Правду славим

В полку недавно получен приказ стрелять по своим, если кто бежать будет. В соседней дивизии опять беспорядки и опять расстрелы. Отношения между артиллерией и пехотой с каждым днем ухудшаются. За день до выхода на переформирование пехотинцы забросали ручными гранатами наш наблюдательный пункт, а разведчика 5-й батареи нашли мертвым в пехотных окопах со штыковой раной, немецкой атаки в то время не было. Сама же пехота сейчас никуда не годится; необученная, неспаянная и трусливая, она все меньше и меньше выдерживает натиск первоклассных немецких ударных батальонов. Как-никак, все это свидетельствует о такой степени падения пресловутого духа русской армии, при которой продолжение войны становится почти что невозможным. Нет, без дисциплины, точного выполнения приказов никак нельзя! Любая армия без точного исполнения воинских уставов, поставленных и проверенных столетиями, потерпит поражение. Имеем мы на это прав? Нет, друг вы мой! Не имеем! А потому стоял за точное исполнение приказов и строгую воинскую дисциплину, и стоять буду, чтобы не случилось, хоть переворот земной поверхности.

– Полностью с вами солидарен, Леонид Самойлович, – согласился с Парфёновым Ромашов. – Бунтовать никак нельзя. Иначе, что ж это за армия такая?! Вот хотя бы такой пример. Солдаты, с которыми я прошёл всю войну, нередко принимают мои приказы в штыки. Понятно, всем война очертенела, никому не хочется умирать. Но как же в таком случае наша родина, отдать её без боя врагу? Я им говорю о необходимости полного разгрома врага, молчат, головой кивают, а делают всё по-своему. С неохотой подчиняются, приказы исполняют абы как, оттого нередко гибнут по своей вине, а потом обвиняют во всём командиров, якобы мы отдаём неверные, необдуманные и губительные для них приказы. Мы, видите ли, виноваты в их бедах, а не их распущенность, разгильдяйство и непослушание. Благо, что пока не выдвигают свои требования, но, думается, это до поры до времени. Создали какие-то солдатские комитеты из полуграмотных нижних чинов, которые развращают армию. Приказы командира полка теперь утверждаются ими. Это, прям, бред какой-то, сплошная анархия. Порой думаю, не бросить ли всё к чёртовой матери, и бежать, куда глаза глядят, ан нет, понимаю, оставь всё это, – Фёдор Ильич окинул взглядом пространство возле себя, – как тут же найдутся те, кто за ломаный грош продадут Россию хоть немцу, хоть самому дьяволу.

Было, получил я приказ закрепиться на окраине деревни и сжечь несколько крестьянских хат, расположенных на расстоянии прямого выстрела от окопов и стеснявших обстрел.

Мне пришлось трижды повторить свое распоряжение. Командиры взводов, – молодые прапорщики уныло повторяли «слушаюсь», а хаты все не горели.

Я стоял у окопа роты, когда вернулся дозор с унтер-офицером, посланный сжечь хату. Так он со слезами на глазах докладывал, что в хате три женщины и пятеро детей. Уступая их просьбам, вернулся доложить мне об этом.

Я постарался объяснить ему и солдатам те выгоды, которые немцы смогут извлечь в бою из наличия этих хат. Командиры взводов, и солдаты хором меня заверяли, что за нами остается преимущество хорошо устроенного окопа, ручаются, что своего окопа немцам не отдадут, лишь бы я помиловал хаты или хотя бы отсрочил их сожжение.

Вот так слишком часто в последнее время между офицерами и солдатами пролегает настоящая пропасть, преодолеть которую порой не могут ни те, ни другие.

В результате, сдали мы деревню и окопы не помогли, четверть роты полегло.

