Страх и сомнение

– Что же ты такого сделал, что Всевышний решил тебя наказать?

– Все мы в чём-то повинны, – пожал плечами Али, – мы не вправе осуждать его действия.

– Что ж, раз так, слушай, что я думаю, – Дима бросил бутылку с водой Али, – время, когда этой воды был достоин каждый, прошло. Люди плодятся, как мухи, и в бедноте и в богатстве, и в мусоре и в чистоте, и в мире и на войне. Самое сложное, это обуздать этот безусловный рефлекс. Там, наверху, уже головы сломали над решением неразрешимой загадки. Но у тебя другая проблема. Ты здоровый крепкий мужчина в расцвете сил, не инвалид и не больной, так почему ты здесь и рад воде, будто это вино или мёд. Разве недостоин ты лучшей жизни?

– Я рад тому, что Всевышний сохранил мне жизнь и здоровье.

– А разве Всевышний послал сюда смерть и разруху? – Дима махнул рукой, – не отвечай, не надо. Я скажу что у всего этого хаоса есть конкретные лица и имена, да только ничего они тебе не скажут. Сейчас мой друг загадает загадку, от решения которой будет зависеть твоя дальнейшая судьба. И Всевышний здесь ни при чём.

Альберт распрямился во весь рост и посмотрел по сторонам. Редкого прохожего можно было заметить, но, судя по его напряжённому взгляду, высматривал он кого-то конкретного.

– Ну что ж, – сказал он, слегка расслабившись, – через пару минут ниже по улице за поворотом появится девочка лет десяти в спортивном костюме. На следующем сквозном перекрёстке её собьёт машина. Если поторопишься, успеешь её спасти… Вот только загвоздка, смертница она. И очень скоро ей суждено будет совершить теракт.

– Прямо по приказу Всевышнего, – без юмора добавил Дима, – готовят их будь здоров. Прямо как коров на убой.

– Спасти её и пожертвовать жизнями десятков, или же ничего не делать и обойтись одной жертвой, – пожал плечами Альберт и указал в сторону перекрёстка.

Али выронил остатки бургера, когда увидел девочку. Лет двенадцати лет с голубыми глазами. В какие игры с ним играли, и в какого подопытного кролика превратили.

– Часы тикают, Али, – снова засмеялся Дима, – тик-так, тик-так, торопись, если не умеешь летать.

Али бросил бутылку и побежал за девочкой. Сердце колотилось, мысли хаосом кружились в голове. В глазах потемнело, а девочка шла к перекрестку всё быстрее и быстрее. Послышался гул мотора и где-то вдалеке появилась машина. Девочка не обращала внимания ни на кого и шла дальше. Али сбавил бег. Дыхание перехватило, шаг сбился. Гул нарастал и Али ускорился из последних сил…

Завизжали тормоза. Поднялась пыль и окутала дорогу. Али почувствовал удар от падения и что-то маленькое зашевелилось в пыли. Али приподнял голову, но машины и след простыл. Девочка быстро вскочила и побежала прочь. Али вытер лицо, всё ещё не веря в произошедшее. Откуда они знали про девочку, откуда знали, что машина в этот час, в эту минуту появится на перекрёстке. Он хотел получить ответы, но те, кто мог их дать, растворились в солнечном свете.

Глава 4

Машины с мусором стройными рядами двигались к свалке. Лена, женщина лет сорока пяти, смотрела вдаль суровым отрешённым взглядом. Её изрезанное морщинами лицо, сухое от ветра, пропитанное грязью и нечистотами свалки, давно перестало быть привлекательным. Её муж умер года три назад от пневмонии, тут же на свалке, оставив на растерзание жизни её и пятилетнюю белокурую дочь Юлю. Он отходил в мир иной со взглядом бойца, уставшего от боёв. Лена плакала долго, Юля ещё дольше. После рождения дочери Лена набрала вес, а после смерти мужа вспухла от горя, приняв вид воздушного шарика. Голубые глаза Юли потускнели от слёз и сигаретного дыма, а глазницы наполнились дешёвым алкоголем.

Свалка как больница или церковь. Сюда стекаются разные люди, разные судьбы и разные истории. Под весенним солнцем оттаивали грехи зимних вечеров в виде замёрзших трупов и потерянных надежд. Лена налила в грязный стакан водку и опрокинула его, не закусывая. Водку на свалку поставлял Игорь, зачастую палёнку, но зато не втридорога, почти по себестоимости. Три ящика уходили за неделю, будто горячие пирожки. Водка спасала от тягот и невзгод и была такой же неотъемлемой частью жизни, как плечо друга и крыша над головой, сколоченная, зачастую, из поддонов и полусгнивших досок. Каждый вечер, приготовив ужин из картошки или гречневой и рисовой круп, небольшой круг людей собирался на окраине свалки у лампы или костра и обсуждал перипетии дня. Они походили на древнее племя, которое грелось и пряталось от темноты в свете волшебного пламени. Вот только вряд ли тогда так воняло, да и жизнь, наверное, была наполнена большим смыслом, чем у этих бедолаг. Когда, вдоволь напившись, последний из могикан покидал священное место, над головой уже кружила стая ворон, возвещая начало нового дня.

