обед у них с двенадцати до тринадцати. Обращайтесь непосредственно к начальнику отдела. Он в курсе.

– Что именно он знает?

– Не волнуйся, – улыбнулся Нароков, – лишь то, что к нему должен обратиться мой знакомый, которого нужно устроить на работу. Кстати, он отставник, умеет держать язык за зубами. После того как оформишься на работу, отправляйся по адресу: Луначарского, 9. Запомнил?

– Луначарского, 9.

Быстро он вошёл в начальственный образ.

– Там живёт Шорникова Марья Ефремовна. Она держит квартирантов. Сейчас у неё комната свободная. Скажешь, что её порекомендовали тебе на заводе.

– Почему именно Шорникова?

– Мы с ней соседи. Огороды рядом и нужник у нас общий. Поводов для контакта будет более чем достаточно.

– У неё частный дом?

– А ты что думал? – усмехнулся Нароков. – Не в Париж, чай, едешь.

Действительно, не в Париж. Но какая честь: ходить в один нужник с Нароковым! Как бы голова не закружилась от неслыханного доверия.

– Суду всё ясно. Не смею больше вас задерживать.

– До встречи, – сказал Нароков, подавая руку.

– В нужнике, – закончил я. – А папочку?

– Ах, да, – поморщился он, – совсем из колеи выбился с этим делом.

Нароков положил папку на стол и вышел из комнаты.

Я стал перелистывать документы. У меня было слишком мало времени, чтобы ознакомиться с делом досконально, да этого и не требовалось. Всему своё время. Сейчас я ставил перед собой более скромную задачу: меня интересовал стиль работы Нарокова. Но как ни скромна была моя задача, папка была объёмна, и даже на то, чтобы просто перелистать её, потребовалась уйма времени. Затем возня со шмотками. Даже перед собственной свадьбой я так не копался в тряпье. Что поделаешь, слишком много значат они в нашей жизни. Особенно, когда ты обязан соблазнить молоденькую девушку. Мы с Воронцом перерыли весь склад ОБХСС. В итоге набрался целый чемодан сплошной «фирмы».

С чемоданом я и завалился к начальству. Вид у Кузьмича был… От холеной утренней барственности не осталось и следа.

– Садись, – устало кивнул он на стул. – Выкладывай, что накопал? Только короче.

– Ничего хорошего. Дохлое дело. Несчастный случай отпадает. Утонуть там негде. В Кашинке вода в лучшие годы выше колен не поднимается. Уехать не могла. Все документы, включая сберкнижку, остались дома. Как была в стареньком сарафанчике и простеньких туфельках, так в них и пропала. Единственная, более-менее приемлемая версия – похищение. Вопрос: кому она понадобилась? Не ЦРУ же?

– Что надумал?

– Есть пара идей.

– Ну?

– Девичья фамилия матери – Оболенская.

Я выразительно посмотрел на Кузьмича. Клюнет?

– Ну и?

– Белая гвардия. То да сё…

– Ермакову (начальнику УГБ) хочешь спихнуть? Не выйдет. Моя мать – Голицына. Что из того?

Сорвалось.

– Вторая версия такая. Деваха она молодая, красивая, блондинка. А в их районе джигитов, как мух, развелось. Грузины, армяне, чеченцы, кого там только нет. Парни молодые, горячие. При деньгах. Уговорили девку, а то и силой в машину затолкали. Дальнейшее известно. Что от неё осталось? Добили. Сунули в багажник. Отвезли подальше. Закопали. Ищи теперь ветра в поле.

– Вот и получается, что всё в подругу упирается, – задумчиво проговорил Кузьмич. – Сумеешь расколоть девчонку?

– Далась вам…

– Нароков прав. Петрова – наш последний шанс. И учти, – Кузьмич поднял вверх указательный палец правой руки, – этим делом Москва интересуется.

– Москва?

– Москва.

Странно. Какое дело Москве до провинциальной девчонки? Скромной портнихи из местного КБО. Пусть даже и красивой блондинки.

Нина была дома. Она лежала на диване с раскрытым томиком Игоря Северянина в руках. Полы и без того коротенького халатика задрались, полностью обнажая тёмно-коричневые ноги. Интересный факт: Нина у меня натуральная блондинка, но ни разу в жизни не видел её с облупленной либо красной от недавно слезшего загара кожей. Хотя на солнце она может торчать целыми днями. То ли кожа у неё такая, то ли загорать умеет.

– Как мечтать хорошо Вам в гамаке камышовом, – прогнусавил я, наклоняясь над супругой.

– А, это ты.

Нина хлопнула мохнатыми ресницами и вновь уткнулась в «Громокипящий кубок».

– Иди, поешь чего-нибудь. Я у своих перекусила.