Убийство с продолжением

Не всегда бывает утро добрым.
А если была бессонная ночь?
И ты не вскочишь с постели бодрым,
А будешь ноги едва волочь.

А если вчера гулял по полной,
А ночью «болел» опять?
И утром нужно стакан наполнить
Лишь для того, чтобы встать.

Здорово! Талантливо! Но я вдруг подумал, а вы не того? – Крупенин щелкнул себя по кадыку. – Не злоупотребляете?

– Да нет! – засмеялся Достоевский. – Это же все образно.

– Ну да, ну да, коли так! Впрочем, как у нас в народе говорят, талант не пропьешь. Сколько нашего с вами брата сгубила эта проклятая водка, но мы их творения и спустя десятки лет чтим.

– Да нет, серьезно, Борис Борисович, я не пью. Я же школьный учитель, меня бы за пьянку давно выгнали.

– Впрочем, не обижайтесь, это я к слову. Давайте приступим к нашим баранам. Вот договор, читайте, будут вопросы, спрашивайте, если все устраивает, подписываем и я отдаю рукопись в работу. Договор эксклюзивный, на пять лет. Кстати, давно хотел спросить по поводу вашей фамилии. Это не того, не псевдоним?

– Ни в коем случае! Это, как говорится, моя девичья фамилия. Точнее, девичья фамилия моей безвременно ушедшей мамы.

– Как интересно! До вас ни разу после Федора Михайловича не встречал человека с такой фамилией, тем более в творческой среде.

– Теперь встретили, – улыбнулся Достоевский.

Достоевский начал читать договор, Крупенин в это время закурил заранее набитую табаком трубку, встал, подошел к окну, открыл фрамугу пошире и помахал рукой, выгоняя дым на улицу. Постояв некоторое время у окна, вернулся на свое место и сел.

– Мне понравилась ваша вещь, хотя она и довольно жестока. Точнее, жестковата. Впрочем, жизнь у нас сейчас тоже не сахар. И я вот не знаю, пойдет ли ваша книга. Печатаю на свой страх и риск, потому и гонорар обещаю не сразу, а процент с продажи.

– Ну да! Нашему быдлу сейчас серьезную литературу не понять. Не для среднего, как говорится, ума, – Достоевский отвлекся от чтения договора. – Ему подавай макулатурное чтиво, всяких там донцовых-дашковых. Чтобы прочитать, забросить на полку и на второй день забыть даже, что вчера читал и как зовут главных героев.

– Ну, зачем вы так? Издательства, между прочим, на этой, как вы выразились, макулатуре зарабатывают хорошие деньги. И, между прочим, благодаря им печатают и серьезных писателей, и хорошие книги. Неужели вы думаете, что я ваших «Уродов» напечатал бы, если бы не заработал денег на детективах и другом легком чтиве? Меня бы потом мой маркетолог изгрыз бы всего.

– Да, я понимаю, Борис Борисович. Простите, если выразился немного грубо. Просто, к сожалению, прошли те времена в русской литературе, когда достоинства произведения определял редактор, а не продавец.

– И не только в русской литературе, заметьте. Сейчас это, увы, мировая тенденция.

Достоевский подмахнул каждую страницу договора и вернул его Крупенину.

– У меня вопросов по договору нет.

– Вот и чудненько. Месяца через три-четыре, аккурат к книжной ярмарке, я надеюсь, книжка выйдет.

3

Достоевский вернулся в свое Болотное с чувством выполненного долга. Он был очень доволен собой. Появившись на короткое время в школе, доложил директору, что учебники привез, сдал их под расписку в районо и даже, более того, узнал в районном комитете образования, что в их школе к учебному году будет произведен косметический ремонт с полной заменой крыши.

– Ну, Илья Иванович, вы везунчик! – обрадовалась директриса. – Я теперь каждый раз буду вас посылать в районо за новостями.

– Нет, Вероника Николаевна, не пойдет! – хмыкнул Достоевский. – За хорошую новость вы меня похвалили, а ежели привезу что-нибудь не то, какую-нибудь гадость, так вы же меня презрением своим сгноите.

– Ох, как я вас всех и очень давно презираю! – засмеялась директриса, махнув рукой, и тут же ладонью этой руки прикрыла рот.

Достоевский, наконец, оказался дома. Заглянул в холодильник. Там, в морозилке должны были еще оставаться пельмени. Самое быстрое, что можно было приготовить. Он налил в кастрюльку воды, включил газ и пошел в ванную. Разделся и с удовольствием нырнул под прохладную струю душа. Все-таки путь был долгим, а по нашим дорогам, отмеряющим лишь расстояния в указанных направлениях, и вовсе изматывающим. Настроение у него было великолепное, даже захотелось петь, что с ним случалось нечасто. Голос-то у него какой-никакой был, а со слухом – нелады. И, когда над ним подсмеивались, что он опять фальшивит, Достоевский отвечал, что зато поет с душой, в отличие от многих из тех, кого они слушают по ящику. А с недавних пор он стал мурлыкать свои стихи на свой собственный мотив, и пусть кто попробует ему сказать, что он поет неправильно.

