Венец для королевы проклятых
Возница в черном натянул поводья, спешился и постучал в ворота тяжелым кнутовищем.
– Эй вы, святые сестры! Принимайте юную грешницу! Она славно повеселила нас всех, теперь наставьте ее на путь истинный, и пускай отмаливает свои прегрешения.
Девушку бесцеремонно выбросили из повозки. Она попыталась подняться, но не смогла – так и осталась лежать, скорчившись в дорожной пыли. Возница хлестнул коней, и повозка умчалась прочь, грохоча по булыжникам.
Дверь приоткрылась. В щель опасливо выглянула женщина, одетая в простое темное платье с черно-белой повязкой на голове. Увидев девушку, она всплеснула руками, что-то крикнула своим… Монахини, похожие друг на друга, как сестры, в своих одинаковых одеяниях, подняли ее на руки и поспешно внесли внутрь.
* * *За окнами вечерело. Жаркий летний день отгорел, и в маленькой комнатке с белеными стенами, где помещалась только узкая деревянная кровать, резной столик, да низкий стул, на котором сидела, клюя носом, пожилая полная монахиня, царила приятная прохлада. Девушка, лежащая на кровати, застеленной свежими льняными простынями, казалась совсем юной и беззащитной. На лице, покрытом синяками и ссадинами, застыло выражение ужаса и отчаяния.
Она смутно помнила, как монахини снимали с нее разорванную и перепачканную одежду, потом мыли ее в большой лохани с горячей водой… Она была так слаба, что не могла даже идти сама, и ее на руках отнесли в постель. Одна из сестер принесла горячее сладкое питье, пахнущее медом и какими-то травами. Майвин выпила его и вскоре заснула. Последняя мысль была о том, что если боги будут милостивы к ней, то она уже не проснется.
Но все же пришлось. Когда Майвин открыла глаза, она сначала удивилась, что оказалась в незнакомой комнате… Сознание возвращалось не сразу, но, вспомнив о том, что случилось с ней, девушка тихо, безутешно заплакала.
Монахиня, сидевшая рядом, встрепенулась и, не говоря ни слова, вышла прочь. Оставшись в одиночестве, девушка зарыдала в голос, отчаянно и безнадежно. Сегодня рухнул ее мир… И как жить после этого?
Скрипнула дверь, и на пороге появилась высокая, величественная женщина, облаченная в белоснежные одежды, ниспадающие складками до самого пола. Ее сопровождала другая монахиня – в обычном темном платье, с черно-белой повязкой на голове. Лицо ее скрывало легкое шелковое покрывало, повязанное так, что видны были только глаза. Большие, сверкающие, опушенные длинными ресницами, они сияли глубокой синевой и нездешним покоем… Майвин еще удивилась – зачем такой красивой и, очевидно, молодой женщине понадобилось прятать лицо? Чудные же порядки в этом монастыре!
– Где я? – тихо спросила она, с трудом двигая разбитыми и распухшими губами. Говорить было больно – так же, как смотреть на свет, шевелиться… И вообще жить.
– В обители богини Анрабены, – высокая монахиня в белом чуть улыбнулась тонкими сухими губами, и от этой улыбки ее лицо осветилось и даже помолодело, – здесь тебя никто не обидит, дитя! Я – мать Альдерада, настоятельница обители, а это – сестра Нанна. Как тебя зовут?
Девушка с трудом разлепила разбитые губы.
– Меня зовут Майвин, – вымолвила она, – я дочь короля Хильдегарда и принцессы Эвины. В наш дом ворвалисьшеди-аваль и сказали, что мой отец умер, а мой брат – изменник… Они убили мою матушку и старую Калеа, а меня… все…
Пожилая монахиня сокрушенно покачала головой, но особого удивления не выказала, словно в ее монастырь каждый день попадали избитые и изнасилованные королевские дочки.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.
Майвин ответила не сразу. Как объяснить, что чувствуешь, когда душа и тело искалечены, смяты, опозорены?
– У меня болит голова… и руки… и ноги… А еще – там… – смущенно покраснев, она опустила глаза.
Мать Альдерада понимающе кивнула.