У Юли были три подружки её возраста. Катя, самая маленькая на свалке, ростом чуть выше собаки, была тоже блондинкой, с карими глазами. Зубов у неё было мало, половину потеряла из-за побоев со стороны сверстников и дома. Вторая половина сама сгнила и отвалилась. Несмотря на четырнадцать годков отроду, она походила на второклассницу наркоманку. Две другие, брюнетки близняшки, чумазые и днем и ночью, казалось, не замечали тягот жизни, а когда в руках оказывались сигареты и стакан, так вообще становились самыми счастливыми.

Люди прибывали на свалку жизни часто и уходили быстро, зачастую сразу на небеса. Но были среди «постояльцев» и долгожители, к коим относились Лена и её дочь. Женщины почему-то лучше мужиков переносили тяготы жизни на свалке, то ли меньше раздумывали о мирском величии, то ли боялись оставить детей, рождённых тут же, на произвол судьбы. А у детей так и вовсе иммунитет с рождения был. И к грязной воде, и к плохой еде и к желанию наложить на себя руки.

– Ещё парочка, – сказал Дима, указывая на два трупа, завёрнутых в полиэтилен. – Урожайная нынче зима выдалась.

– Весёлого мало, – вздохнул Альберт, – на трупы здесь плодородная земля.

– С приходом восточного ветра она будет ещё плодороднее, – Дима достал сигарету, – и могильной канавы не хватит.

Они прошлись по дороге, устланной мусором, к ветхим жилищам местных жителей. Юля с ребятами смотрела на них недоверчиво, никого из взрослых дома не было.

– Мы журналисты, – улыбнулся Дима, – будем снимать вашу жизнь, тебя покажут по телевизору.

Одеты они были недорого, чёрные пуховые куртки и ботинки были, такое чувство, подобранны тут же на свалке. Брюки на Диме и синие джинсы на Альберте износились и стёрлись на коленях почти до дыр. Общий язык с местными нашли быстро, хватило пары бутылок водки и палки колбасы. Как оказалось, жили тут и гитаристы, и певцы, и бывшие военные, прошедшие горячие точки. По обыкновению, вечерами после первой закатывали песни, после второй переходили на задушевные разговоры, а после третьей поминали павших. И на войне и здесь, на свалке. Ещё и не разберёшь, где больше полегло.

– А недавно так и вообще неординарный случай был, – рассказывал дядя Витя, бывший тракторист, попавший сюда после развала колхоза, – пришли трое мужиков, хорошо одетых и с деньгами, предложили заработать за пару часов. Сыграть, мол, надо, на публику красиво. Есть среди вас артисты. Ну и Гришка, бывший актёр, и согласился. Дали ему тысячу рублей, отмыли, приодели, накормили, сто грамм налили. Потом увезли, а через полчаса вместе с десятью человеками на краю свалки выгрузили. Те-то все разодетые, да припомаженные. Сразу видно, не нашего круга лица. Поставили на колени да как пульнут в воздух. Будете, мол, платить… Все замотали головами, хоть убивайте, не будем. Ну и Гришке ствол к затылку приставили, будешь платить? Не буду. Будешь платить? Не буду… Он то думал, шутка всё это, играл убедительно. А тут пулю словил. Ну и все остальные ошарашенные тут же согласились на дань. А зачем дойную корову убивать, если можно пса бездомного на показухе застрелить. И искать никто не будет…

– Вы тут даже не мёртвые души, – вздохнул Дима, – вы вообще не числитесь в списках жизни.

Налили, вздрогнули, выпили… Такая жизнь.

Глава 5

Николя смял пустую банку из-под пива. Снова очередной поток мигрантов встретили с распростёртыми объятиями. Сколько можно их терпеть и какой план действий у правительства? Николя был среднего роста крепкий молодой человек с бритым затылком, маленькими злыми глазками и большим ртом. Когда он улыбался, то походил на синего кита. На левом ухе был порез от недавней драки, костяшки пальцев набухли. Парочка арабов недавним вечером отхватила несколько оплеух. Николя не служил в армии по здоровью и совсем недавно окончил школу. В высшее учебное заведение он не поступил, взяли только в среднее. Но вместо того, чтобы просто пить пиво и наслаждаться жизнью, он явственно ощущал, как страна его заболевает неведомой ранее восточной болезнью. Сколько арабов и негров он видел в клубах, которые вели себя как лесные обезьяны. Дома, в деревнях, они не смели и подумать, что девушку можно уговорить, напоить, взять силой, а то и просто поиздеваться, как над немощным ребёнком. Всё звериное нутро, томившееся с детства, вырывалось тут наружу и требовало всё новых и новых жертв. И власть, эта защитница немощных и больных, вдруг стала на сторону пришлых и вовсе сказала, что девушки сами провоцируют и поэтому виноваты. Да пусть даже если бы жители сами били мигрантов как собак, государство обязано было бы поддержать собственный народ на своей территории, потому что это дом тех, кто здесь родился, все остальные лишь гости, и должны соблюдать манеры гостей. В противном случае это агрессоры, которых надо гнать в шею. Вместо этого государство пригрело растущего тигра на своей шее, который неизбежно отгрызёт ему голову. И это в великой и сильной матушке Европе. Судя по всему, Пиренеи она решила отдать на растерзание, будто старый затасканный сапог.

