Зверьё моё (сборник)

Я хотел было папе возразить, а потом подумал: «Папа прав».

Лосёнок меж тем, наевшись листьев, отошёл от куста и неспешно двинулся к распахнутой калитке. Мы не стали его задерживать. Ведь о нём наверняка волнуется его мама-лосиха.

Мой кот

Он приходит, едва я сажусь к компьютеру, и тут же требует, чтобы я взял его на колени. А если я этого не делаю, то, совершив несколько кругов вокруг моих ног, он вспрыгивает сам, по-хозяйски устраивается, прилаживается, чтобы было удобней, и, наконец, замирает, опустив тяжёлую голову мне на левую руку, или же принимается обеими лапами эту руку выдаивать, судя по всему принимая её за материнскую грудь. Почему-то он всегда ложится головой именно в левую сторону. Объяснения этому найти не могу. Зато легко могу понять, почему он обязательно приходит ко мне именно в такой момент. Просто ему очень не нравится, когда я работаю и не занят им, ведь мерзавец точно знает, что он в нашем доме главный. Глаза кота, обычно зеленовато-жёлтые, похожие на блестящие в воде морские камушки, в такой момент слегка прикрыты. Правой рукой я глажу его мягкую, необычайно приятную на ощупь рыжую спинку, затем приподнимаю его голову, целую его в нос и слышу, как он при этом то ли стонет, то ли урчит от удовольствия. Однако пора за работу! Приловчившись, я стучу по клавишам компьютера одной рукой. Так печатать неудобно. Но чего только не сделаешь ради счастья лишнюю минуту подержать своенравного красавца. На какое-то время он по-настоящему засыпает, тело его размякает, расплывается, обволакивая тестом мои колени, и кажется, что кот так будет спать вечно. Однако уже спустя каких-нибудь пять минут он резко дёргается, вонзает в меня, отталкиваясь, свои острые коготки, соскакивает на пол и несётся куда-то, словно его ждут неотложные дела. Ему больше нет дела до меня. Но я не обижаюсь. Почему? Да потому что я его люблю.

Ежиная история

Поздний июньский вечер. В темноте я иду из дачного дома на летнюю кухню по узенькой тропке, петляющей меж кустов. С неба серебристым светом слабо подмигивают мне редкие звёздочки. С обеих сторон тропки ярче звёздочек светятся, ничего не освещая, зато наполняя воздух сладким ароматом, мириады цветков жасмина. В такой вкусной темноте идти приятно, но слегка боязно. А вдруг кто-нибудь притаился в густых зарослях? И верно, неожиданно я слышу негромкое топ-топ-топ, шлёп-шлёп-шлёп. Сердце в груди замирает. Кто это проник на наш дачный участок? Кто меня пугает? Не вор ли? Нет, для вора шажки слишком мелкие, быстрые. Словно топает маленький гном. Отважно делаю несколько неверных шагов в сторону звуков. Шлёпанье замирает. Но едва я останавливаюсь, вновь возобновляется, только становится ещё более быстрым. Топ-топ-топ, шлёп-шлёп-шлёп – раздаётся уже вдалеке, там, где шуршит и качается трава. Испуг проходит. Я делаю ещё несколько шагов. И тут звук пропадает окончательно.

В тот вечер я так и не узнал, кто был в нашем саду. Зато следующим утром виновник моего невольного страха вновь затопал – шлёп-шлёп-шлёп – на этот раз совсем близко от меня. Раздвинув траву, я увидел ежа. Крупного, ушастого, во всю длину утыканного серыми с белым иголками. Заметив меня, он сначала зафыркал, словно норовистая лошадь, а потом свернулся в колючий шар. Мол, попробуй, достань меня теперь. Я положил на него ладонь, легонько погладил, чтобы не уколоться, длинные иглы. Ёж лежал не шевелясь. Тогда я сходил на кухню, принёс и поставил рядом с ним блюдце молока. Но ёж по-прежнему не двигался. Лежал, словно мёртвый. Тут меня позвала мама. Когда минут через десять я вернулся, ёж исчез. Блюдце было перевёрнуто кверху дном, а вокруг разлилась уже подсыхающая белая лужица.

На следующий день никакого топанья в саду я не слышал. Тем не менее под яблоней рядом с летней кухней я снова поставил блюдце молока. Вскоре невдалеке послышалось знакомое топ-топ-топ, и ёж, только не тот, здоровенный, вытянутый, а чуть поменьше и покруглее, прошествовал к блюдцу и принялся, как кошка, лакать молоко, нимало не смущаясь, что я совсем рядом. Затем, напившись, этот бесстрашный ёж, лишь слегка на меня взглянув и издав тихое: «Уф-ф, уф-ф», неспешно, по-хозяйски, двинулся под малинник. Вскоре его топанье раздалось возле самой кухни и вдруг пропало. Когда я, подойдя, заглянул в это место, то увидел в самом низу, под стенкой, где оторвалась доска, лаз, уводящий под пол. И тут меня осенило: «Да это же приходила ежиха, жена вчерашнего ежа! А под полом они, наверно, живут».

С этого дня меня перестали страшить неожиданные ночные топанья. А ежи до того мне понравились, что я готов был кормить их с утра и до вечера. Теперь во второй половине дня под яблоней ежи находили не только блюдце, но и миску. Блюдце, конечно, с молоком, а миску со всевозможной едой: гречкой, варёной картошкой, мясом. В общем, с тем, что у нас с мамой было на обед. И обычно к утру всё было съедено и выпито. Правда, заправлялись ёжики на всякий случай почти всегда по ночам, когда их никто не видел.

