Третье пришествие. Ангелы ада

Это он зря. Мишкунца не перекричать, проверено. Если оппонент начинает прибавлять громкость и заглушать зампотыла, то Мишкунец тоже подкинет децибелов, ему еще громче, он тоже, и еще, и еще, – ставки растут, стены дрожат, беруши не спасают…

Но теперь в его симфонию вплетается новая музыкальная тема (прежние тоже никуда не делись). Мол, отплывшая из Кронштадта мука, равно как и масло, – это совсем не то, что мука, лежащая на складе, и в котлы с болтушкой плывущую муку не положишь, и масло плывущее тоже, да еще и не факт, что плывут, потому как лишь высылают, а не выслали, может, и не плывут еще никуда мука с маслом, а без масла никак, калорийное оно, масло, а нашим подопытным калории ой как нужны, голодают подопытные, они (извините за выражение) люто жрать хотят, и он, Мишкунец, в Бутылку уже не заходит, потому как…

В такие моменты мне хочется, чтобы филиалом командовал какой-нибудь армейский полковник, а Илья чтоб был его замом по науке. Трудно представить: Питеру Пэну, при всей его «любви» к жабам, – и хочется такого?! Хочется… Бардак и тогда здесь был бы, что за армия без бардака, – но все же не такой всеподавляющий…

Леденец (он у нас запор, зам по полевым работам) сидит с выражением «убейте меня!» на лице.

Г-жа фон Лихтенгаузен царапает что-то на листке из блокнота, складывает его вчетверо, щелчком переправляет мне через стол. Разворачиваю, читаю: «Петенька, при оказии подгони два лимончика к чаю, за мной не заржавеет», – и киваю. Я мотаюсь из Вивария за Периметр чаще других, мне не сложно порадовать Авдотью ее излюбленными фруктами. Хоть и знаю: вовсе не чай она пьет с теми лимонами…

Она мне симпатична – Авдотья Лихтенгаузен, начальник над медиками филиала, зампомед, как официально именовалась ее должность («фон» – это я для красоты).

…Тем временем в масляно-мучной саге наметилась новая сюжетная линия. Илья Эбенштейн (бледный, жалкие остатки волос слиплись от пота) капитулирует. Он сулит сообщить Мишкунцу и время отплытия, и ориентировочное время прибытия «Любомудра», лишь бы тот заткнулся, – и, не откладывая, связывается с Кронштадтом.

Это не просто. База ЦАЯ в Кронштадте – секретный спецобъект, Новая Голландия – тоже. Прямой связи нет. Звонок перекидывают с одного секретного коммутатора на другой, дважды теряют, Илья начинает все сначала.

Дозвонился. Переключает на громкую. Мишкунец не замолкает, но тактично убавляет звук до самого малого, тихонечко бубнит под нос.

Разговор слышат все. И выясняется, что все не так плохо, как нам отсюда казалось, – все значительно хуже.

«Любомудр» отправился еще сутки назад – ударно загрузили, экипаж отказался от законного отдыха. Связь накрылась в расчетное время – как только яхта исчезла из прямой видимости. По расчетам, груз должен бы уже прибыть… Но позже случился еще один внеплановый и короткий сеанс связи, «Любомудр» доложил о своих проблемах.

Яхту атаковали летучие свинки. Эти бестии, над сушей не встречающиеся, людей убивают редко, только если те вскарабкаются на мачты. Экипаж цел, но рангоуту досталось крепко и такелажу тоже, о парусах и речи нет, на решето они не похожи только потому, что в решете дырки мелкие, а в парусах, после атаки свинок, – наоборот… Доложив Кронштадту обстановку, капитан добавил, что парусное вооружение они восстановят своими силами. Не попытаются, не попробуют – восстановят. Потому что их несет к банке Ю-27, и без парусов прочь от нее не выгрести…

После этого оптимистичного обещания капитана связь накрылась окончательно.

Вы держитесь, ободряет нас Кронштадт, помощь придет… но не сразу. Как только «Любомудр» доковыляет до кронштадтского рейда, там уже с инструментами наперевес будут ждать ремонтники. Ремонтно-восстановительных им – на неделю. Люди выложатся, лягут костьми и сделают все за пять дней. Сроки прибытия считайте сами.

Кронштадт все понимает. Кронштадт сожалеет. Кронштадт сделает, что сможет, но выше головы не прыгнет.

Отбой. Мишкунец возвращается к прежней громкости.

Вот теперь все действительно плохо. И неизвестно, у кого дела хуже – у нас или «Любомудра». Мы-то поголодаем, да не помрем, в худшем случае свернем исследования, отправим часть персонала на Большую землю, остальным урежем пайки. В совсем уж худшем – потеряем нескольких подопытных.

А им грозит Ю-27… Банки с индексом «Ю» – поганые места. Это не банки в их морском значении, то есть не мели. Большие, до километра в диаметре, линзы не совсем обычной жидкости. Даже совсем необычной – в ней тонет все, что не должно тонуть: дерево, пенопласт, спасательные круги и жилеты… Тонут любые придуманные людьми суда и плавсредства. Плавали бы в Маркизовой луже рыбы – тоже бы тонули на Ю-банках.

