1924 год. Старовер

– Хочешь пряника?

– Пряник? – я натурально удивился и только сейчас заметил какой-то кулек у него на столе.

– У меня и чай есть. Хочешь чаю? Я сейчас скажу, и нам кипяточка принесут. Ты как?

– Не знаю, – недоверчиво ответил я, уж больно был неожиданным поворот.

– А что так? – следователь улыбнулся щедро, в полный рот. – Я от всей души предлагаю.

Когда разговаривал с Оглоблей, я одновременно пытался понять, что происходит. Мой арест в больничке выглядел, как дешевое представление.

«Теперь и сейчас идет продолжение этого спектакля. В последнем акте мне, скорее всего, скажут, что им от меня надо», – так я думал, глядя на следователя, заодно автоматически прикидывая, что я могу с ним сделать, если мы с ним не найдем общего языка. Даже при моей физической немощи воткнуть ручку в глаз или горло своему палачу не составит труда, затем убить дежурного и завладеть наганом. Вот только что дальше? Думается мне, что я даже до окраины села не доберусь. При такой рекламе, что мне создали, меня просто шлепнут местные жители, тем более что они здесь все охотники. Нет, был бы я в полной силе, такой вариант еще можно было рассмотреть, а так – нет! Именно поэтому я сел со следователем пить чай с пряниками. Слушая его пустой треп о том, как хорошо на свободе и как плохо сидеть в тюрьме, время от времени я менял выражение лица, подыгрывая ему. После того, как я доел последний пряник, он закончил свои убеждения, затем мягко спросил меня:

– Значит, не хочешь в домзак?

– Нет! Лучше умереть! Это преддверье ада! Там правят жестокосердные, нераскаянные грешники, слуги Антихриста! – я придал истерики своему голосу.

Следователь скривился, затем подождал, пока я закончу стенать, после чего сказал мягко и вкрадчиво:

– Знаешь, а я тебе почему-то верю. Вот только даже хорошие люди совершают ошибки, которые им приходится исправлять. А их обязательно надо исправлять! Ты со мной согласен?

– Да. Только человек изначально грешен и по-другому никак не может. Правда, можно покаяться и замолить свой грех или…

– Нет, Иван, нам не это надо. Ты же понимаешь, что нарушил закон, сбежав из тюрьмы. Понимаешь?

– Понимаю, что это большой грех, но я не могу там быть!

– Я знаю, что там… плохо, Ваня. Знаю и то, что ты не такой плохой человек, чтобы тебя там держать. Я верю тебе и хочу помочь. А ты мне веришь?

– Верю!

– Верь мне, Ваня, и у тебя все будет хорошо. Вот только для этого тебе надо будет кое-что для меня сделать. Ты же хочешь стать свободным человеком?

– Хочу! А что надо сделать? – я сделал заинтересованное лицо. – Только ежели надо убивать, то на это согласия своего не даю.

– Нет, ты чего! Никого убивать не надо! Дело, скажем так, не совсем простое, но для тебя труда особого не составит. Просто одному человеку надо записку передать. Тайно передать. Это все.

– Ежели так, то я смогу, – и я посветлел лицом.

Тот посмотрел на меня как на дурачка. Вместо того чтобы засыпать градом вопросов, этот недобитый сектант просто взял и согласился. На лице следователя появилось сомнение: стоит ли вообще связываться с этим придурком?

– Ваня, я же тебе сказал, что не все так просто. Этот человек находится в банде Левши.

– У бандитов? – я сразу изобразил на лице страх.

– Да, у них. Когда ты окажешься у бандитов, то надо незаметно передать ему записку, иначе будет плохо и ему, и тебе. Да ты и сам это должен понимать. Если у тебя все хорошо получится, ты поможешь многим людям, спасешь их от большой беды.

– Так значит, это богоугодное дело, – сказал я с задумчивым видом. – Грех не помочь хорошим людям. А как я там окажусь?

На лице следователя появилось кислое выражение. Ему хотелось прямого и точного ответа, а не библейских рассуждений верующего парнишки, как бы подразумевающих его согласие.

– Так ты согласен помочь советской власти? – в его голосе сейчас звучала суровость.

