В ночь под Рождество

Я по осени там два табунка кабанов видел, думаю, что они на орехе до весны продержатся. От зимовья, вниз по ключу, до Катэна – меньше километра. В мес-те впадения ключа в Катэн – очень глубокая плёса, ту-да рыба на зимовку собирается. Поэтому на этой плёсе можно всю зиму на короеда ленков ловить. А рядом с барачком – хороший, крепкий лабаз для хранения при-пасов…

Мельников внимательно слушал Лёньку и был не-мало удивлён тому, как он свободно даёт характеристику лесным насаждениям, хорошо владеет лесоводственными терминами.

– Как, Лёня, твои успехи в школе? Что думаешь на каникулах делать? – Михаил Николаевич внимательно посмотрел на Лёньку.

Лёнька бросил быстрый взгляд на деда и хотел уже ответить, но его опередил Савелий. Медленно, как бы взвешивая каждое слово, глядя в упор на Мельникова, он сказал: – А, на што ему, энта школа? Научился малость читать и писать – и фатить. Што она ему ишшо даст? А ни чаво, разор только один. Ты, Михаил, помнишь Денисовых? Ну, тех, што сразу за протокой жили? Ишшо сын у них был, Андрей…ну, тот, што военное училище окончил и охфицером был… Ну, вспомнил?

Михаил Николаевич хорошо помнил эту дружную, работящую семью, хотя после их отъезда из посёлка уже прошло несколько лет.

– Так, Васька Денисов всё хотел детям образование дать, а они, только чуть оперились – и шась из дому – кто в Хабаровск, а кто ишшо куды… – продолжал Савелий. – Ну и што? Вона, старший сын их, Андрей… охфицер, командир… А приехал в отпуск, пошёл на рыбалку и утоп в Катэне. Нашли уже по осени аж чёрт знает где… А всё почему, Михаил? – Савелий, прищурившись, посмотрел на Мельникова.

Мельников молчал, ещё не совсем понимая, куда клонит Савелий.

Выдержав паузу, Савелий продолжал: – А, всё по-тому, мил человек, что отлучили Андрюху, царствие ему небесное, от тайги. Ты, вот охотник, Михаил, и знаешь, что ежели щенка ишшо малого от материнского молока отлучить – не получишь из него хорошей охотничьей собаки. Хошь ты чем его корми по-том, а хорошей собаки из него всё одно не получится! Вот так и человек…

Тот, кто сызмальства к тайге привык, кто и под дождём, и зимой у костра, да комаров своей кровушкой накормил и не скис – вот тот человеком стал.

И тогда нипочём ему никакие напасти, никогда и ни-где он не дрогнет, не пропадёт… А всё почему? А по-тому, дорогой мой, што тайга, она как мать родная – где и побалует, а где и накажет, а всё одно человека воспитает. А я хочу, штобы мой внук не барчуком вы-рос, а матёрым таёжником был, штобы научился чело-веком стать и шишки себе набивал щас, пока молод…

Потом уже поздно будет, да и никто ему не подскажет, ежели што не так. А я, пока жив, ему ишшо чем-то помочь могу. А школа… – Савелий тяжёло вздохнул – школа, ежели он захочет, никуды от него не де-е-е- нется. Главное, чтобы у него, у Лёньки, сердцевина не была гнилая, как у тополя… Штобы в руках себя мог держать, смог устоять против соблазнов разных. А это можно воспитать только здесь, в тайге…

А кого с малолетства от тайги, как от матери род-ной, отлучили – из того человека толку уже не будет… Нет. Может где, в другом-то месте, он и приспособится жить, а вот таёжника из него, которому всё ни-почём, и он самого чёрта не испужается – всё одно не получится.

Вона, охотники энти, – Савелий горестно покачал головой – вроде люди городские, культурные, а не то… Не наши, не таёжники. Вроде и о тайге говорят правильно, а всё одно – не таёжники…

– Почему так решил, Савелий Никитич? – Мельников всё время внимательно слушал его и в чём-то был с ним согласен. – Чем они тебе не понравились?

– Нравиться может только девка, когда её сватают… – недовольно и резко ответил Савелий. – А таёжника сразу видно… Тот, што постарше, видно, охотник опытный, много спрашивал и всё по делу. В тайге, по всему видать, мужик хваткий.