– Все пройдет, дитя, не тревожься. Наши сестры-целительницы позаботятся о тебе. Я нарочно попросила прийти со мной сестру Нанну, чтобы она смогла облегчить твою боль.
Она обернулась к своей спутнице.
– Прошу тебя, помоги!
Монахиня слегка поклонилась ей, потом подошла ближе и протянула руки над лежащей девушкой. Закрыв глаза, она слегка раскачивалась из стороны в сторону, и от ее ладоней исходило легкое золотистое сияние. Майвин почувствовала, как ее тело подхватила теплая волна. Больше не было ни боли, ни страха, ни воспоминаний, разрывающих сердце… Все ее существо словно растворилось в безбрежном океане, и это было прекрасно! Такого блаженного, счастливого состояния ей никогда не доводилось испытывать, и хотелось, чтобы оно длилось вечно.
Когда девушка снова открыла глаза, она чувствовала себя так, будто пробудилась от долгого и глубокого сна, однако, судя по тому, что за окном еще не совсем стемнело, времени прошло немного. Обе монахини – пожилая и молодая – так же стояли у ее постели.
– Тебе лучше? – спросила мать Альдерада.
Майвин кивнула.
– Да… Уже почти не болит.
– Так что же мучает тебя теперь?
Мать Альдерада говорила тепло, сочувственно, так что ей хотелось рассказать самое сокровенное, что было на душе.
– Я чувствую себя… – девушка замялась, подыскивая подходящее слово, – такой грязной! Они сделали со мной… Это… Все по очереди! Они смеялись и говорили, что я теперь стала шлюхой и всегда ей останусь!
Мать Альдерада присела рядом с ней на ложе, погладила по голове. Ее ладонь была легкой и прохладной…
– Не терзай себя, – мягко сказала она, – в том, что сделали с тобой против воли, ты неповинна. Сейчас твоя душа страдает, но со временем пройдет и это.
Майвин упрямо покачала головой.
– Не пройдет! Я никогда этого не забуду. И… я не хочу больше жить.
– Не говори так, дитя, – мать Альдерада слегка нахмурилась, – жизнь – бесценный дар!
– Как можно жить после того, что случилось со мной? – тихо вымолвила Майвин.
Мать-настоятельница сделала знак другой монахине подойти ближе.
– Нанна, прошу тебя, покажи свое лицо, – попросила она.
Монахиня чуть наклонила голову и сняла повязку. Она откинула назад пышные, чуть вьющиеся каштановые волосы, и стало заметно, что в них кое-где уже блестит седина…
Но не поэтому Майвин испуганно ахнула и забилась в угол кровати, прижав ладонь ко рту, словно пытаясь удержать рвущийся наружу крик. Вместо носа на лице Нанны зияла отвратительная дыра, ушей у нее тоже не было, а губы, превращенные кем-то в бесформенные рубцы, казалось, навсегда застыли в зловещей улыбке.
– Благодарю тебя, Нанна, – сказала мать Альдерада, – ступай.
Монахиня поклонилась, прикрыла лицо и вышла. Майвин приподнялась на подушке. Потрясенная увиденным, она даже как-то позабыла о собственных страданиях!
– Что с ней случилось? – спросила она.
Альдерада вздохнула.
– Нанна не всегда была монахиней – впрочем, как и все мы. Раньше ее звали Реона… Она – дочь барона Дертвальда из королевства Агеларан. Мать ее умерла при родах, но у девочки с самого детства был дар целительства. Руками она умела снимать боль, заживлять раны, унимать лихорадку и жар. Слава о ее даре скоро разнеслась далеко за границами владений барона. Бывало, окрестные жители толпились у ворот замка, умоляя помочь им… Девушка была добра и участлива, она никому не отказывала в помощи.
Однажды королева Каэтана отправилась на богомолье в обитель и пожелала остановиться на ночлег в имении барона. Разумеется, столь высокородную особу приняли со всеми подобающими почестями! Отец Нанны устроил пир в ее честь, но королева была не в духе. У нее как раз случился приступ головной боли… Барон видел страдание на ее лице и был весьма удручен тем, что не сумел угодить гостье. Только Нанна сразу поняла, в чем дело. Она тихонько подошла, стала за ее креслом и провела руками над головой королевы, и вскоре та почувствовала себя значительно лучше.
