Честь имею. Власть Советам

– Николай, пойди в горбольницу и поспрошай как следует сторожа. Может быть, вспомнит, кто на него нападал, – приказал начальник угро агенту Мордвинову. – Протокол составь и опиши всё как следует с его слов. Да не забудь дать подписать ему бумагу-то, которую составишь.

Взломщиков мясной лавки нашли быстро. Ими оказались два друга, – Булюлин Владимир и Матвеев Сергей, юноши тринадцати лет.

«В барнаульском Линтпо секретарём правления служит некто гражданин Черствых, который, будучи ещё и священнослужителем научился принимать различные приношения и в миру. В церкви берёт от народа всё без разбора и в цивильной жизни не отказывает себе в этом.

Состоя секретарём, производит отпуск бумаги для кондитерской мастерской на обёртку кондитерских изделий и в награду за это всегда требует, чтобы ему отпустили конфект. Если этого ему не делают, то он не даёт бумаги.

Губа не дура у Черствых! Видно сладкое для него большая слабость, тем более задарма. Администрации Линтпо надо прочистить в зубах Черствых застрявшие там конфекты, чтобы знал, микроб этакий, что от сладкого зубы портются», – писала в милицию гражданка Сиволапова Анна.

Находилось в производстве и заявление от красноармееца 63 Шуйского полка Филесова.

«В кооперативе 63 стрелкового Шуйского полка приказчиком служит некий Шевцов. Парень он не глупый, умело обделывает свои «тёплые делишки» и живёт себе припеваючи. Откуда-то у него появляются новые сапоги, галифе, новые рубашки и другое. Словно с неба падает!

Забежал я как-то в его комнату и вижу тёплую компанию. На столе тесный кружок бутылок, колбаса, сайки, сушки и прочее.

И только потом я узнал у товарища, служащего в кооперативе, что такого рода «штука» не редкость, – колбаса, белый хлеб и папиросы потребляются «счастливым кооператором» ежедневно.

Я невольно заинтересовался и спросил товарища: «Каков же оклад Шевелёва?».

– Десять миллионов, – был ответ товарища.

Яснее ясного откуда всё это берётся.

А товарищ к тому же ещё добавил:

– Ведь товар весь в его руках. Назначат цену в миллион, а он продаст за полтора. Вот и заработок

Не мешало бы милиции обратить внимание на этого «кооператора» и на его «заработок».

Глава 2. Переведены в небытие

Петух-флюгер, спавший всю ночь, с восходом солнца вздрогнул, качнул своим пышным хвостом и вдруг резко под рывком ветра качнул всем своим петушиным телом, мельком взглянул направо и налево, и уставился своим клювом на зарю, как бы спрашивая её: «Кто ты такая и зачем разбудила меня?»

Потянуло влажной прохладой и вслед за зарёй с востока потянулись рыжие облака. К полному восходу солнца вся восточная часть неба покрылась раздобревшими, как после сытного завтрака кот, серыми с проседью облаками. Подталкивая друг друга, они наползали на город и вскоре нависли над головами людей, спешащих по каким-то своим маловажным, важным и особо важным делам.

Нависающие прямо над головой, – величественные и далёкие, а у горизонта – сжамканные, скукоженные, мрачные, скребущие в предсмертных судорогах серыми умирающими крыльями узкую полоску серой земли. С жалостью смотрят на своих далёких собратьев, плывущие в небесном просторе серые облака, в скорби набрасывают на себя чёрную вуаль, и сначала редко, потом густо, а затем уже струями начинают изливать из себя крупные слёзы, и этого им кажется мало для излияния своей печали, уже через минуту они широкими ливневыми стенами обрушились на город, как будто он виновник гибели тех далёких облаков, которые, умерев, растворились на западе.

Вот вдогонку за последним умирающим на западе облаком бросилась маленькая серая тучка. Следом за ней устремилась другая и вскоре всё небо, – от востока до запада, от севера до юга, заполонила чёрная грозовая туча.

Потускнел дневной свет, небо бросило на землю серое порывало, и когда, казалось, быть ему теперь вечно на мокнущей от слёз земле, облака вспыхнули десятком ярких молний и следом по городу ударил раскатистый гром. Потом слёзные облака ещё раз взорвались десятками молний и раскатистым громом. Потом ещё и ещё…

Такого майского безумства горожане не помнили давно, разве что семь лет назад, когда май 1917-го года обрушился на город ливнем земного огня спалившего почти весь город. Но в тот год май был засушливый и молнии на город неслись не из туч, а из пожарища, лившегося по городу под мощными струями ветра.

Что предвещал этот – 1924-й год, горожане не знали и не загадывали наперёд. Жили одним днём. Не арестовали утром, не забрали днём, не пришли вечером, не постучали в дверь ночью, – радуйся, день прожил.

На улицах города ни единого человеческого звука, ни одного человека, хлопают лишь отворившиеся под напором ветра и дождя калитки и двери сараев, глухо ухают, накатывающиеся на берег волны Оби, и в заводском пруду на Булыгина, обсаженном ветлами, пищат, трущиеся боками, ослизлые брёвна.

Весть о новом начальнике Алтайгуботдела ГПУ быстро разнеслась по городу.

– Начальник-то, сказывают, молодой, энергичный, разберётся и отпустит мужа-то, – говорили одни.

– И сыночка моего, – скорбно говорила пожилая женщина, безвременно состарившаяся и сгорбившаяся.

– Так большевик ён… новый начальник… говорят, аж с семнадцатого году, с самого перевороту, так сказать… должён разобраться, – отвечали другие.

– Вот ён молодой-то и енергичный и зачнёт куралесить пуще прежнего начальника-то. Ему до вашей справедливости как до карасиновой лавки, – хмыкнул стоящий рядом с женщинами дед лет восьмидесяти с лишком.

– Лавка-то при чём, дед Макар? – пожав плечами, посмотрела на деда худенькая, явно больная какой-то грудной болезнью женщина и закашлялась.

– А того, что лавка карасиновая числится, а карасину в ёй пшик да и только. Так и с сыночком моим пшик выйдет, – всхлипнул дед. – Полгода весточки от него никакой. Ходил в ГПЮ-то, ничегошеньки не сказывают, ухмыляются, злыдни, вот и все дела. Чую, нет уже давно сыночка моего, сгубили ни за понюх табака, за неведомо за что.

Прав оказался старик. Прошёл декабрь, – первый месяц вступления на должность Крымова, прошли и четыре месяца нового 1924 года, пришёл май. Ничего не изменилось в системе Алтгуботдела ГПУ. Более того, с Крымовым аресты в городе пошли на подъём.

Угасла надежда в людях на освобождение их отцов, мужей и детей из застенков Алтайского ГПУ.

В стенах подвальных комнат здания Алтайского губернского отдела ГПУ круглосуточно не умолкали мат и злобный смех, удары и шлепки, слышались стоны и крики людей, истязаемых недолюдьми в форме сотрудников ГПУ. Каждый из этих палачей хотел выслужиться перед новым начальником с одним лишь желанием, – пойти на повышение, а это власть над такими же выродками, как сам. Я как истязаемые ими люди?.. Так им до них было, как говорил дед Макар, как до карасиновой лавки.

– …я тебя сосватаю, вражина, со смертью! Ты выложишь мне всех пособников своих, с которыми подготавливал убийство членов Алтайского Губисполкома и непосредственно товарища Гольдич, – с пеной на губах кричал на избитого, окровавленного человека следователь Алтгуботдела ГПУ. – Кто твои пособники? Отвечай, скотина! – На рассечённое кулаками, источающее крупные капли крови лицо наносился очередной удар.