Несколько капель перед сном (сборник)

Всё время общался с иностранными студентами: из Алжира, Венгрии, Ливана, Нигерии. Я сам пять лет жил в одной комнате общежития со здоровенным нигерийцем Болой Амушаном.

Устраивали мы всякие мероприятия, разные там вечера дружбы, вывешивали поздравления с национальными праздниками. В сущности, вся моя интернациональная работа к этому и сводилась.

И вот заметил я, что начали ко мне приставать наши иностранные студенты с вопросом: дескать, вечер венгерского землячества – это здорово, вечер африканской дружбы – ещё прекрасней, но вот есть такой писатель Александр Солженицын, да ещё и лауреат Нобелевской премии. Так почему бы и не провести диспут, посвящённый ему?

Мне бы как-то отбояриться от такого лихого предложения. Сослаться на занятость, дескать, пятый курс, диплом, всё такое…

Но активная жизненная позиция не дала мне возможности соврать. Да, что-то такое я про Солженицына слышал, а повесть «Один день Ивана Денисовича» и ещё какие-то рассказы даже читал. Но вот всей глубины проблемы я элементарно не сознавал. Разумеется, газеты я читал и телевизор – все четыре программы – смотрел. Но сути всего того, что было связано с именем Солженицына, я и не знал.

Однако, как человек, добросовестно относящийся ко всем порученным мне делам, я, не особо задумываясь, легко согласился провести диспут, посвящённый Солженицыну. Мы договорились с иностранными студентами, что через три недели ровно в красном уголке общежития намеченное мероприятие проведём. После чего я забежал в студсовет, на лету сообщил о грядущем событии и умчался готовиться.

Тут только, с опозданием, я начал соображать, что даже не знал и биографию Солженицына, не то чтобы его произведения. Взгляды его мне были знакомы смутно: то ли он кого-то ругал, то ли его кто-то за что-то костерил. Но ведь дали же ему, в конце концов, Нобелевскую премию! За неимением других мыслей я постоянно думал об этом и решил, что просто так нобелевками не расшвыриваются. Но уже начинало противно зудеть под лопаткой: появилось ощущение, что это не просто диспут – а большое и серьёзное политическое мероприятие. И совсем оно не будет похоже на вечер советско-нигерийской дружбы, на котором присутствовало два десятка первокурсников, которые с интересом слушали, как Бола Амушан рассказывает о том, как его дядя отправился по саванне в соседнюю деревню, а по дороге его едва не съел леопард. Все прочие курсы слышали эту байку уже много раз.

Советские времена развили в нашем человеке одно хорошее качество: если что-то не получается – иди за советом к старшему товарищу.

И я пошёл на кафедру истории партии.

Надо сказать, что на первом курсе лекции по истории КПСС нам читала замечательная Мария Ивановна Виноградова. Дама-профессор, ей уже было далеко за шестьдесят, а я уже учился на пятом курсе, но когда мы встречались в коридоре, она меня обнимала, спрашивала, как дела. И мне было приятно, что меня помнят.

Короче говоря, пришёл я к Марии Ивановне на кафедру и сообщил о грядущем диспуте. Профессор Виноградова не испугалась, не замахала в ужасе руками и не стала хвататься за сердце. Сообщила, что дело хорошее, она обязательно придёт и с собой кого-нибудь для поддержки захватит. Я до сих пор ломаю голову над тем, почему она так сравнительно легко отнеслась к этому событию. Может быть, потому, что ей уже ничего не грозило?

Её ответ меня приободрил: значит, я буду не один «бодаться с дубом». Но дальнейшие события показали, что ещё рано было пить боржоми.

Первый звоночек прозвенел, когда меня вдруг с лекции вызвали в коридор и начальник курса Татьяна Сулеймановна Фельдман (красивая, умная, стройная женщина, мастер спорта по художественной гимнастике) как-то на меня странно посмотрела и спросила: что это у нас там за мероприятие, о котором шепчутся на всех углах института?

Чувствуя правоту своего дела, я гордо отвечаю, что состоится диспут о Солженицыне. Фельдман прислонилась спиной к стенке коридора и поинтересовалась тем, насколько я адекватен, и вообще всё ли со мной нормально, и не происходило ли в последнее время чего-то такого, что меня беспокоит. Чувствуя подвох в вопросе, я ответил в том смысле, что на здоровье не жалуюсь. Фельдман вздохнула и сообщила, что меня вызывают в комитет комсомола, к секретарю по идеологии. И при этом как-то особенно жалостливо на меня посмотрела. Так обычно смотрят, когда провожают в дальний путь, не надеясь на новую встречу.