На следующий день королева чувствовала себя прекрасно и выглядела цветущей, как юная девушка. Уезжая, она сердечно поблагодарила барона за гостеприимство и пожелала забрать с собой Нанну в качестве дамы-компаньонки. Разумеется, он с радостью согласился, и девушка отправилась во дворец.
Поначалу она была счастлива. Ее величество весьма благоволила к ней… До того дня, когда погостить к ней приехал младший брат, принц Вендал. Молодой человек был изрядным повесой и шалопаем, он не привык отказывать себе ни в чем. Еще бы, если с самого рождения любая прихоть молодого принца всегда исполнялась беспрекословно!
Тонкие губы монахини искривились в горькой усмешке.
– О, эти нравы при дворе! Королева решила помочь брату. Он притворился занемогшим, а любящая сестра отправилась навестить страдальца – разумеется, в сопровождении дамы-компаньонки. Она пожелала, чтобы с ней пошла именно Нанна, и девушка с готовностью согласилась. Она всегда готова была помочь страждущим!
Майвин слушала, затаив дыхание. Сейчас она как-то позабыла о собственной участи…
– Правда, ее дар оказался совершенно ни к чему, – с той же горькой усмешкой продолжала мать Альдерада, – принца привлекали совсем другие достоинства Нанны. Она была молода, красива… И невинна, а это он особенно ценил. Ни мольбы, ни слезы девушки не могли его остановить. Принц удовлетворил свое желание и спокойно удалился, оставив ее обесчещенной, плачущей, в разорванном платье…
– А что было дальше? – спросила девочка.
– Принц вернулся домой, в Теуридан, ко двору своего отца, короля Анталина. Там его ждали юная жена и маленький сынишка. Нанна же слегла в горячке. Едва она оправилась настолько, что смогла встать с постели, королева отослала ее домой. Она не хотела больше видеть ее!
Отец сразу понял, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Он не мог поверить, что его дочь чем-то прогневала королеву, и долго донимал ее расспросами. Нанна только плакала и отмалчивалась… А когда ее платье перестало сходиться в поясе, отец понял все. Нанна не выдержала и призналась в своем позоре. Вскоре она родила мальчика – слабенького, недоношенного… Но живого.
– И что сделал барон? – спросила Майвин.
Мать Альдерада чуть пожала плечами.
– Говорят, он сразу постарел на много лет… Он приказал дочери с новорожденным младенцем уехать в поместье барона Драутена, своего дальнего родственника. Сам он отправился во дворец королевы Каэтаны, убил двух стражей, прошел в пиршественный зал… А потом назвал королеву подлой сводней и бросился на нее с кинжалом. Никто не успел опомниться, так что барон даже успел ранить ее, отрезал два пальца и рассек щеку, так что шрам ей пришлось носить до конца своих дней. Правда, другие подоспевшие стражники зарубили его на месте. Говорят, королева потом очень сожалела об этом – она предала бы его жестокой смерти, но было поздно. Его тело привязали к упряжке коней и трижды протащили вокруг дворца, но мертвым ведь все равно!
Майвин тихонько вздохнула. Барона было жаль… «Наверное, он был хорошим человеком и любил свою дочь, – решила она, – а мой отец так и не захотел меня видеть!»
– Зато его дочери пришлось куда тяжелее, – продолжала мать Альдерада, – ее вскоре нашли. Королева в гневе отправила отряд карателей в поместье барона. Слуг пытали, и один из них не выдержал и рассказал, где она. Каратели – своишеди-аваль есть у всех королей, можешь не сомневаться! – осадили замок, и родственники ничем не смогли помочь бедняжке.
– Они выдали ее? – спросила Майвин, и голос ее заметно задрожал.
Мать Альдерада покачала головой.
– Нет. Увидев, что силы неравны, Нанна с младенцем сама вышла за ворота. Впрочем, барона это не спасло – в ту же ночь он покончил с собой, не вынеся такого позора. По приказу королевы Каэтаны, Нанну вместе с младенцем привезли во дворец в железной клетке, словно зверя. И уже на следующее утро расправились с ними!