Достоевский выключил душ, насухо обтерся, влез в трусы и, обвязавшись вокруг талии полотенцем, вышел из ванной и заглянул на кухню. Вода уже вскипела, он ее посолил, бросил лавровый листок и засыпал едва ли не полпачки пельменей. Помешав их дырявой ложкой, чтобы не прилипли ко дну, Достоевский подошел к большому зеркалу в прихожей, взял на полочке расческу, причесался. На пару минут задержался у зеркала, любуясь собой.

Он не спеша поел, безразлично глядя в экран телевизора, периодически щелкая кнопками на пульте. Телевизор он включал, только когда ел или когда от работы за компьютером его начинало тошнить. Все нужные ему новости он давно уже научился извлекать из своего компьютера, а по ящику смотрел лишь какие-то определенные интеллектуальные шоу наподобие «Своей игры» или «Что? Где? Когда?» да некоторые старые, советского производства фильмы.

Уйдя с кухни, Достоевский хотел было засесть за компьютер, но глаз его споткнулся на свеженьком номере «Нового мира», который он выписывал уже несколько лет. «Надо же поддержать собратьев по перу!» – шутил он сам с собой всякий раз, когда отправлялся на почту, чтобы заполнить там подписной бланк.

Он взял журнал, удобно устроился в мягком кресле, поджав под себя ноги, и стал листать толстый журнал. Сначала выискивал знакомые фамилии, затем, бегая глазами по диагонали, искал, за что там можно зацепиться. Он так увлекся чтением, что даже не сразу сообразил, что залился трелью телефон. Когда же, наконец, услышал звонки, пару секунд еще соображал, какой телефон звонит – городской или мобильный. Наконец, поднялся, подошел к письменному столу, на краю которого лежал мобильник, глянул на высветившийся номер. Удивленно пожал плечами – номер ему был неизвестен, но, поскольку абонент был настойчив, нажал на кнопку.

– Алё! Да!

– Илюша? Это тетя Клава из Семиреченска.

Тетя Клава? А, ну да! Это же жена его дяди Михаила. Тот еще алкаш! Но – добрый дядька. И его, Илью, искренне любит, поскольку своих детей не имел. Точнее, имел, но дочка их с тетей Клавой утонула в речке, когда ей было то ли двенадцать, то ли тринадцать лет.

– Алло! Илюша, ты меня слышишь? – кричала в трубку тетка.

– Да, да, слушаю, теть Клава. Просто связь плохая. Что-то случилось?

– Случилось, Илюша! – голос тетки задрожал, и уже почти с надрывом она закончила фразу: – Мишка помирает. Очень просит, чтоб ты приехал. Дело, говорит к тебе, весьма важное…

Тетка шмыгнула носом и заплакала.

Не было печали, черти накачали! – чертыхнулся про себя Достоевский. Какое может быть весьма важное дело у дядьки-пьяницы? Но что-то нужно было отвечать, и он спросил:

– Какое дело?

– Да не знаю! С какими-то бумагами связано, говорит.

Ну да! – хмыкнул Достоевский. Наверняка завещание на пару миллионов, и не подумайте, что рублей.

– У меня же сейчас учебный год начинается, работа, теть Клава… Что? Он очень плох?

– Уже неделю почти не встает с постели.

– Он дома или в больнице?.. Алло! Алло, теть Клава!

Достоевский орал и дул в трубку, пока наконец не сообразил, что связь с теткой прервалась. Может, и деньги на телефоне закончились – расстояние-то между ними не близкое, а роуминг дорогой. Черт побери! И отказаться от поездки невозможно: дядя Миша – последний из самых близких его родственников, да и любил он его, племянника своего, искренне. А пить начал от безысходности бытия. Прежде водочкой-самогоночкой больше баловалась тетка. Как-то при встрече Достоевский спросил:

– Дядь Миш, отчего ты пить-то стал? Ты же токарь высшего разряда, зарабатывал нормально.

А он ему:

– Вишь, Илюха! Это все долбаная перестройка! Потом девяностые. Завод наш олигарх сначала купил, потом всех разогнал на хрен. А другой работы-то здесь и нету… Пришлось горькой заливать. Вот если бы у меня дома стояло ведро водки, я бы на нее смотрел и не пил. А поскольку ведра нет, приходится по бутылочке…