Сомнения следователя в отношении моей особы были написаны у него на лице. Что он перед собой видел? Крепкого, широкого в кости молодого парня, с ладонями-лопатами и по-детски наивными глазами. Что тот видел в жизни? Лес, а потом домзак! Конопля понимал, что из этого старовера получится такой же агент, как из дерьма пуля. Вот только отступать было некуда, а так появлялся шанс, что удастся выйти на след Левши.

Как и он, я, со своей стороны, пытался понять, что представляет собой следователь. Так я его называл по привычке, так как понял, чуть ли не с первой нашей беседы, что Макар Конопля, скорее всего, оперативник. Разбирается в людях, умеет работать с агентурой, вот только со мной у него вышла промашка, и дело не в моем притворстве, а в том, что он изначально видел перед собой молодого растерянного и испуганного парня, не предполагая для себя других вариантов. То, что он мне предлагал, меня устраивало, так как давало хороший шанс сбежать, вот только основные проблемы у меня начнутся, стоит мне оказаться на свободе. Здесь, в селе, меня ославили беглым преступником и убийцей, так что помощи от местных жителей, кроме пули, выпущенной в упор, не дождаться, а выжить в лесу без продовольствия и оружия – плохая идея. Все это я прокручивал в голове не раз, приходя к выводу, что надо соглашаться, а там – как кривая вывезет.

– Ежели все так, как сказали, то я согласен!

Следователь встал со стула, потом, опершись на руки и подавшись в мою сторону, с минуту пристально смотрел мне в глаза.

– И бумагу напишешь, Ваня? Я знаю, что вы, староверы, грамоте обучены.

– А какая эта бумага?

– Как какая? Такая, что ты, Иван Микишин, согласен выполнить наше пролетарское задание с полной своей ответственностью.

– Ежели так, то напишу, как укажете, – и в подтверждение словам я кивнул головой.

– Теперь, Ваня, садись за мой стол и пиши.

Сев за его стол, я взял в руки деревянную ручку с сужающимся концом, на секунду снова задумался о том, сколько следователь проживет минут, если я воткну ее ему в горло, а потом стал писать под диктовку:

– Начальнику ГПУ Степану Евсеевичу Скидоку. Так. Пропусти две строки. Да, начинай вот отсюда, – он ткнул пальцем в лист. – Я, Иван Микишин, девятнадцати лет от роду, обязуюсь помогать органам советской власти…

После того как я закончил писать и поставил свою подпись, он взял лист и помахал им в воздухе.

– Все. Иди, садись на свое место.

Обойдя стол, я сел на табурет. Оперативник сел на свое место, затем внимательно перечитал, что я написал, и только после этого положил лист в ящик стола.

– Теперь внимательно слушай, что тебе надо будет сделать.

Следующие два часа в меня вдалбливали инструкции, что и как мне нужно будет сделать, причем в двух вариантах развития событий. После того как я повторил основные пункты проведения операции, следователь спросил меня:

– Все понятно?

Я кивнул головой.

– Хорошо. О том, что мы с тобой говорили, никому ни слова. Да ты, Иван, и сам все должен понимать. Завтра мы еще поговорим об этом. Дежурный!

Когда я вернулся после допроса, лицо Федьки имело совсем другое выражение. Скажем так, это была боязливая настороженность. Я сразу заметил, как он напрягся, стоило мне войти в камеру. Слегка постанывая и держась за бок руками, я уселся на свой топчан.

– Ты как? – осторожно поинтересовался Оглобля.

– Жить буду, правда, без особой радости, – недовольно буркнул я, потом вспомнил, что старовер и мне нельзя пока выходить из этой роли, прочитал короткую молитву и перекрестился.

Сложившуюся ситуацию надо было хорошо обдумать. Попав сюда, я рассчитывал на побег с этапа, только вот теперь чекисты резко поменяли мои планы, сделав своим агентом. Подписанная мною бумага не играла для меня никакой роли, а вот то, что меня сделали в глазах местных жителей беглым уголовником и убийцей, было плохо. Чужаков здесь и так не привечают, к тому же местные жители были до крайности озлоблены. В лесу банды, поэтому в лес охотники ходили с опаской, работы было мало, да и платили через раз.