– С ребенком тоже? Он же маленький, ни в чем не виноват…
– Дитя утопили в сточной канаве у нее на глазах, и улюлюкающая чернь кидала камнями в несчастного младенца, который боролся за жизнь, барахтаясь, как щенок, – мать Альдерада говорила вроде бы спокойно, но в глазах ее была такая печаль, словно она сама находилась там и видела происходящее, – самой же Нанне оставили жизнь, но теперь она должна улыбаться до конца своих дней! Ее искалечили и в таком виде возили по улицам на потеху черни. А потом, когда забава наскучила, ее просто прогнали прочь, как собаку.
Она скиталась, просила подаяния, пока однажды не нашелся добрый человек, который сжалился над ней и привел ее в нашу обитель. Нам пришлось потратить немало времени, чтобы исцелить ее тело и душу! А теперь она помогает исцелять других. Ее дар служит страждущим, и многие приезжают в нашу обитель с последней надеждой.
Майвин откинулась на подушки. История Нанны потрясла ее…
– Мир жесток, – задумчиво сказала мать Альдерада, – мы можем только пытаться сделать его хоть немного лучше! У тебя теперь будет время, чтобы понять это… И многому научиться.
В приоткрытую дверь прошмыгнул пушистый белый кролик и застыл посреди комнаты, удивленно оглядываясь по сторонам.
– Ах ты проказник… Все-таки увязался за мной! – улыбнулась мать Альдерада, и ее лицо как-то вдруг перестало быть строгим.
– Зачем здесь кролики? Их едят? – спросила Майвин.
– Нет, – покачала головой мать Альдерада, – здесь, в монастыре, мы не причиняем вреда живым существам! В мире и так слишком много горя и страданий. Наша пища – овощи, плоды и злаки. А кролики… У них чудный пух. Наши сестры прядут его, а потом вяжут шали. Благочестивые паломницы охотно их покупают.
– У моей матушки тоже была такая! – улыбнулась Майвин. – Белая, легкая, как большая снежинка.
Вспомнив о матери, она снова расплакалась. Кролик потянул воздух розовым носом, словно принюхиваясь, и вдруг одним ловким движением запрыгнул на кровать и ткнулся мордочкой в руку девушки, словно хотел утешить ее. Она вскрикнула от неожиданности, но уже в следующий миг потянулась погладить пушистую шерстку. Совсем скоро Майвин успокоилась и почувствовала, как тяжелеют веки, по телу разливается истома, мысли путаются…
– Спи, дитя! – ласково сказала мать Альдерада. – Завтра тоже будет день! И он будет лучше, поверь мне.
– А можно кролик останется со мной? – попросила Майвин.
– Да, конечно, – улыбнулась настоятельница, – это добрые зверьки, мы называем их утешителями.
Она легко прикоснулась ко лбу девочки тонкими сухими губами и вышла.
Глава 17
Солнце стояло в зените и палило немилосердно. Главная площадь Терегиста не смогла вместить толпу горожан, желающих проводить короля в последний путь. После голода, что случился в прошлом году, и той помощи, что Хильдегард приказал оказывать неимущим, он стал любим и почитаем в народе, как мало кто из королей. Люди страдали от зноя, обливались потом, некоторые даже теряли сознание… Их уносили, но их места тут же занимали другие, и расходиться никто не думал.
«По крайней мере, тебя не назовут Зловонным, как твоего отца!» – думала Гвендилена, глядя в мертвое, чужое лицо человека, который столько лет был ее мужем.
Она стояла возле гроба под полотняным навесом рядом с Людрихом и Амаласунтой. Дочь плакала, прижимая к глазам кружевной платочек, мальчик был бледен, но держался молодцом. Он сам настоял на том, что непременно будет присутствовать на похоронах отца, несмотря на опасения лекаря, и теперь изо всех сил старался сохранить достоинство и присутствие духа.
Мимо длинной чередой проходили те, кто удостоился чести лично проститься с королем, – члены Королевского совета, представители городской знати Терегиста, окрестные землевладельцы… Все они кланялись, выражали соболезнования по случаю безвременной кончины короля и клялись в верности наследнику и Гвендилене, которую теперь полагалось именовать «вдовствующей королевой-матерью».
