Совпадение

– Я это… – Витя заикнулся, будто желал холодной воды, чуть ли не со льдом. Что стало первой ошибкой.

– А почему «chifir» отказываешься пить? А по жизни все ровно?

Я, биограф, поясню. В российской тюрьме иерархия: касты заключенных. Одна из которых «отделенные». Кому запрещается пить и есть из общей посуды.

– Все у меня ровно. – Сказал Витя. – Я и не отказываюсь.

Витин собеседник закричал парню в другой стороне камеры:

– Антон! Поставь ноль-пять.

Витя заметил самодельный кипятильник: провода и железная пластинка. А вскоре и запишет на клочок бумаги, как заметил. Иначе забудешь.

– Ты тюрьмы не боишься?

– А чего бояться? Здесь тоже люди.

– И что у тебя за беда?

Тяжело отвечать, чего да как. Не случай, где козырнешь. Хотя я, биограф нигде ему не рекомендую «козырять» и выставлять себя похвалы ради и будто бы лучше и выше. Все это заблуждение. Витя волновался. Пойман с поличным. Статья, хуже того, за наркотики. У русских это считается на плохом счету. Зато приветствуются грабежи и воровство.

Честно рассказал, как все вышло. Затем окажется в оживленном разговоре. Серега засыпал горсть черного и рассыпного чая в железную кружку. Пусть заваривается. Чай в российской тюрьме – важный напиток. Тюремный и крепкий – называют «chifir». Серьезный разговор, как правило, без него не проходит. К ним подсело несколько человек. Слово за слово. Горячую кружку передавали по кругу и пили маленькими глотками. Ребята сказали, что ВИЧ-инфекция – это не смертельный приговор. Если здоровый образ жизни, то даже получишь пенсию, ввиду старости. Разговор крутился вокруг краж, грабежей, наркотиков, женщин, СПИДа. Витя, естественно, сразу не записывал в дневник, что, кем и какой интонацией говорилось. Без прямых трансляций, стало быть. В тюрьме подобное нежелательно. Подумают: донос.

В углу камеры, из окна, Серега (Серж), его первый собеседник, дал старый и поцарапанный мобильник. Звони, дескать, куда нужно, но говори тихо. Телефоны запрещаются. Витя, по воспоминаниям в печати, звонил бывшей подруге. Ее мобильник, пишет, отключен. Хотя черновики утверждают иначе. Туда, мол, не звонил. Серега ему вручил зубную пасту, бритву, носки. Помощь настораживала… Витя, хоть молод и глуп, но догадывался, что взаперти лучше долгов не иметь. Серега объяснил:

– Всем помогают. Это «obschak».

Так называют, цитирую дневник, «тюремное добро для нуждающихся». «Obschak» собирают на воле. У российских гангстеров есть правило. Дескать, совершил преступление, имеешь куш, пусть даже маленький – дай в тюрьму. На эти деньги купят необходимое. Россия – не то, что капиталистические страны старой закалки. Россия не балует арестантов. Оно и понятно. Я, русовед, интересовался, отчего так. Должно лететь в космос. Должно поддерживать армию, строить жилье, университеты, больницы, театры. А еще освоение Сибири и Арктики. Дел хватает! И не всегда остаются средства для заключенных. Вот почему собирается «obschak».

Серега в камере главный. Таких называют «smotryschiy». Назначается криминальным обществом, а не тюремной администрацией. В силу чего он показал Вите свободную, верхнюю койку. На жаргоне – «пальма». Все кругом спали в одежде. Он лег в джинсах и майке. Прожженный плед и худая подушка. Гремел телевизор. Человек тридцать, как узнает, спят в две смены. «Bratva», элита заключенных – в одну. Вите повезло, что очутился именно здесь. В здоровых камерах, по слухам, трое на одну койку. Таким образом стоило благодарить ВИЧ. Хотя бы выспишься. Удача и в другом. Обычно арестанты ядовито подшучивают и беспокоят новичков и молодежь. Зато инфицированные часто под кайфом. Не до таких, стало быть, как Витя. Итого получается, дважды повезло, ввиду новой болезни. Повезет и далее…

Накрылся с головой пледом. Ведь лампочка у потолка слепила глаза. Печатная версия утверждают, будто вспомнил о своей подруге. Надеялся: не заразил. Я, хранитель секретов, впрочем, знаю, как это не так, чтобы совсем правда. Все-таки у нас чистовик. Ну или хотя бы попытка на то. Мой доверитель больше думал за себя, чем о других. И теперь ему заключенному, казалось, что самый трудный шаг сделан. Первый шаг в камеру. Пожар волнения в себе затушен. И не страшно, что взаперти. Считай, как в армию сходил. В повести «Путеводная звезда писателя» Витя вспоминает слова Вячеслава Дёгтева: «Я бы в тюрьме посидел. Недолго, правда. Интересно, какая там жизнь?»

