– Так.
Значит, это черный человек, —
подумал я…
– Явился он, —
подумал я, подумав, —
разыгрывать классический сюжет.
– Ты кто? – подумал я.
Молчанье. —
Одно к другому, и одно другого
не легче.
Поначалу: сон – грибы,
и явь —
дремучий мученик – молчальник.
– Садись, – подумал я. —
Садись, молчальник,
молочный брат необычайной ночи,
садись,
ты,
черный символ непочтенья!
Ты,
непочатый печенег молчанья!
Молочный брат необычайной ночи,
с кем
вздумал
состязаться по молчанью?
Мой дед молчал. Отец молчал,
и брат
отца.
И умирали тоже молча.
Я – третье поколение молчащих.
Эх, ты, какой ты
черный человек!
Чернявее меня,
но не чернее.
Как видишь, – я потомственный молчальник,
молчальник – профессионал.
3. «Сосуществуем мирно…»
Сосуществуем мирно:
я, будильник.
И кто главенственнее —
я или будильник?
Будильник!
Утром он визжит:
– Подъем! —
Так понимать: вставай и поднимайся!
Раз он визжит:
– Вставай и поднимайся, —
я поднимаюсь и встаю,
и снова
встаю и поднимаюсь,
и встаю!
И поднимаюсь!
И включаюсь в дело,
как честный, добросовестный рубильник.
А вечером визжит:
– Пора страстей!
Пятнадцатиминутка наслаждений! —
Так сколько
скользких
порций поцелуев
плебеям, нам,
воздаст Патриций Часа?
Железный страж мой!
Мой блюститель часа!
Тиктакает и не подозревает,
что я однажды выну молоток
и тикну так,
чтобы разбить – как можно! —
костлявое стеклянное лицо!
4. «Тот человек ни слова не сказал…»
Тот человек ни слова не сказал.
Ни слова не сказав,
ни междометья,
он промолчал
и, кажется, ушел.
И пил я пиво, черное, как небо!
И грыз я самый грозный корнеплод
двадцатого столетия —
картошку.
Она,
на мандариновые дольки
разрубленная,
отдавала рыбой.
В окне
(окно – квадратный вход в туннель
необычайной ночи)
возникали
брезентовые контуры людей.
Брезентовые космонавты ночи,
шли работяги —
пьяные в дымину,
дымились, как фруктовые деревья
весной,
а возникали,