Третье пришествие. Звери Земли

Мы вновь сидим рядом. Уже не за столиком, с ним случилось нехорошее, и столиком он быть перестал. Устроились мы рядышком на туго надутом матрасе, тому удары кулаков и ног съехавшего с катушек Питера Пэна нипочем. А пустить в ход зубы я не догадался, по счастью.

Сейчас я в порядке… Почти. Об убранстве гаража этого не скажешь. Хозяин, вернувшись из своей деревни, неприятно удивится. Имущество Авдотьи тоже пострадало, и не только столик. На стульях теперь не посидишь, на плитке ничего не сготовишь.

Удивительно, но посреди разгрома и раздрая стоит целенький и новенький биотуалет. Подозреваю, что в обезумевшем мозгу сохранился-таки крохотный, микроскопический уголок здравого сознания. Сохранился, оценил все ароматные последствия данного конкретного акта вандализма – и направил разрушительный порыв на что-то иное…

Рука зампомеда и доктора медицинских наук обнимает меня за плечи – или, что точнее, пытается обнять, плечищи у меня о-го-го. Не каждый доктор так плотно общается с пациентом, но никакого эротического подтекста в этой позе нет: словно любящая мать утешает сына… Хотя по возрасту Авдотья годится мне лишь в старшие сестры.

Похоже, тело и мозг Питера Пэна решили, что будут дежурить посменно, на манер медсестричек Полины и Люси. Не так давно мозг отключился, позволив телу ломать и крушить. Теперь же мышцы отдыхают, а извилины лихорадочно трудятся, пытаются придумать какую-то защиту от вываленной груды информации, осознавать которую невыносимо, найти в ней нестыковки, противоречия и радостно объявить все вновь обретенные воспоминания фальшивкой, не пойми зачем засунутой в голову Авдотьей…

Я же, Питер Пэн, хозяин и тела, и мозга, наблюдаю за потугами моего серого вещества несколько со стороны, с любопытством, но без особой веры в успех… Скажите, доктор Лихтенгаузен, это и в самом деле шизофрения?

– Не сходится что-то у тебя, Авдотья, – говорю я. – Не срастается. Не вытанцовывается…

– Объясни. – Голос у нее безмерно усталый, намаялась со мной, непутевым.

– Смотри, что получается: допустим, есть методы, позволяющие обнулить память таким, как я, – она о них узнала и научилась использовать. Но почему тогда меня в госпитале сторожили целых три лба, не считая штатной охраны? Именно сторожили, а не охраняли от угрозы извне… Меня – безопасного, ничего не помнящего и свято уверенного, что всего лишь схлопотал приступ от переутомления?

Авдотья задумчиво смотрит на мой профиль, потом на емкость с глазами Жужи (контейнер небьющийся и лишь оттого уцелел) – и не спешит ответить.

Мое скептичное альтер-эго чует слабину и развивает наступление:

– И я недаром сказал: «Допустим, есть методы». Допущение крайне шаткое… Горгона в свое время из кожи вон лезла, пытаясь забраться мне в голову, взять под контроль. И обломалась. Нет у нее методов против Питера Пэна! Как же она сумела этак препарировать мои воспоминания, а?

Авдотья вновь не отвечает. Снимает руку с моего плеча. Достает пачку сигарет.

«Да я ведь тоже курю!» – рапортует обновленная память. Эх, как раз вот этот факт, в виде исключения, госпожа полковница могла бы и оставить в тумане забвения…

Не помнил – и не хотелось. А теперь увидел пачку и готов сменять десять лет жизни на пару затяжек.

– Угостишь? – Угощает, не подозревая, что только что могла задешево получить изрядный кусок жизни Питера Пэна. – А-а-а, ментоловые… Ненавижу.

– Оторви фильтр.

Отрываю, прикуриваю от ее зажигалки. Некоторое время молча и сосредоточенно дымим, стряхивая пепел на пол. После всего, что здесь произошло, заботиться о чистоте и порядке смысла нет.

Потом Авдотья говорит:

– На твой второй вопрос, Петя, ответить проще. Другим вопросом: а ты сам-то остался на том же уровне аномальных способностей, что и десять лет назад?

– Я-то нет, но… Видишь ли, я развивал то, что у меня уже было. Если у тебя изначально нет рук, бицепсы не накачаешь – хоть ты умри в тренажерном зале, хоть анаболиками и стероидами завтракай, обедай и ужинай. Так?

Поворачиваюсь, смотрю на ее профиль. Она кивает. Внезапно замечаю, что она очень симпатичная женщина… Странно, сколько раз сидел к ней лицом к лицу на совещаниях у Эйнштейна – и в упор не видел. Вот что значит смена ракурса…

Развиваю мысль дальше:

– А она даже никак не могла затормозить мне кору мозга, это первый этап ее суггестии. Нет основы, фундамента. Нет кости для наращивания бицепса.

– Глупенький… Кора мозга сама собой тормозилась у тебя десять лет. Когда ты засыпал на семейной кровати после супружеского секса. Десять лет на эксперименты: твори, выдумывай, пробуй любые методики. Тебе никто не говорил, что ты склонен сильно недооценивать всех вокруг?

– Это такая завуалированная констатация моей мании величия?

