Соломон. Царь тысячи песен

* * *

Плавт осторожно подцепил мечом петли и открыл крышку. Ящик был доверху набит тонкими глиняными табличками.

– О, нет! Боги, зачем вы издеваетесь надо мной? – разочарованно выкрикнул он.

– Погоди! – сириец осторожно достал из ящика древнюю табличку, аккуратно стер с нее пыль. – Погоди, погоди…

Он подошел близко к светильнику и начал медленно разбирать слова: «…На тридцать седьмом году царствования Давида над Иудеей и Израилем…»

– Что ты там возишься с этой иудейской рухлядью! – раздраженно сказал Плавт. – Выбрось этот хлам. Вон сколько пыли поднял. Пойдем лучше промочим горло: я знаю здесь одно более-менее приличное местечко.

Сириец с сожалением оторвался от чтения таблички и бережно положил ее в ящик.

За кружкой вина он спросил римлянина:

– Ты, наверное, здесь недавно, Плавт?

– Это, смотря как считать: мне кажется, что целую вечность!

– Да, здесь все отдает вечностью. Но, с другой стороны, платят неплохо, да и делать особенно нечего, пока.

– Почему – пока? Разве эти дикари способны на какое-то организованное сопротивление? – удивился Плавт.

– Вот вы все такие, римляне, заносчивости много, – улыбнулся сириец. – Я здесь уже третий год и кое-что понял. Да и историей немного интересуюсь. Они – фанатики! За своего мифического, невидимого Бога готовы пойти на смерть и с собой унести туда тех, кто посягает на их веру и свободу. Можешь мне поверить, Плавт, я здесь достаточно насмотрелся! И то, что римские легионы сейчас в Иерусалиме, это ненадолго. Появится среди них какой-нибудь пророк, и будет страшная резня. Вот увидишь, прольются реки крови – и нашей, и их.

Плавт презрительно фыркнул:

– Ну и сказочник ты! Какие реки? Да один легион справится со всем этим грязным сбродом!

Сириец покачал головой:

– Если бы так, если бы так… Ты знаешь, меня никто не может упрекнуть в трусости или паникерстве. Но если поднимется бунт, каждый дом, каждый куст, каждый камень на дороге будет нести нам смерть! Тогда и десять легионов не помогут. Их нельзя покорить, можешь мне поверить. Уничтожить можно – покорить нельзя!

– Ладно, время покажет, кто из нас прав, – махнул рукой Плавт. – Скажи лучше, зачем тебе эти варварские письмена?

Сириец немного подумал.

– Понимаешь, когда-то, на родине, я занимался обжигом глины и изготовлением из нее различных изделий. Так вот, табличкам этим не менее тысячи лет! Не могу сказать тебе определенно, но, зная, как иудеи бережно и ревностно относятся к своему прошлому, можно попытаться продать эти таблички… в них, по-моему, говорится о каком-то их царе. Я не силен в иудейском, но знаю одного ученого человека в Риме и хочу, чтобы он все это прочитал и перевел. Тогда буду знать, как поступить дальше.

Плавт неодобрительно покачал головой:

– Я тебе, конечно, все это отдам, но уверен, что ты большой мечтатель. Никому не нужны эти грязные таблички. Через пару лет Израиль станет римской провинцией, и мы заставим их забыть своего смешного Бога, и какого-то жалкого царя.

– Ну что ж, – задумчиво произнес сириец, – нам не дано знать, что будет завтра. Тысячу лет хранились таблички в ящике, пусть пока полежат еще немного. Может, не я, так дети мои будут знать, что с ними делать…

Глава 3

Я, Экклезиаст, был царем над Израилем е Иерусалиме; и предал я сердце мое тому, чтобы исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом: это тяжелое занятие дал бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем.

Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот все – суета и томление духа!

Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать. Говорил я с сердцем моим так: вот я возвеличился и приобрел мудрости больше всех, которые были прежде меня над Иерусалимом, и сердце мое видело много мудрости и знания. И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это – томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь.

