1924 год. Наследница

Я задумался. Поводов для такой поездки может быть много. Они могли и просто по магазинам поездить или в ателье, чтобы пошить девочке платье.

– Извозчик их опять ждал? – снова спросил я.

– Он как приехал, так сразу на часы посмотрел.

– Извозчик один и тот же человек?

– Ага!

– Долго ждешь?

– Долго.

В это слово Живчик мог вложить как двадцать минут, так и два часа. Уточнять было бесполезно.

«Чего я, собственно, беспокоюсь? – подумал я. – До места довел, с рук на руки передал. Только это, похоже, не наемники, а спецслужба какого-то государства. По-любому задачу, считай, выполнил. Еще пару дней понаблюдаем, и гуд бай, милая Сашенька!»

– О чем они говорили? – снова спросил я.

– Степка ближе был, может, он слышал. Он еще потом за ними побежал. Я сюда, а Васька там, у дома, остался.

– Ты беги, я за тобой, но на улице ко мне не подходите, будто мы не знакомы. Степке скажешь, пусть потом подойдет. Все понятно?

Живчик кивнул, затем сорвавшись с места, пулей понесся по улице.

Выйдя на улицу, где стоял нужный мне дом, огляделся. Летний день. Время рабочее, на улице, залитой солнечным светом, никого не было. Навестить Луку или нет? Если сейчас кто-то наблюдает за домом, то меня сразу вычислят. Постояв с минуту, решил, что овчинка выделки не стоит, и повернул обратно домой, а спустя пятнадцать минут прибежал Степка с новостями.

– Уф! Совсем замаялся, дядя, но так и не догнал.

– Бог с ними. Что-то слышал?

– Извозчик ее назвал… вроде как… паной.

– Пани.

– Точно! Пани Ядвига и еще что-то сказал, только не по-нашему.

«Поляки? – слегка удивился я. – Польская разведка? А почему бы и нет? Да и какая мне разница!»

Несмотря на это мысленное заверение, мысль о девочке все равно сидела во мне занозой. Залез в карман, отсчитал полтора рубля и отдал парнишке.

– Благодарствую, дядя.

– Давай, беги отсюда, племянничек.

Зайдя в свою комнату, проверил сохранность своего саквояжа и понял, что здесь мне делать нечего.

«А не навестить ли мне Таню? – сразу возникла мысль. – В ресторан сходим, погуляем. А там видно будет».

Адрес девушка мне дала, когда мы расставались на вокзале, а вот по поводу фамилии своей родственницы ничего не сказала, а я этот момент как-то упустил. Сейчас я стоял перед дверью, где на фанерке, висящей рядом со звонком, было написано восемь фамилий. Ради эксперимента решил на этот раз не звонить, а потянул за ручку двери, которая, к моему немалому удивлению, открылась. Не успел я войти, как из ближайшей двери вышла женщина в неопрятном домашнем халате, лет сорока пяти, с увядшим лицом. Она удивленно посмотрела на меня, потом спросила:

– Вы к кому, мужчина?

– Сюда девушка недавно приехала. Зовут Таня. Я к ней.

– Вы не вовремя пришли, – женщина как-то нехорошо усмехнулась. – Но раз пришли, проходите. В самый конец коридора.

«Что значит не вовремя?» – подумал я, но уточнять не стал.

– Спасибо, – сказал я и пошел в указанном направлении.

Проходя мимо ряда дверей, из которых одна была открыта, невольно бросил взгляд внутрь комнаты. Треть помещения занимала железная кровать с одеялом из разноцветных треугольников и множеством подушек, сложенных горкой. В двух шагах от нее стоял комод с гипсовыми фигурками животных, а рядом, на стене, висела увеличенная супружеская фотография, засиженная мухами.

В конце коридора, у дверей одной из комнат, собралась небольшая толпа из дюжины человек и тихо шумела, видно, таким образом реагируя на громкий и резкий женский голос:

– Граждане, вы знаете, что в центральных городах нашей страны сейчас проводится чистка от тех элементов, которые тормозят и затрудняют жизнь нашей страны и трудящегося пролетариата. Органы рабоче-крестьянской власти не могут терпеть такого положения! Поэтому всем социально вредным элементам громко сказано, что им не место в нашем социалистическом обществе! Как вы знаете, дорогие граждане, домовым комитетам даны права по выявлению таких элементов. И вот такой вредный элемент живет рядом с вами! Я всегда утверждала и дальше буду говорить, что Булиткина – не трудовой человек. Мало того что она была в экономках и путалась со всякой дворянской сволочью, так и теперь занимает непомерно большую площадь, когда в нашем городе тысячи пролетарских семей ютятся в сырых и холодных подвалах. Товарищи, предлагаю создать прямо сейчас пролетарскую комиссию! И на основании ее решения, мы будем определять, что делать с жилплощадью гражданки Булиткиной! Кто хочет высказаться?!

– Да чего тут говорить?! – раздался хриплый мужской голос. – Выкинуть ее на улицу, а вместо нее поселить настоящих пролетариев, которые кровь проливали за советскую власть!

– Сенька, ты, что ли, пролетарий? Да ты пропойца! – раздался из толпы задорный женский голос. – Тебе бы только зенки твои поганые залить!

– Заткнись, Машка! Не тебе, шалаве, за мои подвиги говорить!

– Ты про какие свои подвиги говоришь?! Когда свою Маруську колотишь?! – снова раздался тот же женский голос.

В толпе засмеялись, потом раздался мужской голос:

– Товарищи! Я считаю, что это как-то неправильно! Где представители власти? Где представитель домкома? Получается просто самосуд какой-то! Почему…

Но договорить ему не дала командная дама:

– Товарищи! Товарищи! Призываю вас всех к порядку! Сначала мы выберем комиссию из жильцов, потом составим акт, а после предоставим наше решение председателю домового комитета. Я предлагаю начать голосование…

– Слушай, Колотова! Ты чего здесь раскомандовалась?! – снова раздался тот же женский голос, как я определил для себя, местной активистки. – Тебя завмаг Синюшкин, что ли, купил?! Для него стараешься?!

– Ты, Осокина, свои провокаторские замашки брось! Опять лезешь, куда не надо! Николай Игнатьевич, наведите порядок!

– А ну всем молчать! Следующий, кто пасть раскроет, рыло начищу! Вы меня знаете!

Толпа сразу примолкла.

«О как! Интересно…» – и я, расталкивая недовольный народ, стал протискиваться вперед. Оказавшись на пороге комнаты, быстро оббежал взглядом помещение. За столом сидела пожилая полная женщина с бледным лицом и страдальческими глазами. В них читалось отчаяние. Рядом с ней, прислонившись спиной к шкафу, стояла поникшая Татьяна, но стоило ей меня увидеть, как девушка сразу взбодрилась. В двух шагах от них стояла перезревшая женщина, лет пятидесяти, в ярко-желтом платье, по раскраске походившая на индейца в боевом походе, только головного убора из перьев не хватало. Чуть сбоку от нее стояли двое мужчин, которые, как я понял, изображали силовую поддержку. Один из них, с отечным лицом алкоголика, был одет в вытянутую майку и заношенные галифе. Второй, дюжий мужик, был в мятых, неопределенного цвета, брюках и рубашке навыпуск. Я сделал еще шаг вперед и оказался в комнате.

– Вы кто, гражданин? – тут же потребовала от меня ответа крашеная дама.

Я окинул сначала ее пренебрежительным взглядом, потом двух стоящих рядом с ней мужиков и только после этого ответил:

– Кто-кто. Конь в пальто. Лягну, и не встанешь, сучка крашеная.