Гвендилена кивала, протягивала руку для поцелуя, произносила какие-то приличествующие случаю слова… Но делала это она чисто механически, как заводная кукла, и собственный голос звучал для нее словно издалека. С самого утра сегодня Гвендилена чувствовала себя очень странно – кружилась голова, тошнило, и за завтраком она не смогла проглотить ни кусочка. Конечно, в этом не было ничего странного, учитывая, как много ей пришлось пережить за последние дни, но сердце уже знало, что ее состоянию есть совсем другая причина.
«Не хватало еще родить бастарда, – с досадой думала Гвендилена, – конечно, этого следовало ожидать – покойный Теобальд был таким молодым и пылким! – но почему такое должно было случиться именно сейчас? Я двенадцать лет ждала сына, почти потеряла надежду, а теперь вот так, сразу… И что делать дальше?»
Умом она понимала, что, если ее опасения оправдаются, единственно правильным выходом было бы выпить настойкуарим-вед,что до сих пор стоит на полке у Гилы, и постараться поскорее забыть о том, что произошло. Но душа и тело всеми силами противились этому решению, цепляясь за эту новую, слабую, едва зародившуюся жизнь. «Я не хочу его убивать, не хочу!»
Представив себе своего крошечного, еще не родившегося ребенка, что спокойно спит у нее во чреве, не подозревая о нависшей над ним опасности, Гвендилена невольно всхлипнула. Хорошо еще, что плачем на похоронах никого не удивишь!
«Не думай об этом, – шепнул знакомый тихий голос в голове, – сейчас тебе надо вытерпеть до конца эту церемонию и не упасть в обморок от жары и дурноты. А потом будет видно… Ты же знаешь, все еще может измениться!»
Часть VI. Вдова
Глава 1
Летний вечер опустился на город, словно накрывая его темно-синим шелковым покрывалом. Во дворце зажгли огни, скоро настанет время отхода ко сну… Сидя в удобном кресле, обитом бархатом, Гвендилена вышивала на пяльцах, время от времени поглядывая на детей, играющих у ее ног на ковре.
– Мама, мама! Я опять обыграл Ригора в лошадки! – малыш Гердвин вскинул голову, и от его взгляда, от улыбки, открывающей чуть косой передний зубик, у Гвендилены сладко и нежно защемило сердце. Хотелось взять ребенка на руки, прижать к себе, расцеловать…
Но нельзя, иначе старший почувствовал бы себя обделенным. Малыш Гердвин и так уже почти догнал брата в росте, даром что был почти на два года младше, а в ловкости и сообразительности уж точно не уступал ему.
– Поиграйте во что-нибудь другое, – сказала Гвендилена, – например, постройте замок из кубиков!
– Хорошо, – покладисто согласился Гердвин и принялся вытряхивать кубики из коробки.
Гвендилена чуть прикрыла глаза. Подумать только, уже пять лет прошло с тех пор, как умер Хильдегард, а она сама стала правительницей Терегиста! Удивительно, как быстро летит время – и с каждым годом все быстрее и быстрее.
«Однако мне-то грех жаловаться», – думала Гвендилена. В последнее время она чувствовала себя счастливой и умиротворенной, как никогда раньше. Странно, конечно, что для этого ей понадобилось стать вдовой, но так уж сложилось.
Малыш Гердвин (Гвендилена всерьез подумывала о том, чтобы назвать его Теобальдом, но не решилась) явился на свет в самом конце зимы, перед праздником Соловин, ровно через восемь месяцев после смерти короля. Узнав о ее беременности, Гила только руками всплеснула.
– Похоже, мы скоро увидим чудо, подобное рождению святого Реодана от святого духа! – с усмешкой сказала она.
– Чему ты удивляешься? Мой муж умер совсем недавно! – Гвендилена смотрела на целительницу почти с ненавистью. Тяжело терпеть рядом человека, который видит тебя насквозь, но что поделаешь?
Но и Гилу смутить было нелегко.
– Обманывай кого хочешь, но не меня, – процедила она сквозь зубы, – отцом твоего ребенка может быть кто угодно, только не он.
– Какое тебе дело до этого? – спросила Гвендилена, чувствуя, как в душе закипает злость.