Чувствуя, как у меня на ходу отнимаются ноги, я побрёл в комитет комсомола – в другой корпус.

Я не помню нашего комсомольского секретаря по идеологии: это была такая должность, которая располагала не столько к тому, чтобы миловать, сколько к тому, чтобы карать. У меня в памяти сохранился образ тощего аспиранта, который как-то уж очень заботливо меня обхаживал, предлагая стул, расспрашивая о том, чем я занимаюсь, как учусь, какие мероприятия провожу…

Я не выдержал этой пытки и сам ему всё выложил про намеченный диспут о Солженицыне. Услышав это, зам по идеологии сделал очень большие глаза: то ли просто удивился, то ли это были симптомы стремительно приближающегося инсульта.

Придя в себя, зам по идеологии снова принял заинтересованный вид и стал расспрашивать, есть ли у меня какой-то план, кто будет выступать, о чём будут говорить. Видно было, что ему позарез нужна такая бумага, чтобы в случае чего снять с себя всю ответственность.

Я ответил, что никакого плана нет. Тогда он попросил его сочинить, поскольку это всё очень интересно и вообще важное событие в институте… Когда я закрывал за собой дверь, было слышно, как зам по идеологии лихорадочно набирает номер на телефоне.

После всех этих бесед у меня появилось крайне неприятное чувство опасности. Наконец-то я сообразил, что вляпался во что-то очень нехорошее. Чувство усилилось, когда я зашёл в деканат и ко мне подошёл секретарь партбюро Леонид Алексеевич Ильяшенко. Добрейшей души человек, он ко мне хорошо относился и даже дал рекомендацию в партию. Он меня эдак по-отечески приобнял и тихо спросил, когда там у меня диспут про Солженицына. Я ответил, стараясь не дрожать. Ильяшенко сообщил, что будет там обязательно, и предложил мне подготовиться получше.

Когда я вышел из деканата, то понял, что Ильяшенко бросил мне спасательный круг, сам того не сознавая. Действительно, вот соберёмся мы, а кто будет говорить и о чём будет говорить? Я? Сомнительно… Никаких последних произведений Солженицына я не читал. Да и о нём не знал ровным счетом ничего. Кроме того, что он член Союза писателей СССР, что его выгнали и из Союза писателей, и из Союза ССР.

Ага!

Внезапная догадка пронзила моё сознание подобно молнии. Если Солженицын был членом Союза писателей СССР до того, как его оттуда изгнали, то уж наверняка те члены, что в Союзе остались, хотя бы что-то знают о своём бывшем коллеге.

По телефонному справочнику я нашёл адрес Союза писателей СССР и отправился на Поварскую улицу, мысленно повторяя: надо найти какого-нибудь писателя, который доходчиво расскажет молодой поросли советских инженеров-энергетиков о писателе и лауреате Нобелевской премии Александре Исаевиче Солженицыне.

В СП СССР был пропускной режим, как и везде в подобных организациях. Но меня это нисколечко не смутило. За время учёбы я наловчился проникать в любое общежитие, минуя вахтёрш и комендантов. Главное в этом деле – держаться уверенно, не смотреть в глаза вахтёру, а идти вперёд, сохраняя на лице выражение собственной общественной значимости.

Поэтому вахтёра я обошёл мгновенно и тут же взбежал по лестнице выше. Оказался на втором этаже и принялся приставать ко всем встречным с вопросом, кто здесь самый главный. Главным оказался председатель правления СП СССР Константин Федин.

Я как-то где-то слышал, что есть такой писатель, но понятия не имел, что он собой представляет. Впрочем, эти знания мне всё равно не пригодились бы: я узнал, что он крайне редко появляется на работе, а всем заправляют его замы.

Я нашёл кабинет одного такого зама. В приёмной находилась секретарша, которая только успела открыть рот, чтобы спросить меня о цели визита, как тут же в дверь влетела другая секретарша, и обе затрещали, как сороки. До моего уха донеслись несколько слов: «заказ», «ветчина», «чай со слоном» и ещё что-то про еду. Секретарши выскочили в коридор, при этом одна махнула мне рукой в сторону двери – дескать, заходи, раз пришёл.