– Да, господа офицеры! Всё верно, – слушая Парфёнова и Ромашова, проговорил прапорщик Герасимов, – добавлю лишь то, что пехоты у нас нет. Пополнение с каждым разом все хуже и хуже… Да и той почти нет, – махнул рукой. – Шестинедельной выпечки прапорщики никуда не годятся. Как офицеры они безграмотны, – юнцы, у которых молоко на губах не обсохло. Они, скажу я вам, не авторитетны для солдат. Они могут героически гибнуть, но не могут разумно воевать. А продовольствие, а фураж… Как у нас с этим? Ведь, в сущности, ни того, ни другого не доставляют, все это надо промышлять, за всем надо охотиться, как за дичью, и, ей-Богу, я, батарейный командир, чувствую себя более помещиком в неурожайный год, чем строевым офицером. Нечего удивляться, что при таких условиях у нас, у кадровых офицеров, начинают иной раз опускаться руки и появляться мысли, как вы правильно выразились, Фёдор Ильич, плюнуть на всё и податься куда-нибудь поглубже в тыл. А солдат?.. У него мысли вернее наших, он глубже всё видит. Вот вы говорите – дисциплина, порядок, согласен, без этого в армии нельзя. А разве ж можно нам, коли мы такие поборники дисциплины и порядка, оставлять солдата без горячего обеда, без бани и чистого белья?.. Почему мы об этом забываем?.. Скажете, не забываем, что такие ныне условия, а солдату наплевать на все условия, ему вынь да положь, что требуется по уставу, а потом и требуй с него по уставу. Так-то вот, господа офицеры! Царя нет, армией управляют безграмотные генералы и немцы… Э-хе-хе! – тяжело вздохнул Герасимов. – То-то ещё будет… Попомните!..

– Положение, конечно, тяжёлое, но, уверен, солдат во всём разберётся и примет правильное решение, – распустит комитеты и порядок в армии восстановится, – бодро проговорил Ромашов.

– Не разделяю вашего оптимизма, Фёдор Ильич. Если массы взбунтовались, утихомирить их могут только армия, а армия, как видите, и есть гнездо беспорядка и бунта! – высказался артиллерист.

– Не могу утверждать, что в генералитете сидят безграмотные генералы, тем более предатели-немцы, но то, что кто-то из них с определённой целью подвигнул Государя оставить престол, согласен. А цель, как мне думается, одна, та, которую лелеяли декабристы, – свержение монархии и установление власти буржуазии. Они этого добились, но момент выбран неверный. Во время войны, как уже сказал, всякая революция во вред государству, а в итоге для всего народа беда, – проговорил Парфёнов.

– Поддерживаю вас, Леонид Самойлович. А вот временное правительство пошло на поводу расплодившихся партий… социал-революционеров, социал-демократов, кадетов и ещё неведомо каких. Допустило создание в армии комитетов, а это первейшее средство развращения армии. Вот вам и результат, неповиновение и самоуправство! – заключил Ромашов.

***

На другом конце деревни шёл стихийный солдатский митинг.

– …кого слушаете, братцы? Большевиков? Да это ж самые что ни на есть первейшие враги государства и народа. Вот послушайте, что пишут о них, – вынув из кармана газету, ефрейтор Деревянко потряс ею над головой, потом раскрыл её и начал читать:

«Россия переживает в эти дни роковой момент своей истории. Перед ней стоит вопрос её бытия и её чести. Мы должны определить и знать, кто наш враг. Это большевики, ставящие свои демагогические цели выше интересов России. Это представители правых партий, кто ещё не отказался от надежды спасти хотя бы частицу старой власти – монархию. Это немецкие агенты и их шпионы. Они забрались в самую глубь России и хозяйничают у нас как у себя дома. Но о немцах мы и так всё знаем, знаем и о тех, кто желает возврата старой власти. А кто ж такие большевики, откуда они выползли? А выползли они из самой Германии. Когда вся страна воевала с немцами, они вели в Германии подрывную деятельность против России, против нас с вами, товарищи. Кто те лица, которые работали над разрушением России? Это Ленин, Троцкий, Каменев, Зиновьев, Коллонтай, Рязанов, Козловский, Луначарский, Рошалль, Раковский, Горький-Пешков и другие враги народа русского. В большинстве своём они евреи и уже, исходя из этого, нам понятна и видна их цель, – уничтожение русского народа и захват нашей земли, порабощение наших матерей, жён и детей.

