За гранью безумия

– Нет, не лучше. Тот, кто вам нужен, появляется в «Chat Noir» только ночью. Вам придется рискнуть.

– Я предпочитаю оправданный риск.

– Так сделайте его оправданным, мэтр. Я верю в вас.

Чувство опасности приятно щекотало где-то под горлом. Пока встречающих не было, и Гаспард уверенно шагнул вперед в залитый бархатным сумраком коридор. Гитарный фуз мешался с визгом электрооргана и гипнотическими битами ударных, пульсируя сквозь мягкие стены откуда-то из глубины. Едкий аромат аэрозольного освежителя заглушал запахи пота и семени, в приглушенном абажурами свете воздух дрожал, наполненный сизой дымкой. Множество звуков, издаваемых множеством людей, сплетались в тонкое кружево, едва уловимое ухом.

Коридор оканчивался полукруглой чашей амфитеатра со сценой внизу и медленно поднимающимися рядами круглых столиков в полукольцах кожаных диванов. Их было не больше десятка, почти все заняты. На сцене разворачивалось действо, отдаленно напоминавшее балет – только под аккомпанемент психоделик-рока. Четверо музыкантов играли в особой ложе, отделенной от зала китайской ширмой. Их силуэты, выхваченные мощным софитом, контрастно выделялись на шелковой поверхности. Все четверо играли и пели, если можно было назвать пением тот пропитанный «кислотой» ду-воп, который они накладывали поверх своего трансового музыкального полотна.

На сцене негритянка в белом кружевном белье истязала белую девицу в черном нейлоне. Кожаная плеть, доска для шлепанья и лакированная дыба выглядели устрашающе, а нигерша управлялась ими с театральным изяществом – не нанося, впрочем, серьезных травм своей жертве. Соль представления явно была в пикантной инверсии.

Ноздрей коснулся сладковатый аромат опиума. Пара официантов беззвучными тенями скользили между столиками, но на их разносах не было ни блюд, ни бутылок – зато были аккуратные пакетики и картонные блистеры. Кое-кто из посетителей сидел парами – мужчина и женщина. Последние явно были не из «персонала» – что не мешало им, не стесняясь, играть с собой и своими кавалерами, работая руками, стопами, иногда – ртами.

Верхний ярус, отделенный колоннадой, двумя рукавами огибал амфитеатр. Во внешней стене его размещались двери – две справа и три слева – с позолоченными знаками: зеркало Венеры, копье и щит Марса, бутылка и бокал, трубка – и одна, самая дальняя, без знака.

– Что мне нужно знать о нем? Личность, привычки, вкусы?

– Полковник Левассер – чистокровный креол и потомственный военный. Утверждает, что его предки принадлежали к французскому дворянству, эмигрировав в Луизиану в середине прошлого века – уже после Покупки. Дед был офицером армии Юга, погиб при Чаттануге. Отец…

– Семейная история мне едва ли поможет. Меня больше интересуют подробности… личного характера.

– Что ж, можно и о личности. Гетеро, с неожиданной для южанина склонностью к межрасовым сношениям. Не курит сигар, предпочитает трубку. В алкоголе выбирает крепкие напитки – бурбон, бренди, коньяк. К наркотикам безразличен. По слухам, в детстве собственная мать часто порола его. Воевал на Тихом океане и в Корее. Убежденный республиканец. Столп общества.

– Что связывает его с «Ша Нуар»? Предвидя встречный вопрос – я не считаю, что шестидесятилетний старик не может быть гедонистом и сибаритом. Но ведь он не просто клиент, так?

– С вами приятно иметь дело, мэтр. Но здесь мы уходим в сферу гипотез и домыслов. Факты указывают… не прямо, но… что полковник Левассер имеет отношение к владельцам «Chat Noir». Возможно, самое прямое.

– Слухи говорят, что заведением управляет итальянская мафия…

– А разве не логично связать самое порочное место в Городе-Полумесяце с самой порочной его организацией?

Гаспард свернул налево, остановился у дверей с бутылкой. Бритва Оккама – полковник любит девочек и любит выпить. Но когда тебе шестьдесят и речь идет о важной встрече, стакан бурбона перед так же логичен, как объятия темнокожей красавицы – после.

За дверью – освещенные низкими лампами карточные столики, плетеные кресла у большого камина… В центре небольшой данс-пол, где извивается обнаженная женская плоть, из одежды – только украшения. Длинные бусы свисают ниже пояса, то скрывая, то демонстрируя упругие груди, массивные серьги и составные браслеты искрятся в матовом свете ламп, чувственные губы увлажнены, глаза, увеличенные тушью и тенями, подернуты поволокой, напомаженные соски торчат, как револьверные стволы. Потрескивает винил, и Бадди Холли признается в любви к своей вечной Пегги Сью. Гости здесь – исключительно мужчины, но все – не старше пятидесяти.

Одна из девочек впивается взглядом в застывшего на пороге Гаспарда, буквально обволакивая его своим горячим томлением. Он отводит взгляд, смотрит на часы. Без трех минут полночь.

Он вновь проходит по колоннаде. Внизу уже другое действо – на этот раз с участием самца гориллы, умело привязанного к специальному столу, и двух цветных женщин – желтой и черной. Гаспард не смотрит в эту сторону, но женские стоны и сдавленные рыки примата слишком красноречивы. Несколько посетителей, громко переговариваясь, вваливаются в амфитеатр. Их нетрезвая болтовня сменяется секундным молчанием, когда они видят, что творится на сцене. Потом молчание сменяют возбужденные ругательства.