– И что мы в итоге имеем! – кричал Дима на заседании кружка националистов в пивном баре после закрытия. – Немощное правительство, которое боится что-либо возразить мировому сообществу с одной стороны, и кучу мигрантов, рвущихся через границу словно саранча на кукурузное поле.

– Они не за нас боятся! – вторил Альберт, – они боятся, что их не пустят, когда будут бежать с корабля. Они поставлены сюда выполнять чужие указы и под дулом пистолета не станут нас защищать. Да и не смогут вследствие своей глупости.

Эти двое очень нравились Николя. Импульсивные, заведённые, никого не боящиеся. Они ворвались в серый тихий кружок стремительно и принесли с собой ветер перемен. Вместе с их словами народная масса начинала бурлить, появлялась энергетика и желание жить, воевать и отстаивать свою точку зрения. В основном в кружок входили тихие кухонные эксперты, но были и настоящие бунтари и даже пара человек из администрации. После заседаний, длящихся, обычно, не более трёх часов, Николя выходил заведённым, требующим продолжения банкета. Но его не было и народ мирно расходился по домам. Иногда Николя казалось, что он сам себе придумывает накал страстей, и что если бы в бар ворвалась кучка негров, никто им и слова бы не сказал. Удобное слово "толерантность".

– Они не пойдут на войну, – сказал за спиной Николя Дима.

Николя обернулся. Двое знакомых потягивали пиво. Дима был в ярко красной рубашке и жёлтых шортах, Альберт в строгих штанах с подтяжками и бабочкой. Они всегда одевались несуразно, как казалось Николя.

– Не пойдут, – согласился он.

– А «бедствующие» прибывают каждый день, и скоро бедствующими станем мы, – Альберт залпом опустошил маленький пластиковый стакан.

– Что делать, пока не прольётся первая кровь разговоры так и останутся разговорами, – вздохнул Николя.

– Нужно играть на опережение, – Дима протянул пиво новому знакомому, – тёмные века были не самыми страшными. Куда как страшнее были времена перед ними. Когда волки шли, а овцы твердили о миролюбии и даже копыт не поднимали.

– Занятная история, – добавил Альберт, – была в деревне ферма. И было на ферме сто голов овец. В деревню наведывались волки. Одну овцу в месяц загрызут, вторую… Хозяева даже внимания не обращали. Всем жить надо. Но однажды сторож на ферме уснул и волки залезли в хлев. Почувствовав вкус крови, они вырезали всё стадо. Не для нужды, а ради удовольствия. И тогда хозяева встрепенулись и начали травлю. Десятками волков вырезали, если не сотнями. Виновных и невиновных. Но что до этой мести было погибшим овцам.

– Наша задача, не допустить подобного, – Дима положил руку на плечо Николя, – мы сторожа, а все вокруг овцы. Будут карательные операции, танки и самолёты сделают своё дело. Но заправлены они будут кровью погибших овец. Мы не победим всех волков, но наша задача, научить овец бодаться.

– Мало быть хорошим героем жизни, – добавил Альберт, – нужно быть и хорошим режиссером. Здесь не будет дублей, слово и действие не вернёшь. Нужно играть с лучшими актёрами, а не прятаться в массовке. На нашу долю выпала не комедия и не любовная опера, а борьба за выживание.

– Мы знаем, что тебя осудили условно за помощь девушке, которую в итоге изнасиловали и убили. И мы знаем, где сейчас убийцы…

Глава 6

Социальная лестница несправедлива. В идеале в её числителе потенциал, а в знаменателе разумность. Сейчас же это алчность помноженная на эгоистичность. Они снова сидели в кафе, но Саша был уже активистом и выступал на митингах.

– У тебя неплохо получается, – подбодрил Дима, – тысяч тридцать таких и, быть может, что-нибудь изменилось бы в стране.

– Да есть они, – повёл рукой Саша, – ходят вокруг, стоят на остановках, едят сандвичи и пьют водку. Их в правильное русло нужно направить и только.

– Стадо пойдёт в нужном направлении, – согласился Дима, – нужно только правильно расставить зазывал.

– Лучший союзник – это народ без вектора развития. А государство сейчас самоустраняется, пытается силой удержать людей в узде, – добавил Альберт, – а если стадо хочет вырваться, никакой пастух не удержит. Дружить надо с народом, а не палкой строить.

Заказали ещё кофе, выпили.

– Я вот что думаю, – сказал Дима, – вырос ты, Саша, из этих митингов, в правительство тебе надо. А на улицах твоё место займут другие. Я один путь вижу, революционный. А эволюцией уже ничего не изменишь. Как не меняй рыбе чешую, сгнила она уже давно. Обновление нужно глобальное. После великого переселения мир впал в хаос, но на гнилой крови выросли новые сильные народы. И новая эпоха. Всё в мире циклично, тут и к гадалке ходить не надо.