    Экклезиаст. Гл. 1

…На тридцать седьмом году царствования Давида над Иудеей и Израилем постигла его тяжелая болезнь. Царь потерял интерес к жизни: больше не входил к женщинам, пищу принимал скудно и с отвращением. У него ничего не болело, только все чаще и чаще отказывали ноги и руки, пропадали голос и зрение. В самый жаркий день царь страдал от холода, и даже под толстым покрывалом его бил озноб. Во дворец привели юную красавицу, Ависагу-сунамитянку, которая призвана была согревать дряхлеющего Давида теплом своего тела. Но это тоже не помогало…

Болезнь его была странной и неведомой, и собранные со всего света врачеватели и мудрецы беспомощно разводили руками. От египетского фараона были доставлены для Давида мази и растирания; тирский царь Хирам прислал знаменитого колдуна – заклинателя демонов и покорителя диких зверей. Ничего не помогало – Давид таял, как догорающая свеча.

Это не замедлило отразиться на положении дел в стране: на западных и северных границах происходили волнения, наследники Давида раскачивали лодку власти, примеряя на себя царский венец. Пророк Натан, священник Садок и военачальник Ванся, сын Ахелуда, пытались удержать бразды правления от имени Давида, но их мало кто слушал.

Когда же царевич Адония, сын Агиффы, собрал на знатный пир братьев своих и многих влиятельных людей – противников Давида, а младшего из детей царя, юного Соломона, не пригласил, пророк Натан забил тревогу. Верные люди донесли ему, что на пиру том Адония объявил себя царем, и очень многие из присутствующих поддержали его.

Уже ранним утром следующего дня Натан, Садок и Ванея собрались в покоях у Вирсавии[3 - Вирсавия – греческое произношение имени Ват Шева.], матери Соломона.

– Слышала ли ты, царица, сколь страшные события происходят сегодня в пределах Израилевых? – спросил Натан.

Вирсавия пожала плечами:

– Ты же знаешь, мудрый, что меня не интересует политика, только здоровье и благополучие возлюбленного хозяина моего, Давида… С ним что-то случилось плохое? – тревожно всплеснула она руками.

– Разве может быть хуже с царем, чем есть сейчас? Даже смерть была бы для него лучше, чем унижение, которое терпим мы от имени его! – сказал Садок.

Ванея повел мощными скулами и, положив руку на меч, резко произнес:

– Казнить изменников немедленно! Всем отрубить преступные головы – публично, перед крыльцом царского дома. Примите решение, и мои хелефеи и фелефеи[4 - Хелефеи и фелефеи-телохранители Давида из критян и филистимлян, которых он набрал себе после того, как покорил филистимлян.] уже к полудню приведут сюда на веревке Адонию и всех остальных с ним.

Натан презрительно посмогрел на Ванею.

– Тебе всю твою жизнь мало было пролитой крови! Как можем мы это решить? Царь наш озяб, но не остыл еще перед Богом! Хочешь одно зло разрешить другим? Это будет еще большим грехом, чем то, что сделал Адония, объявив себя царем над Иудой и Израилем!

– Царем?! – вскричала Бат Шева. – Но ведь Давид клялся перед Богом, что Соломон унаследует трон!

– Поэтому мы и пришли к тебе, – мрачно произнес Садок. – Никогда, пока я жив, не прольется елей на голову Адонии!

– Больно ему это от тебя нужно. Ты что, уже стал Первосвященником вместо Авиафара? Адония легко найдет того, кто его помажет, когда покончит с твоей головой. Желающих сыщется больше, чем надо, и первый из них – Первосвященник Авиафар! Казнить изменников немедленно! Пока вы тут болтаете, Адония соберет множество людей, желающих обнажить за него меч. Не забывайте, что он старше Соломона, а значит, прав на трон имеет больше, – настаивал на своем Ванея.

– Да, это так. В этом я поддерживаю Ванею, – Патан взял за руку Вирсавию. – Но только в этом. Мы все сейчас идем к Давиду. Только он законно может разрешить этот вопрос. И молите Бога, чтобы царь сегодня был в здравом рассудке!

В покоях Давида царил полумрак. Он сидел, обложенный подушками, на ложе, перебирая и перекладывая золотые украшения, горкой сваленные на постели. У его ног примостилась Ависага, тихо напевая заунывную песню.

Вирсавия подошла совсем близко, став прямо перед Давидом.

– Выйди прочь! – приказала она девушке.

Давид поднял взгляд на Вирсавию.

– А, это ты, Бат Шева… – тихо произнес он. – Давно я не видел тебя.