Савелий пригладил седые и пожелтевшие от крепко-го табака усы и тяжело вздохнул. – Самый молодой, – продолжал Савелий – ишшо новичок, тот больше мол-чал да кота мово, Ерофея, всё ласкал. А этот, што моложавый, всё хотел показать себя какой он опытный охотник.

Вздохнув, Савелий замолчал, как бы стараясь что-то вспомнить.

– А когда выпили чуток, с дороги…, – продолжал Савелий – с устатку, так его только и слышно было. Балабол… А утром, перед тем, как им в тайгу ехать, он к старой Куделиной, чавой-то заходил. Не иначе, как за самогоном. В тайгу – и с самогоном… Это ж где такое видано, Михаил? Вот такие, они, энти городские охотники…

Опираясь в стол руками, он обернулся к Мельникову: – Ишшо, Михаил у тебя ко мне есть што?

Этим вопросом Савелий дал понять, что разговор окончен.

Михаил Николаевич поднялся с табурета, подвинул его ближе к столу. Савелий, не меняя позы, молча по-смотрел на Мельникова.

Надев шапку и застегнув замок куртки, Мельников повернулся к двери и взялся за ручку, но Савелий остановил его: – Погоди, Михаил, погоди…, не спеши… – и, обернувшись к Лёньке и положив ему руку на плечо, сказал: – Ты, это…внучок, там может…, люди в беде, не дай-то бог… Так ты… спроводи лесников, ты шустрый и места энти хорошо знаешь. Грех людям не по-мочь, тяжкий грех не помочь, когда беда… Врагу своему подмогни, когда беда, а там как бог рассудит. Так, ты… это… подмогни им, внучок, подмогни…

Лёнька с радостью согласился. Договорились вы-ехать рано утром. На предложение Мельникова заехать за ним, Лёнька ответил отказом и сказал, что утром сам придёт в контору лесничества.

Крепко пожав Савелию и Лёньке руки, Мельников вышел на крыльцо, встреченный недружным хоровым лаем собак. Лёнька вышел проводить его, сердито цыкнул на собак и те, поджав хвосты и скосив глаза на уходившего Мельникова, замолчали.

… Выехать рано утром, как намечали – не получилось. Сначала долго разогревали машину, но старенький и многое повидавший за свою долгую жизнь «газик», упорно не хотел заводиться.

Потом Мельникова пригласили в контору лесопунк-та, чтобы согласовать вдруг возникшие нестыковки с отведёнными лесосеками.

Время уже приближалось к полудню, когда все вопросы были, наконец, разрешены и можно было выезжать.

В будке кузова грузовика, бросив на пол лыжи и плотно набитые рюкзаки, удобно устроились Кимонко, Кириченко и Стужук. Лёнька, пристроившись в уг-лу, крепко держал за ошейники двух своих собак – Варнака и Разбоя.

Когда грузились в машину, они узнали Мельникова и подошли к нему на его зов. В знак примирения, они, опустив головы и чуть виляя хвостиками, позволили себя погладить. После этого, не скрывая восторга, охотно заняли место в кузове.

…Три десятка километров, отделявших посёлок от развилки дорог, пролетели быстро. Последние кило-метры водитель Данила Гришаев включил «передок» и старенький «ГАЗ-», натружено завывая двигателем, упрямо резал своими колесами слежавшийся глубокий снег.

На развилке дорог, прижавшись передним бампером в снежный отвал и засыпанный снегом выше ступиц колёс, стоял старенький «УАЗ».

Сверху салон автомобиля накрывала толстая шапка уже слежавшегося снега. На ровной поверхности снежного покрывала, окружавшего автомобиль, не-видно было даже намёка на следы человека.

Только чуть в стороне, где полоса дороги сворачивала влево, виднелись объеденные зайцами придорожные тальники, приплюснутые «шарики» их погадок, да несколько строчек их следов, протянувшиеся в густые заросли. Даже неопытному человеку было видно, что к автомобилю, с момента его появления здесь, уже давно никто не подходил.

Николай Кириченко подошёл к «уазику», рукавицей осторожно смёл снег со стёкол и, прикрыв лицо ладонями, заглянул в салон. Он что-то долго рассматривал, потом, повернувшись к наблюдавшим за ним товарищам, с недоумением произнес: – Странно… В салоне лежат спальные мешки, какие-то коробки, рюкзак…, тёплые куртки. Почему они больше месяца не приходили за вещами?