На следующий день Витя пробовал баланду. Открылась «kormushka», окошко в двери. Заключенные туда несли железные миски. «Balander», кухонный работник из заключенных, черпал половником сечку из бочка и наполнял посуду. Витя искал миску чересчур долго. «Kormushka» захлопнулась. Дегустация тюремного меню откладывалась до лучших времен и событий. Выяснилось, опоздал не только он. «Smotryschiy», Серега это заметил. «Balander» спешил не впервые. Серега ударил по двери. Кажется, ногой в тапочках ударил. Мой доверитель не помнит, чем ударил. Ибо стеснялся вести репортаж в черновиках по горячим следам.

– Старшой! Подойди к девять шесть. – Крикнул «smotryschiy».

В камере воцарилась тишина. Дневник утверждает фантастическое явление: даже телевизор сам выключился! Шаги в коридоре. Надзиратель спросил, почему звал? Серега (прозвище Счастье) требовал беседу. В маленьком окошке появилось лицо раздатчика пищи: веселые глаза, крючковатый нос:

– Что случилось? Чего не так?

– Тебе сколько раз говорили, чтобы прежде чем уйти, спрашивал…

Впрочем, по версии печатной, высказался грубее. Но я, сторонник мирных переговоров, такое скрываю. Окажись я рядом с Витей при тех, скандальных обстоятельствах, то запретил бы пищу. Возможно, отравление. Раздатчику пищи тоже трудно. Всех накорми. И успей вовремя. А если пища остынет? Тоже, значит, конфликт!

Дни шли – Витю вызвали на суд. Арестант, по прозвищу Царек, с татуировкой Христа над сердцем, дал ему пинка. Это местная примета – чтобы не возвращался. Хотя печатная версия «Носителя» не дает показаний, что схватил пинок. Но рукописи, известно, не горят. Дело в том, что на момент создания повести Витя работал на стройке и головокружительно думал о будущей политической карьере. А потому решил, что сцена с пинком вряд ли понравится его избирателям. Вследствие чего зачеркнул в рукописи откровенный фрагмент. Но я, наследник тайн, заметил признание. Хоть и зачеркнуто, а на месте. Правда отныне известна!

В суде перед ним увели молодого и огорченного парня. Девушка в красном плакала и кричала, что его не забудет. Следом очередь Вити. Мало понял, что имела в виду судья. Волновался – ладони вспотели. Уже предупрежден: данный суд, Басманный, считается строгим и показательным. Пространство наполняли юридические термины. Витя мечтал: свобода! Неудивительно, что забыл слова для самозащиты. Их обдумал накануне. Молодой человек поблизости рисовал в тетради. Витя присмотрелся: чертиков рисовал. И это – его адвокат. Он говорил на тюремном жаргоне. «Feny» – так еще русские называют язык преступного мира. Защитник, будто сам из соседней камеры. Как бы срок не добавил, когда ляпнет не в строчку. Витя понял, что придется держать словесную оборону в одиночку. А меня, душеприказчика, поблизости не было. Значит, в одиночку. Вопреки полит. грезам стеснялся публичных выступлений. Травку не стеснялся курить. А роль оратора – не его стиль. Согласно дневнику тех дней: еще недавно приглашали на сцену в доме литераторов. Ну, чтобы рассказать стишок собственного приготовления. Витя взошел на сцену. Скрипели полы. Публика замерла. И вдруг поэт проявил молчание около минуты. Недвижно, прямо-таки, если не каменный и не бронзовый то, словно восковая фигура. Впоследствии его однокурсник мне скажет в интервью, что прошла минута. Будто засек погружение в воду. Сам бы Витя не смог. Занят поэзией. Не до часов. «Спасибо за внимание». – Буркнул себе под нос и сел обратно в среднем ряду. Стихотворение называлось «Тишина». Публика о таком наваторстве не догадывалась. Что, впрочем, поведал мне, следопыту, Витин однокурсник с часами. Он просил не упоминать его имя здесь. Дескать, у моего заказчика не самая лучшая репутация. О чем еще будет на дальнейших страницах этой книги. Едва ли, считал однокурсник, потом отбелишься, если сидел рядом.

