Понять и полюбить

– Во-во, заставляет юбку задирать и ноги мажет, а то и того хуже, по спине голой своими ручищами возёкает. Срам и только! – злобно подёрнула головой Ульяна. – Сегодня к нему за лекарством, а завтра делегацией.

– Какой такой делегацией? – удивлённо воззрился на Ульяну Ермолай.

– С такой, Ермолай, чтобы указать ему от ворот поворот, – ответила Ульяна.

– Ага! Неча ему делать у нас, мужчин наших развращать всякими несуразностями, – поддержала подругу Анфиса.

– Какими несуразностями? – пожали плечами мужчины.

– А такими, что в журналах евонских, которые выписывает из своей Литовии. Ежели нам погано смотреть на голых баб, то вам и подавно срамно должно быть! – отдышавшись, гневно проговорила Евгения.

– С чего это вдруг нам-то должно быть срамно? – вздёрнув брови, хмыкнул Ермолай.

– А и то верно, ежели мы не будем смотреть на баб голых, да не прижимать к себе, – Пахом резко выкинул руку в направлении живота Ульяна, та отпрянула от него, испугавшись, что парень схватит её за то, что прячется под юбкой и вскрикнула, – кто же вас целовать тогда будет?

– Охальник! – выкрикнула Ульяна. – Бесстыдник!

– А мене чего стыдиться? Я человек сурьёзный, голову всякими глупостями не забиваю. А в вашей голове, как погляжу на вас, нагишом все бегают. Можь вы сами хотите на них походить, что на картинках… А шо, там бабы чё надо… красивые и грудастые… Сиськи во! – Пахом на полметра выдвинул обе руки перед своей грудью, – поболе, чем у Анфиски. Одна благодать! Дар божий! Так-то вот!

– Баламут ты Пахом! Был им и останешься до скончания своего века! – приосанившись и вздёрнув «богатую» грудь, кокетливо блеснула глазами Анфиса.

– А мне чего не колготиться?! Я человек свободный! Куда хочу, туда и хожу! Кого хочу, того и топчу! – подмигнул Анфисе Пахом.

– Што с ними разговаривать, с охальниками! Айда, подруженьки, отсель, нечего с ними лясы точить! Себе в убыток! – возмутилась Ульяна обиженная тем, что первый красавец на селе Пахом больше внимания уделил замужней Анфисе, нежели ей, – свободной девушке.

– А чё эт вы говорили о делегации-то? – крикнул вдогонку женщинам до этого молчавший Спиридон Кузнецов. – Что-то я толком не понял.

– А то, что завтра всех баб сберём и пойдём к батюшке, просить его возглавить нас на изгнание из села богохульника литовца, – обернувшись, ответила Ульяна.

– Вона что? – почесал затылок Спиридон. – Народ поднимать… Антересно, антересно! И чё привязались к литовцу? Человек, как человек, культурный и в машинах толк знает. Польза от него селу большая.

– Ежели бабы подымутся, хрена их остановишь? – запустив руку в густую бороду, задумчиво проговорил Ермолай.

На пике следующего дня у дома батюшки Симеона собралась большая толпа женщин. Стояли молча, ожидая делегацию из своих рядов, направленную к нему с просьбой возглавить шествие к дому литовца, с целью выдворения его из села. Со стороны могло показаться, что кто-то установил у дома священника человеческие скульптуры, так как кроме тишины, разливающейся над толпой, не наблюдалось и движения. Бездвижно и тихо, лишь хлопки крыльев коршунов, взмывающих с добычей – мышами, вносили в немую тишину звук жизни, от которого беззвучная масса женщин приобретала цвет и запах. Цвет – разноцветные сарафаны, запах – аромат женского тела.

В предчувствии торжества своей проповеди над умами прихожан отец Симеон смиренно держал руки на животе и выслушивал выборных от женщин.

– Пришли мы к тебе, батюшка, с великой просьбой, – возглавить нас на литовца, бесстыдство по селу сеющего. Своим богохульными книжками он развращает наших мужей. Картинки с богопротивными голыми развратницами кажет им, после чего, насмотревшись всяких безобразий выпячиваемых ими на всеобщий показ, они на нас совсем не глядят. Терпеть такой срам в нашем богобоязненном селе мы не намерены.