– Не мании, я врач и словом «мания» просто так не бросаюсь… О маниакальном синдроме речь не идет, но ЧСВ у тебя и вправду зашкаливает.

– Я мало знаком с медицинскими аббревиатурами, расшифруй уж…

– Она не медицинская, она из теории сталкинга, но сейчас стала вполне житейской: ЧСВ – чувство собственной важности.

Ерунду говорит, но спорить не хочется… В главном Авдотья права: я несколько недооценил Наталью… Нет, лопни моя печень, я ее колоссально недооценил! Вбил в голову, что прежнюю Горгону кардинально изменило рождение близняшек. Что домашние заботы теперь главный смысл ее жизни, и ничего другого ей не надо, что агрессивная стерва, обожающая садистские манипуляции с чужим сознанием, сдохла и похоронена. Ага… Сейчас… Эйнштейн утверждает, что она его изнасиловала в оранжерее? Охотно верю.

Но маленький скептик в моем мозгу упрям. Он цепляется к последней мысли, касавшейся Эйнштейна и оранжереи, и быстренько возводит новую линию обороны:

– Все равно не сходится… У нас с Гор… у нас с Натальей случилось… в общем-то подробности не важны… но, в общем… случился некий эксцесс… полагаю, она предпочла бы его стереть из моей памяти весь, целиком, от и до… на деле же лишь сгладила воспоминания о нем…

Питер Пэн – небывалое дело! – мнется и мямлит. А госпожа Лихтенгаузен у нас не хирург, но резануть по живому умеет. К тому же только что покопалась во всех моих шкафах с грязным бельем, дотошно и профессионально.

– Она наставила тебе рога с твоим непосредственным начальником?

– Да!!!

Гараж испуганно вздрагивает от моего крика, и страх его понятен: вся обстановка и без того разгромлена, в новом приступе гнева Питеру Пэну останется только крушить стены…

– Не кричи… И не стесняйся, я врач, мне можно рассказывать все.

– Да вроде уж все рассказал… – сникаю я. – Конкретная поза, надеюсь, не интересна?

– Позу опустим… Вопрос понятен. Отвечать как есть или чтобы ты понял?

– Да уж желательно без заумных терминов…

– Тогда поясню на пальцах. И на примере: воспоминания чем-то схожи со следом резца. Бывают крохотные царапинки, тут же затягиваются. Спросил у прохожего на улице, который час, а завтра не помнишь ни вопроса, ни ответа, ни лица прохожего. Есть следы глубокие – воспоминания живут годами, даже десятилетиями. Так вот, оставаясь в рамках этой аналогии: ваш «некий эксцесс» – не царапинка и не глубокая прорезь, а натуральный Гранд-Каньон в твоем мозгу. Всю жизнь будешь помнить, и это не фигура речи. Реально всю жизнь, даже если очень захочешь забыть.

Она замолкает, после паузы добавляет иным тоном:

– Если бы мне поставили такую задачу: стереть это твое воспоминание, – не знаю, рискнула бы я или нет. Нерешаемых задач нет, но тут недопустимо велик риск угробить личность… Получить на выходе пациента с воспоминаниями, обрывающимися на раннем детстве. Наталья, как я понимаю, не рискнула. Сделала что могла, сгладила острые края и уступы твоего «Гранд-Каньона».

– А вот тут ты попала впросак… После «Гранд-Каньона» я не спал с ней. Вообще. Ни разу. – Мой маленький скептик уверен, что выложил неубиенный козырь. – А к воякам на поклон – позвольте, мол, мужа полечить, – никогда бы не пошла, не тот человек.

Фрау Лихтенгаузен бьет мою карту играючи:

– Она первую неделю лежала здесь, в этом отделении. Приходила в себя после Садовой. Уж нашла бы способ… Персонал тут в кастрюлях не спит, в шлемах не ходит.

– Ладно, убедила… Но почему мы заранее все стрелки свели на нее? Может, покуражился с моими мозгами вовсе не аномал? Ты ведь не единственный гипнолог в погонах, полагаю?

– Не в гипнозе дело… В гипнотическом трансе я вытащила наружу твои воспоминания. Однако стирали их не гипнозом, не классическим внушением. Как и чем, понятия не имею, моя работа – лечить, а не калечить. Одно скажу точно: гипнотизер с тобой не работал, я бы воспоминание о таком сеансе тоже бы пробудила…

Я не спорю… Потому что обнаружил в памяти еще кое-что новое, оно же хорошо забытое старое. Новое-старое касалось оранжереи… знаменитой Наткиной оранжереи… нашей семейной гордости. Но не мерзкой случки, состоявшейся в ней, нет, более ранних событий, когда все только начиналось…

А началось все со скандала. Мощного такого скандала, примерно десятибалльного по шкале Питера Пэна, стрелка стервометра трепетала в красном секторе… Я человек в быту и семье покладистый, но против идеи построить оранжерею в доме бился до последнего. К цветам я равнодушен, но на их ароматы в такой лютой концентрации у меня аллергия. На улице – хоть две оранжереи, хоть десять, хоть все доставшиеся нам фермерские угодья в три яруса остекли. Но в доме оранжереи не будет, точка, Питер Пэн сказал.