– Месье не любит животных? – высокий голос звучит мягко, сюсюкающе. Обернувшись, Мийо видит девочку, на вид лет десяти, стоящую в тени одной из колонн. Гардероб на ней – вызывающе взрослый: свободная цветастая туника, длиннополый в радужную расцветку жилет, расклешенные джинсы и туфли на высокой платформе, тонкие ленты вплетены в свободно лежащие темные волосы. А лицо… лицо выглядит пугающе странно. В нем причудливо смешались и детская округлость, и следы прожитых лет. Будто она старела, но не росла…

– Месье не стоит бояться меня, – пухлые губки растягиваются в милой улыбке. – И сомневаться в том, что видит, ему тоже не стоит.

Гаспард склонил голову в вежливом кивке.

– Не имею такой привычки… мадемуазель.

Ростом она была не выше четырех футов, украшенные кольцами руки пропорциями подошли бы ребенку, но кожа их не была тонкой и розовой – при всем уходе, который не трудно было разглядеть, это была кожа взрослого и ногти взрослого.

– Вы – миджет, – замечание сделано, чтобы проверить ее реакцию, – и, возможно, самая красивая миджет из мной виденных.

Еще одна улыбка и согласный кивок.

– Я склонна считать себя самой красивой. А вот месье… кажется, еще не нашел удовольствия себе по вкусу?

– Я только что пришел, мадемуазель. Думаю, у меня все впереди.

– Месье желает, чтобы я стала его гидом?

Горилла на сцене снова рванулась – в этот раз с особой силой, сбросив с себя азиатку-наездницу. Со зрительских мест донеслись испуганные вскрики женщин и азартные – мужчин.

– Буду признателен.

Миниатюрная ладошка тут же берет его за два пальца, как обычно делают дети. Гаспард следует за миджет в двери со знаком трубки.

За ними – короткая лестница и просторная зала, причудливо, как лабиринт, разделенная атласными ширмами. На низких диванах сидят и лежат гости. Проститутки обоих полов, всех возрастов и цветов кожи вьются вокруг них, у некоторых втроем или даже вчетвером. На столах – бутылки, подставки для трубок, зеркальные подносы, вазы с какими-то причудливого вида плодами… В воздухе висит безумная смесь запахов и испарений. Оглушительно визжит скрипка на фоне гипнотического ритма и размеренного речитатива Лу Рида, воспевающего блестящую кожу туфель его Венеры, заглушая безумные выкрики трипующих гостей. Вот они проходят мимо одного – костлявого и совершенно лысого, животом лежащего, как на перине, на огромной черной толстухе. Его бьет мелкая дрожь, широко распахнутые глаза закатились.

Миджет заводит Гаспарда в одну из ниш, усаживает на софу рядом со спящей под тонким шифоновым покрывалом молодой цыганкой. Блестящие черные волосы витыми локонами рассыпаны по бордовому вельвету. На столе – накрытая стеклянной крышкой пиала с горкой снежно-белых кристаллов.

– Почему вы привели меня сюда?

Непропорционально большие глаза миджет игриво блеснули в свете лампы.

– Месье не ощущает себя частью «Ша Нуар». Он не видит себя одним из патронов…

– Это правда.

– Месье необходимо раствориться в «Ша Нуар», а здесь это получается лучше всего. С чего месье начнет? Кокаин, гашиш, опиум? Виски, коньяк?

– Начнем с вина. Шардоне или семийон.

– Месье не торопится? Или бережет силы для чего-то большего?

– Ночь нежна, мадемуазель.

– Но света нет здесь; лишь ветерок, с Небес чуть вея, доносит отсвет звезд во мрак.

Гаспард удивленно приподнял бровь. Парафраз Джона Китса выглядел настолько же естественным, насколько неуместным. Тем временем миджет бесцеремонно растолкала цыганку.

– Месье желает белого вина. Милашка принесет вина месье, – раздельно и твердо проговорила она, склонившись над удивленно моргающей девицей. Та, поспешно поднявшись, убежала исполнять поручение. Гаспард остался один на один с миджет – если не считать хрюкающих стонов из-за ширмы.

Она снимает крышку с пиалы, подвигая ее ближе к краю стола. Потом мягко, игриво соскальзывает на пол. Единым плавным движением раздвигает ноги Гаспарда, становясь на колени между ними. Миниатюрные ручки умело справляются с брюками. Мийо не сопротивляется. Он чувствует обволакивающее касание мягких губ, жар чужого тела, чувствует, как в секунды твердеет. На мгновение прервавшись, миджет слюнявит пальчики, обмакивает их в пиале с белым… и мягкими, умелыми движениями переносит кристаллы на покрасневшую головку, для верности добавив еще немного слюны. Когда в дело снова идут ее губы, Гаспард уже чувствует, как струится по его венам кокаин.

– Месье Бланже, – секундная пауза, и большие черные глаза миджет смотрят прямо в глаза Гаспарду, – представлялся мне другим…

Он опускает руки к ее плоской груди, словно для ласки. Струна выходит из левого рукава, перехватывается одним только безымянным пальцем правой. Не коснувшись даже одежды миджет, мягкая петля уже замыкается над ней, поднявшиеся руки удобно перехватывают концы. Спокойный, выверенный рывок в верхней точке фрикции ломает гортань и лишает миджет сознания. Гаспард не ослабляет хватку, про себя напевая «Звездочка, сияй» – отработанное время полного удушения. Кокаиновая эйфория искрами рассыпалась в мозгу, следуя за гипнотическим ритмом музыки, отчаянно понукая тело к танцу.

Он никогда не убивал детей. В его профессии подобное – признак крайнего непрофессионализма. Но, чисто технически, мэтр Мийо оценил удобство – спрятать труп значительно легче, если в нем четыре фута, а не шесть.