Но судебное заседание – это уже не дом литераторов. Будто утопающий за бортом. Можешь, не можешь – плыви! Адреналин порой дает самопознание с новой стороны. На суде Витя утверждал, что не приносит опасности обществу. Курение – вред лишь себе. И с учетом его диагноза, речь тут о физической и психической анестезии. Фрагмент черновика, выступление, которое не вошло в печатную версию: «В ряде образцовых стран травка легализована. И, наконец-то, главное. Лишение свободы – равносильно, что идти против международных норм и гуманизма. И как, спрашивается, посмотрит Амстердам? Вдобавок, я не имею с собой теплых вещей. И только бы не этап в лагерь! Особенно, сибирский! Ибо там, согласно National Geographic, до минус пятидесяти градусов. Угроза воспаления легких. Что равносильно погибели. А это – смертельная казнь! Слишком жестокое наказание, по причине хранения травки. Международное право, разумеется, подобное не предусматривает». Так он вспоминает свою речь.

Со временем сделает пометку в черновике. Для меня, значит, допишет. Сейчас, дескать, на том суде молчал бы. Стишок «Тишина». Ну а тогда увлекся! И каждое очередное слово – и более верил в освобождение. Витя даже согласился бы, если прокурор даст пинка перед выходом из суда. Только не возвращайся.

– Вы всей камерой эту речь готовили? – Прервала судья.

Витя смотрел на нее. Лицо не выражало чувств. Из печатной версии: «Будто не человек, а машина. Чуть ли не гильотина». Позже догадался и записал в дневнике, зачем оборвала выступление. Еще чуть-чуть и рассмеется. А судьям, по слухам, так не положено. Хорошо, что все прошло столь серьезно. Иначе мой доверитель мог получить психологическую травму и заикаться дальнейшее летоисчесление.

Его приговорили к… Впрочем, я, душеприказчик, не раскрою, насколько звонко ударил судейский молоток. Пусть остается в журнальной версии. Тем более, что повесть «Носитель» ему нравится лишь на десять процентов. Остальное уничтожил бы с глаз долой.

В моих руках тюремный дневник. Что было платформой той повести. Вкратце перескажу наблюдение. ВИЧ-камера объединяет всех зараженных, но разных. Без инфекции – сидеть врозь. Но здесь бок о бок: убийца, воришка алюминия, бывший сотрудник уголовного розыска и растоман Витя. О, кого только не встретишь! В камере регулярная атака наркотиков. Уместно сравнение с притоном. Я читаю, что в их камеру кое-кто занес кило морковки, где одна большая и чистая, а остальные маленькие и в земле. Так что попался при досмотре и отбывал затем в соседней камере. Ирония судьбы. Тюремщики знали о поставках наркотиков, но смотрели сквозь пальцы и решетку. Вичевые тоже вели себя тихо. Ведь жалобы зараженных наиболее привлекут внимание. Существует множество организаций по защите прав инфицированных. Официально в белоснежных документах, точно бы выдавалось усиленное, как в ресторане, питание. И если честно и без жалоб, если не цитировать черновики, то пища оставляла желать лучшего. Ну да ладно. Это ведь тюрьма, а не санаторий. Проблема, что все должно требовать. Само вряд ли придет. Это означает массовую голодовку. Затем, возможно, будут поблажки. Но и в камере, того жди, обыск. Что с учетом наркотрафика не приветствуется. Накануне приема запретных средств заключенные часто выключали мобильники. Теперь не дозвонишься. Среди русских головокарманорезов считается дурным тоном употребление таких, черт знает каких, средств. Принято оставаться в здравом уме. Дабы, цитирую дневник, «охранять на воле и в заключение справедливость». Что еще? Согласно рукописям, в российском криминальном обществе есть неписанный закон. Так называемые, «ponytia». Уйма пунктов… Человека, например, не судят по национальности или вероисповеданию. Не кради и не обманывай в тюрьме. Долги, в частности, картежные возвращай своевременно. В камере можно мыть полы, а в бараке – нельзя. Торговля наркотиками, изнасилование, педофилия строго осуждаются. И так далее.

