Пылающий лед

Погода и впрямь стояла хорошая – на взгляд хойту, ничего не понимающих в жизни. Но Талькуэ знал: не позже чем через час разразится снежная буря, короткая, но яростная. Рожденные во Льдах не ошибаются в предсказаниях погоды… А если ошибаются, то долго не живут.

Теперь надо сделать главное, без чего в новое жилище человек войти не может, даже во временное… Вернее, войти-то сможет, но вместе с ним войдет и кое-что еще. И не только в жилище – тело спящего человека, покинутое душой, лакомая добыча для злых духов, бесприютно блуждающих по ледяным просторам.

– Что за херню он там бормочет? Я и четверти не понимаю…

– Молитва. Это староальмеутский, нормальных словарей его никогда не существовало… Так, коротенькие разговорники. Они-то к нам в «балалайки» и закачаны.

– А парень еретик, похоже… Что за древняя тарабарщина? Все правильные молитвы им сочиняет наша Дениза. Знатная из нее получилась верховная шаманша… Черт, я сам готов перейти в альмеутскую веру ради ее сисек! И ведь ни одну камеру не дает установить в храме, сука… Чем они там занимаются, что выходят такие сияющие? Точно дело не обходится без групповухи…

– Ты уверен, что Дениза нас сейчас не слушает?

– Уверен.

– С чего бы?

– А она на ковре у начальства. На виртуальном, понятно.

– Ты, конечно же, этого не знаешь, но запись звука на восковые валики изобрели еще в конце девятнадцатого века. С тех пор звукозаписывающая техника весьма усовершенствовалась.

– Весь дрожу, сейчас рожу… В пультовой сегодня дежурит Зиг. А этот парень кое-что мне по жизни должен. И я могу тут с тобой обсуждать планы взрыва Острова или ограбления спиртового склада. Или судачить о промежности Денизы, все равно никто ничего не услышит, ни напрямую, ни в записи.

– Обсуждай сам с собой. Я, пожалуй, воздержусь. Мне Зиг ничего не должен… Смотри, Тальк заползает внутрь.

– Ну вот, теперь три камеры из четырех ни о чем… Переключись на ту, что у него на груди, в амулете… Да нет, на инфра… Вот, другое дело. Только на что тут смотреть? Как он помастурбирует и задрыхнет? Давай-ка лучше сходим на часок к Зигу. Он втихаря, через Анкориджский центр связи, нащупал выход в Сеть. Соединение паршивое, с перебоями, но уже скачал пару новых вирт-сексушек…

– Дениза приказала наблюдать без перерывов. Ее очень интересует, как этот парень умудряется находить чернухи столько же, что и остальные альмеуты, вместе взятые. А в иные месяцы даже больше.

– Брось, в этой конуре он сейчас не найдет ничего, кроме собственного члена…

– Ну тогда, если ты прав, он собрался сделать себе обрезание.

– Хе… и вправду ножик… строгает какую-то палку… Будем изучать альмеутскую технику резьбы по дереву или сходим все-таки к Зигу?

– Иди один. Я немного поизучаю.

– Смотри, сексушки там с защитой от перезаписи, поделиться не смогу.

– Переживу. Я не очень люблю цифровых партнерш.

– Ну да, ну да… Ты же раз в неделю ходишь к докторше, якобы на процедуры… А сколько ей лет, ты не в курсе?

– Иди уж куда шел, спермотоксикозник.

– От геронтофила слышу. Заглянет начальство – я в клозете.

Нирльх (коготь в переводе с альмеутского, короткий и бритвенно-острый ножичек, носимый в рукавице) скользил по деревяшке легко, едва касаясь, – стружка получалась длинная и тоненькая, почти прозрачная.

Когда топлива набралось достаточно, Талькуэ зажег огонь – с соблюдением всех необходимых ритуалов и после молитвы, которую далекие наблюдатели и слушатели тоже посчитали бы тарабарщиной.