Казалось бы, закон Архимеда там отдыхает. Нет, он работает, но такая уж там жидкость. На вид вода водой, а плотность на поверхности, как у жидкого водорода. Должна бы активно испаряться, и довольно скоро должна испариться вся… Не испаряется. Феномен.

Ближе ко дну плотность линзы растет. Неравномерно, скачками. У самого дна плотность примерно как у бензола. Короче, любые придуманные людьми суда и плавсредства, заплывшие на Ю-банку, тонут и зависают в толще линзы. Вместе с людьми висят не то в газе, не то в жидкости.

Нормальная вода, кстати, там тоже тонет, никак с квазиводой не смешиваясь. Оттого возле банок всегда сильное течение – на поверхности направленное к линзе, у дна – обратное. Чем линза больше, тем течение сильнее. И чем ближе к линзе – тем сильнее.

Я не помню характеристики банки Ю-27 (где я и где лоции залива?), лишь надеюсь, что она не из крупных… Держу кулаки за ребят.

Ставр Гирудович Мишкунец судьбой «Любомудра» не озабочен, он понял главное: решение масляно-мучных проблем удалилось в туманную даль. Каких высот трагизма достиг после того вавилонский плач зампотыла, нетрудно представить…

Леденец резко поднимается на ноги. Он без оружия, редкий случай. Пристрелить Гирудыча не из чего, а жаль. Может, шарахнет стулом? – с надеждой думаю я.

Не шарахнул… Чеканит: сталкеры отдают три четверти полевых пайков Мишкунцу. Пайки герметичные и уцелели. Забирай! И вали, вали отсюда, болтуху иди варить!

Этот дилетантский наскок Мишкунец отбил легко, играючи: свои пайки товарищ запор пусть сам кушает, если ему, как доброй свинье, все впрок, а мутантский организм нежный, ему, организму мутантскому, консерванты не по нутру и прочие красители с усилителями вкуса тоже (Авдотья с явной неохотой кивает, подтверждая), им, подопытным, натуральный продукт подавай, а весь натуральный продукт сожрал проклятый грибок, и ладно бы уцелели хоть мука с маслом, тогда можно было бы…

Пристрелите его хоть кто-нибудь, а? Или меня…

Леденец круто разворачивается. Выходит. Не спросив разрешения у Ильи. Бардак, как есть бардак…

К двум общим бедам Новой Голландии – к возможному голоду и невозможному, невыносимому Мишкунцу – у Питера Пэна добавляется беда третья. Личная, персональная.

Я на ногах вторые сутки, ни минуты из них не поспав. Паразит Эбенштейн (чтоб его Мишкунец до смерти затретировал, недолго осталось!) выдернул меня из дома сильно после полуночи, я как раз задумывался об отбое, – так рано начавшийся день длится, и длится, и длится, перевалил на вторую половину. Спать хочется дико.

И мозг потихоньку засыпает. По одной отключает свои функции. Мишкунца (о, счастье!) я уже не слышу, только вижу, как шевелятся его губы. Но опозориться, задрыхнув на совещании, Питеру Пэну не к лицу. Тру глаза, пощипываю мочки ушей, помогает.

В руках я верчу «чечевицу» – абсолютно безвредный и столь же бесполезный артефакт питерской Зоны, пригодный лишь на сувениры. Илья использует эту как пресс-папье, она крохотная, но тяжеленная.

Я кручу-верчу «чечевицу», машинально, чтоб хоть что-то делать руками, чтоб не уснуть, – и как-то по-особому ее сдавливаю…

Хлопок! Словно лопнул полиэтиленовый пакет, словно его надули и с маху приложили о стол… Но то был не пакет.

Мишкунца нет. Просто нет… У его опустевшего стула расплескалась по полу лужа, неопрятная и попахивающая… Посреди лужи – два начищенных кирзовых сапога, их давненько не носят ни вояки, ни другие силовики – однако же стоят, сверкают. И все. Никаких других следов Мишкунца.

Интересно, интересно…

…Час спустя я заканчиваю обход Новой Голландии. Голод больше ей не грозит. Зато появился неучтенный запас обуви казенного вида.

Это лишь начало. Впереди большая работа по дежабификации, и я…

– Пэн, проснись, Пэн!

…И я рывком поднимаю веки.

В кабинете пусто, лишь я да Илона, трясущая меня за плечо.

Фу-у-у… приснится же… Может, и масляно-мучное совещание приснилось?

Нет, записка от Авдотьи до сих пор лежит у меня под рукой… Задремал я под конец и ненадолго. Спрашиваю:

– А где все?

– На причале, «Любомудр» прибыл.

Остатки сна как рукой сняло.

* * *

Никогда еще у Новой Голландии не швартовалась такая изуродованная яхта…

Обе мачты стали на треть короче – и это уже после ремонта своими силами, а были еще короче, но сейчас верхняя часть мачт связана, слеплена из всего, подвернувшегося под руку: там и кормовой флагшток, и стойки леерных ограждений, и чуть ли не ножки от табуреток.

С парусами та же история: кривые, косые, кургузые, заплат больше, чем основы. На заплаты пущено все: занавески, скатерти, наволочки и даже дамские штанцы легкомысленной розовой расцветки…