Все вышеперечисленные лица и им подобные являются провокаторами и вольно или невольно являются агентами Вильгельма II. В эти сложные для России дни Ленин с товарищами обошёлся нам не меньше холеры. В виду всего этого мы можем сказать, в русском народе нет большего зла и большей беды, чем большевизм Ленина и его товарищей. Мы имеем право требовать от временного правительства свободной республики исчерпывающего расследования деятельности Ленина и дать полное удовлетворение народному чувству».

На деревенской площади поднялся шум и гвалд. Кто-то готов был броситься на ефрейтора и затоптать его, кто-то уже тряс за грудки сочувствующих большевикам, третьи, находясь между первыми и вторыми, размахивали руками, в результате чего синяки и ссадины появлялись и у первых, и у вторых, и у третьих.

Громкий свист остановил поднявшуюся бучу.

– Братцы, а я вот, что хочу сказать вам, – крикнул в толпу, поднявшийся на импровизированную трибуну – металлическую бочку – Ефим Глещенко. – Послухайте меня за ради Христа.

– Слухаем!

– Гутарь!

– Что уж тут, говори, коли взобрался на верхотуру, – пронеслось по затихающей толпе солдат.

– Вот я и говорю, все вы меня знаете, за спины ваши не прятался. В бой вместе с вами с первого дня войны хожу. Врать не буду и напраслину наводить ни на кого не собираюсь, а только давеча, проходя по улице, я встретил генерала, который в полк к нам прибыл по какой-то неведомой нам надобности. Думается мне, что-то против нас замышляют командиры наши. Так вот, повстречался он мне на улице, я как положено по новому закону, не становясь во фронт, приложил руку к головному убору и прошел дальше. Генерал грубым криком остановил меня. Назвал мерзавцем, стал грозить арестом и, в конце концов, отдал в приказе арестовать меня строгим арестом на 20 суток, с заменой по 19-й статье дисциплинарной постановкой под ружье. Вот я и говорю, по какому это такому закону он самоуправствует? Нам всем известно, в газете прописывали, что новым правительством по Петроградскому округу отдавание чести и ставание во фронт вне службы отменено. Вот я и говорю, что всякий гражданин, а сейчас мы все граждане, должен беспрекословно подчиниться закону, изданному в столице. Это что же выходит, братцы, новые законы им, – Глещенко кивнул головой в сторону, – не указ?! Я подчинился ему, приложил руку к голове, а генерал меня за это под ружьё! А ещё он, скотина, назвал меня мерзавцем, сам он и есть после всего этого мерзавец! Верно, говорю, братцы!

– Всё правильно говоришь! И со мной такое было! Офицерьё нижних чинов за людей не считает! Забыли, когда в бане были, завшивели уже все! И голодом морят, а сами колбасу жрут, морды этакие! – понеслись возмущённые выкрики по возбуждённой толпе солдат.

– Вот и я об этом, братцы, – продолжал ораторствовать Глещенко. – Нижние чины для офицеров, что букашки, копошащиеся где-то возле их подмёток. Довольно уже терпеть насилие, которое существовало при старых правителях-деспотах, пора всем чинам принять новые порядки, достойные человека. А кто не примет, кто пойдёт против народа, того мы живо приведём в порядок, того мы к стенке и будь здоров! Правильно я говорю, братцы!

– Правильно! Пора их в распыл! Айда, братва! Наведём наш порядок, солдатский! – зашумела толпа и грозной лавиной устремилась к штабу полка.

– Давай нам генерала! Где генерал? Пущай ответ держит перед народом! Ныне наш закон, народный! – неслись выкрики из надвинувшейся на штаб полка разъярённой солдатской массы.

Тихо скрипнула дверь дома, в котором располагался штаб полка, и на крыльцо вышел полковник Пенегин. Следом за ним из штаба вышел капитан Свиридов.