Пламя было под стать горючему – легкие, словно призрачные языки огня устремились вверх, не растапливая снег под кучкой стружки. Крохотный костерок пылал секунды три или четыре, а затем Талькуэ высыпал на него изрядную пригоршню порошкообразного вещества, извлеченную из кожаного кисета, висевшего на груди, под одеждой.

Огненные языки исчезли, крохотное помещение наполнилось густым дымом, способным вызвать у непривычного человека затяжной приступ кашля. Талькуэ-иа-сейглу не закашлялся, и глаза у него не заслезились. Он буквально пил дым, как пьют ледяную, обжигающую глотку воду, – вдыхал его очень медленно, постепенно заполняя легкие.

Тело альмеута застыло неподвижно, широко распахнутые глаза смотрели вперед, но Талькуэ-иа-сейглу уже ничего не видел. В этом мире – ничего.

– Ха! А парень-то натуральным торчком оказался! Надо будет подкатить к нему, может, поделится травкой…

– Что так быстро вернулся? У Зига накрылась лазейка в Сеть?

– Какое там… Угадай, что случилось?

– Дениза предложила тебе сердце и койку?

– Еще круче! У нас тут такие дела… Встать! Смирно! Госпожа комендант, боевой расчет ОНП-2 ведет согласно вашему приказанию наблюдение за объектом «Т»! Докладывал командир расчета капрал Кински!

– Вольно, мальчики, вольно. Капрал Стоун, продолжать наблюдение. Капрал Кински – за мной!

– Слушаюсь!

– Слушаюсь!

…

– Ну вот, капрал Кински, встань здесь. Нет, вот здесь, у этой стенки. Значит, ты, Кински, собрался перейти в альмеутскую веру ради удовольствия посмотреть на мои сиськи?

– Я… госпожа комендант… я…

– Не надо оправдываться. Вполне законное желание правильно ориентированного мужчины. Ну так смотри.

– Ох…

– Нравятся? А вот так? Нравятся? Отвечай, урод, когда тебя спрашивает командир!

– Э-э-э-э…

– Не очень вразумительно, капрал Кински, но учитывая конфигурацию твоих форменных брюк чуть ниже пряжки ремня, будем считать, что нравятся. Жаль, что это зрелище не повергнет тебя в полное беспамятство… Мне действительно жаль, Кински. Лучше бы ты не ходил в пультовую…

– Не нада-а-а-а! Я нико… э-у-э-э-э…

– Дик? Забери быстренько со своими парнями двух холодных, в джи-семнадцать и рядом, в кладовой… Да, Кински и Зигберис… Нет, Слоун ничего услышать не успел. Выполняй.

…Талькуэ-иа-сейглу двигался в кромешной темноте Междумирья. Не шел и не бежал – и ноги, и все тело остались далеко, в крохотной снежной хижине. Но если оперировать привычными для Среднего мира понятиями, то Талькуэ как бы крался, внимательно контролируя каждое движение. Вокруг хватало колодцев, невидимых в темноте провалов, ведущих прямиком в Нижний мир. Среди далеких предков Талькуэ были великие и могучие шаманы, способные спускаться туда и возвращаться обратно, побеждая живущих в Нижнем мире чудовищных демонов либо как-то договариваясь с ними…

Сам Талькуэ шаманом себя не считал, тем более великим и могучим. Он не проходил посвящения, и полноценного ученичества у него не было – Талькуэ (носившему тогда иное, детское имя) исполнилось семь зим, когда ушел дед, последний хранитель древних знаний и умений… А родители поклонялись иным богам.

Многое ли запомнит семилетний мальчишка из того, что рассказывал и показывал старик? Причем общаться им доводилось лишь в короткие месяцы летних каникул, когда воспитанники интерната в Нууке отправлялись в родные поселки и стойбища… Как оказалось, запомнить можно на удивление немало. Много зим спустя у Талькуэ, уже ставшего охотником и воином, получившего настоящее мужское имя, всплывали вдруг в памяти странные слова неведомого языка и их значения, или знания о древних ритуалах, виденных в детстве и, казалось бы, прочно позабытых…

Но шаманом Талькуэ себя не считал. И спуститься в Нижний мир не рискнул бы.