Я, исследователь, смотрю дневники. Страницы слиплись и пожелтели. Годы прошли. Тюремные судьбы, которые пересеклись с моим доверителем. Случайно?.. В жизни, говорят, без случайностей. Вот… Заключенный парень служил в охране лагеря. Сам, значит, бывший надзиратель. Среди сослуживцев продавал наркотики. В итоге, арест и приговор к девяти годам лишения свободы. Должен быть в камере сотрудников. У зараженных иначе. Болен – и сюда. К таким сотрудникам не так, чтобы уважительно относятся. Но того человека не беспокоили. Однажды он поставил на стол свою, большую и керамическую кружку:

– Мамка подарила!

Один бродяга без спроса взял в руки кружку:

– Сделаешь «братве» подгон?

Во множественном числе, конечно, имел в виду себя – число единственное.

– Человеку еще девять лет сидеть. – Сказал другой «бродяга».

– Тогда не надо. – Решил тот, кому нужна кружка. – Оно и грех что-либо у него брать.

Я, читатель, тону в рукописях и нахожу другую судьбу. Арестанта перевели из нормальной камеры в зараженную. Врачи сообщили диагноз. Ведь по прибытию все сдают анализы крови. Новоприбывший быстро смирился с болезнью. Ничего, мол, удивительного. «Долго травился. Все к тому и шло». – Сказал. Так что укололся общим, «вичевым», шприцом – один у всей камеры. Взаперти труднодоступен. Через неделю врачи сообщили: ошибочный диагноз. Слишком поздно сообщили.

Я, душеприказчик, читаю дальше. В сундуке достаточно судеб. Я даже вдохновился: не перенести ли их в новые книги? Все-таки я, наследник, в праве распоряжаться историями. Мой доверитель упоминает сокамерника, по прозвищу Счастье. Тот самый Серега, «smotryschiy». Мать сожгла его вещи и выгнала из дома. Потому что ВИЧ-инфицирован. Я тут в недоумении. Что, если у русских не лучшая агитационная компания в защиту инфицированных? Серега не винил. У него ведь младшие сестры в доме. Еще повезло, что периодически посещал тюрьмы. Своего рода исправительный санаторий. Иначе бы скололся и умер. В девяностые годы, так называемые в России, «nulevii», подростки часто хотели карьеру бандита. После крушения СССР такая мечта среди молодежи была популярнее, чем космонавтика. Его заключение началось с малолетки. В знак протеста надзирателям сжег свою робу прилюдно, во время проверки. Взрослые «бродяги», конечно, выслали письмо с поздравлением. Была в жизни Сереги и ложная романтика. Он ей нравился. Студентка МГУ. Разговоры с ней сводились к «передачкам». Лишь роль посредника – забрать у знакомых сумку и принести в тюрьму. Естественно, посылку от внешне приличной девушки обыщут менее дотошно, нежели гостинцы товарищей. Подозрительные лица: худые, стеклянные глаза. Догадаются, что наркоманы. Посылку для ВИЧ-инфицированных, как правило, осматривают усиленно. Большинство зараженных арестантов – это после наркотиков. А тут еще подозрительные лица! Поэтому требовалась приличная девушка.

Я, жизнесказатель, плыву по дневникам – судьбы… Я откладываю их в сторону. Я понимаю – надо рисовать портрет заказчика. Но ведь обычно портрет имеет фон.

Я, биограф, останавливаюсь подробнее на странице, где его отправляют в лагерь. После суда обычно туда высылают. Он тревожился при сборе вещей. Смена среды обитания. Ожидается новое. Что, если хуже? Прощание.

– Оставь свой номер. – Витя неосторожно предложил соседу. – На воле встретимся.

– К тому времени, как я освобожусь, ты уже забудешь, кто такой Олег Каторга.

Только теперь вспомнил: большой срок!

Извинился, что забыл о том и желает освобождения. Амнистии какой-нибудь.

Напоследок Вите дали маленькую сумку с едой и сигаретами.

– Спасибо. Я не курю. Бросил.

– Поделись с кем-нибудь. «Вертухаю» в поезде дашь и принесет кипяток. Неизвестно, сколько и куда ехать.

И правда, неясно. Узнаешь по прибытию.