Толпа, остановившая у штаба, шумела. Офицеры молча смотрели на солдат. Вот в толпе кто-то выкрикнул:

– Давай генерала! Пущай ответ держит!

Протяжный гул пронёсся по толпе.

– Граждане солдаты! Вот я, ваш командир, с которым вы шли дорогами войны с первого её дня, стою пред вами и говорю всем вам, давайте спокойно разберёмся в ваших проблемах и решим их сообща. Обещаю, всё, что будет в моих силах, будет исполнено!

– Генерала нам давай! Пошто мы сполняем новые законы, а он называет нас мерзавцами и незаконно ставит под ружьё? – продвинувшись в первые ряды, выкрикнул Глещенко.

– Уехал генерал. Нет его в штабе, – выдвинувшись вперёд, ответил капитан Свиридов.

– А это мы сейчас проверим, куда он уехал. Может быть за печку, как увидел нас, – махнув рукой за плечо, – в сторону толпы, ухмыльнулся Глещенко, и двинулся к крыльцу.

– Гражданин солдат, его действительно нет в штабе, – прикрыв Олега Николаевича своим телом, проговорил князь Пенегин.

– Ты ещё туда же! – гневно воскликнул Глещенко. – Не посмотрю, что князь… того самого… вот…

– Как вы смеете!? – возмутился Свиридов, вплотную придвинувшись к Глещенко. – Григорий Максимович уважаемый в полку офицер.

– Ныне нет офицеров, – ухмыльнулся Глещенко. – Ныне мы власть… народ… а вы пережитки прошлого, которых нужно уничтожать, как вошь.

– Что ты с ним валандаешься? – кто-то крикнул из-за спины Глещенко. – Погодь, щас я их обоих в распыл пущу!

Перед Олегом Николаевичем, оттолкнув Глещенко, возникла пьяная «рожа» и со всего размаха ударила офицера по лицу. Рядом с первой пьяной «рожей» проявилась другая пьяная «рожа», которая с силой вонзила в Свиридова штык.

Падая, Олег Николаевич пытался закрыть своим телом тестя – князя Пенегина Григория Максимовича, но убийца, вынув штык из тела капитана, вонзил своё холодное оружие в грудь полковника. Звон орденов, покрывавших грудь князя – последнее, что услышал боевой офицер капитан Свиридов в своей короткой жизни, наполненной мыслями о счастливом будущем России и о любимой женщине – Ларисе.

***

Положение российской армии, начиная с зимы 1916 года до революционных событий 1917 года, со стратегической точки зрения, не было трудным, – летняя кампания была довольно благоприятной, и неудачи на фронте в 1917 году стали следствием разброда в армии, а не его причиной. Однако война, длившаяся к тому моменту три с половиной года, была тяжелейшим испытанием для всех, кто непосредственно в ней участвовал, и это действовало на них угнетающе.

1 марта 1917 года Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов выпустил знаменитый «Приказ №1», которым создавались выборные комитеты представителей нижних чинов во всех воинских частях. Отныне воинские части подчинялись не офицерам, а своим комитетам и Совету. Это сильно разрушало дисциплину в войсках, сказывалось на боеспособности армии и еще больше ухудшало её положение.

Разговор в окопе.

– …нельзя так, братва! Своих же офицеров порешили! Мы что… немцы какие… Да? Спрашиваю я вас, – смотря прямо в глаза своих товарищей, говорил рядовой Пётр Яцкин. – И кого?.. Полковника Пенегина, который для нас родным отцом был с первого дня войны! Вы как хотите, а с Глещенко, заварившим всю эту бузу, и с Хорохориным, порешившим двух настоящих, уважаемых в полку офицеров, даже рядом не встану.

– Глещенко… он хуже Хорохорина, этот дуболом, у него мозгов нет, а Глещенко с умыслом всё затеял. Припомнил, как его сиятельство Пенегин перед строем сорвал с него погоны зауряд-прапорщика за невыполнение приказа… Злопамятный он человек. Народ взбаламутил, а сам как бы в сторонке… я не я… – высказался в пользу Петра рядовой Чурило.