Симеон слушал и посматривал в окно, ждал момент, когда стоящие у ограды его дома женщины взорвутся неистовством к ненавистному ему литовцу, посмевшему «залезть в его поповский карман» посредством постройки дома просвещения, который, по мнению батюшки, не только снизит его доход от прихода, но будет являться гнездом разврата и богохульства.

И толпа «взорвалась». Село огласили неистовые крики:

– К ответу богохульника!

– …нехристя окаянного!

– …немца, пособника сатаны!

– Распять его!

– …неча ему делать на русской земле!

– Батюшка, где ты? Покажи свою божью силу! Изгони литовца окаянного из села нашего.

Скрипнула дверь дома батюшки Симеона и на крыльцо вышли делегатки.

– Батюшка выслушал нас, – призывая женщин к тишине, проговорила Анфиса. – Согласен он возглавить наше шествие к дому литовца.

Держа икону Божьей матери над головой, к женщинам вышел отец Симеон.

– Люди, что возжелали вы от раба божья Симеона? – громко проговорил он.

– Наставления твоего жаждем услышать, батюшка! – пронеслось по толпе.

– В церкви ежедневно наставляю вас на путь истины! Слушаете, да не слышите меня! Чем же могу помочь вам, коли уши ваши серой забиты?! Смотрите и не видите! Как же я могу слепцам открыть очи?

– Прости, батюшка! – упали на колени крестьянки. – Бес попутал. Поверили мужьям, что благо принесёт сей нехристь, смирились. Призвали к себе иноверца, а оно вон, как вышло. Погибель он нам несёт! Освободи, батюшка, от басурмана!

– Устал я бороться с вашим неверием в правоту слов моих, да, видно, на то божья воля, до конца дней моих терпеть от вас обиду и направлять вас – заблудших, – на путь истины. Подымитесь с коленей и шествуйте за мной. – Укоризненно посмотрев на женщин, проговорил батюшка, спустился с крыльца и, не останавливаясь, размахивая массивным нательным крестом, двинулся в сторону дома, в котором проживал литовец. Рядом с ним, держа над головой икону Божьей матери, гордо шествовала Анфиса.

– Глянь-ка на Анфиску! – ухмыльнулся сын лавочника Лигостаева семнадцатилетний оболтус Онуфрий, и ткнул локтем в бок своего товарища Кирилла Колобова.

– Чего это они?.. – часто моргая глазами, проговорил юноша.

– Ясно чего… к литовцу пошли… изгонять из села, – ответил Онуфрий.

– А чё он им сделал-то? – пожал плечами Кирилл.

– Батя вчерась сказывал, приходили к нам бабы, мамку хотели уговорить пойти с ними на литовца, только он не пустил. Сказал, что нечего народ смешить. Наше, мол, дело товаром торговать, а не митинговать.

– И чего?

– А ничего… Не пошла!

– А! Понятно! А эти чего?

– А эти дуры, чего с них возьмёшь?! Анфиску понятно, что потянуло на бой с литовцем. Эйный мужик ни одной юбки не пропустит, вот и решила отыграться на нём. Батя сказывал, что Иван её часто в дому литовца бывает… Тот ему картинки с голыми бабами кажет, а опосля Ванька, насмотревшись тех голых картинок, по бабам шасть, только-то его и видали.

– Эт, значит, Анфиске-то ничего и не остаётся от него, – захохотал Кирилл. – Ну и дела!

– Вот такие пироги, друг ты мой ситный! А по мне так Ванька ейный дурак, Анфиска баба видная, всё при ней!

– Ага! – гакнул Кирилл и тотчас, как только Анфиса поравнялась с ним, выкрикнул. – Глянь-ка на неё! Ай да Анфиса! Прям, царевна, не иначе! Ишь, как гордо голову-то запрокинула!

Анфиса даже глазом не моргнула, как шла, гордо вздёрнув голову, так и продолжала возглавлять колону женщин вместе с отцом Симеоном.

– Айда с ними, – ткнув в бок Онуфрия, проговорил Кирилл и направился к Анфисе, по пути продолжая вызывать её на ответную реакцию. – Гляньте, гляньте на неё, даже ухом не ведёт. Ты чё ж думаешь, баба, ентим удержать свово Ивана? Ты хошь цельный иконостас неси заместо иконы, Иван твой всё одно будет бабам под юбки руки запущать.