Однажды мама сварила манную кашу. Как всегда кашу не доели. И остатки её, переложив в небольшую кастрюлю, мама поставила в крапиву. Дело в том, что в тот день на даче отключили свет, и холодильник не работал. А в крапиве, как известно, продукты меньше портятся.

Спустя какое-то время я услышал в зарослях глухой стук и чьё-то шебуршание. Каково было моё удивление, когда, подойдя поближе, я увидел, что крышка от кастрюли валяется в траве. А в самой кастрюле, цепляясь за её край передними лапками и беспомощно болтая задними, висит, пытаясь выбраться, ежонок. Мордочка его – рот, нос и даже крохотные ушки – были перемазаны кашей. А рядом, пытаясь кастрюлю опрокинуть, толкая её то носом, то задом, то лбом, то иголками, суетились уже знакомые мне папа-ёж и мама-ежиха. Меня они, конечно, тоже увидели, но не убежали, только как всегда зафыркали: «Уф-ф, уф-ф!» Я аккуратно, чтобы не навредить ежонку, поставил кастрюлю на бок. И сообразительный малыш тут же вылез из неё и засеменил вместе со счастливыми родителями в густые заросли сныти, не обращая на меня никакого внимания. А я вдруг подумал: «Как же ежонку удалось забраться в кастрюлю?» Однако ответа на этот вопрос так и не нашёл. Наверно, ежи умнее, чем мне прежде представлялось.

А на следующий день, как обычно, слышалось из кустов: «Топ-топ-топ, шлёп-шлёп-шлёп…»

Как я подружился с белками

Когда я был маленьким, то каждое лето проводил на даче. И там постоянно видел белок. На нашем участке было много высоченных могучих елей и сосен. Росли на участке и кусты орешника. Так что белки летом без труда добывали себе корм. Ведь они питаются орехами и семенами шишек. Белки бегали по земле, по забору, ловко перелетали с дерева на дерево, носились друг за дружкой снизу вверх и сверху вниз по стволам – играли в догонялки. Удивительно, что ни одна из них ни разу не упала. Я любил наблюдать за ними. В начале лета белки были необычайно худыми, бесцветными, с голыми, почти без шерсти хвостами. Но к июлю преображались. Становились толстенькими, плотненькими, некоторые – ярко рыжими, другие – белёсыми, словно снегом припорошенными. Их хвосты приобретали густую приятную пушистость, так и хотелось такой хвост подёргать! А карие, похожие на орешки глаза всегда горели живым весёлым огнём. Белки казались совсем ручными. Но к себе не подпускали. Тем не менее мама, слышавшая от кого-то, что белки могут больно укусить, говорила:

– Близко к ним не подходи.

Мне же после таких её слов, конечно, ещё больше хотелось с ними познакомиться. Только как это сделать, я не знал.

А маме и самой белки нравились. Она, как и я, частенько поглядывала на них и однажды сказала с волнением:

– Бедные! Как они обходятся зимой без еды?

– Они делают на зиму запасы, – сказал папа. – Те же орешки и семечки.

– Пусть лучше набивают ими свои кладовые. А летом будут есть то, что я им дам, – в голосе мамы послышалась привычная решительность.

Мама не шутила. Крышку умывальника, повешенного на высохшей ели, она приспособила под кормушку. На неё мама сыпала небольшие сухарики. Их она делала из остатков хлеба. Белки, может, потому что они белки, предпочитали белые сухарики. Чёрные часто оставляли. Ели они не на крышке, а на ближайшей над умывальником ветке. Схватит белка сухарик, сунет в рот и – скок туда. Сидит, смакует, похрустывает. Если одновременно появлялись две белки, начиналась суматоха. И сухарики сыпались с крышки на землю. А с земли белки почему-то их не брали.

Однажды мама ушла и забыла положить сухарики на крышку. Прибежала белка и давай, как заправский барабанщик, по крышке обеими лапами колотить. Недовольна. Мол, что это такое! Про меня забыли!

И тогда я сам понёс белке сухарики. В ладонях понёс, медленно и осторожно, чтобы белку не испугать.

А белка и не думала пугаться. Схватила сухарик у меня из рук и тут же, на месте, принялась хрустеть, так ей сухарика хотелось!

Она и на следующий день появилась. Я её узнал по яркому белому пятнышку на хвосте.

А потом и другие белки перестали меня бояться. Тоже прямо из рук сухарики хватали. И мама больше не говорила, чтобы я к белкам не приближался.

Хвостик

Одна девочка, назовём её Таня, была так привязана к своей маме, что буквально не отходила от неё ни на шаг. Куда бы мама ни шла, Таня тут же хваталась за мамину юбку и больше ни на секунду от неё не отлипала. Вот, например, идёт мама на кухню, а Таня уже тут как тут. Крепко держится за подол, и сколько её ни проси, ни за что не отпустит.

– Отойди, пожалуйста. Иначе я обед не успею приготовить, – говорит ей мама.

Но Тане хоть бы что! Как стояла за маминой спиной, словно приклеенная, так и стоит.

Или идёт мама на лестничную клетку мусор выбросить, а Таня сзади топает, топ-топ, топ-топ, и мамину юбку не выпускает. И когда мама стирала или гладила, и когда она квартиру пылесосила, Таня всегда чуть позади неё была, дело делать мешала.