– Никакого, – пожала плечами целительница, – надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
– Знаю, – огрызнулась Гвендилена, – а ты не говори лишнего!
Впрочем, она сама была в этом совершенно не уверена. Одно лишь сомнение в законнорожденности будущего младенца могло бы сильно повредить ей. Нет, конечно, регентство отменить было бы слишком сложно – для этого нужны были бы очень веские доказательства! – но слухи, разговоры неизбежно поползли бы по дворцу, а потом и по городу.
Впрочем, ее опасения оказались напрасны. Когда беременность стала заметной, во дворце все восприняли эту новость как радостный знак, а священники в церквях и монастырях служили заупокойные службы по королю Хильдегарду с особенным рвением. В проповедях они рассказывали прихожанам, что покойный король за свою доброту и благочестие удостоился посмертного благословения богов – ребенка, который будет жить вместо него…
Гвендилена была счастлива. К тому же беременность почти не доставляла ей неудобств, наоборот – она даже расцвела и чувствовала себя прекрасно. Иногда ей даже казалось, что ребенок у нее во чреве любит ее так же самозабвенно, как его покойный отец. Роды тоже прошли на удивление легко. Приняв младенца, Гила улыбнулась:
– Это мальчик! И красавчик же, скажу я тебе…
Уже на следующий день навестить Гвендилену явился Аризантий – председатель Королевского совета. Он передал ей послание, скрепленное большой сургучной печатью, и молча удалился. Снимая эту печать, Гвендилена даже ноготь сломала – так дрожали пальцы от волнения! Но, прочитав письмо, она облегченно рассмеялась. Оно оказалось всего лишь поздравлением по случаю рождения ребенка с обычными в таких случаях пожеланиями здоровья и долгих лет, высказанными в самых витиеватых и высокопарных выражениях. Важными Гвендилене показались лишь последние несколько строчек:
«Помня о той любви и сердечной привязанности, что питал к вам покойный король Хильдегард, мы возносим хвалу богам за их милости и признаем младенца, рожденного вами, посмертным ребенком короля, его законным сыном и наследником».
Гвендилена отложила письмо и тихо рассмеялась. В этот миг она порадовалась от души, что король навещал ее спальню хотя бы для того, чтобы пожелать спокойной ночи и поцеловать в лоб!
Когда ребенку исполнился год, в Терегист приехал Сигриберт, старший брат Хильдегарда. Гвендилена немного опасалась его – ведь он-то знал, кем она была до того, как стать королевой! Однако Сигриберт предпочел не подавать виду и вел себя вполне любезно, хотя и сдержанно. Как ближайший родственник покойного отца, он прилюдно взял на руки малыша Гердвина в праздник Жатвы и, подтвердив таким образом его законнорожденность и принадлежность к королевской семье, отбыл обратно в Орну.
Когда Гердвина отняли от груди, Гвендилена стала все больше вникать в государственные дела. Хильдегард и раньше советовался с ней, но это было наедине, за закрытыми дверями, а теперь она принимала участие в заседаниях Королевского совета! Поначалу Гвендилена думала, что все это ненадолго, ведь через несколько лет Людрих достигнет совершеннолетия и будет коронован, но, к ее удивлению, все вышло иначе. Приемный сын не проявлял никакого интереса к управлению страной, зато упорно совершенствовался в боевых искусствах и все чаще исчезал куда-то из дворца. Гвендилену это беспокоило не на шутку, она не раз приступала к нему с расспросами, но Людрих отмалчивался, и она чувствовала, что это неспроста.
Время шло, и чем ближе становился день совершеннолетия Людриха, тем более мрачным и замкнутым он становился. Наконец, перед своим днем рождения, в канун осеннего праздника Самайн, Людрих пришел в покои Гвендилены и объявил, что желает уйти варвераны, чтобы занять место погибшего брата. Магистр ордена даже решил сделать для него исключение и принять раньше срока!
Зима в тот год пришла раньше обычного, и ветер бросал в окна колючую снежную крупу. В камине горел огонь, и в отблесках пламени лицо Людриха казалось особенно мужественным и красивым. Он опустился на одно колено и, склонив голову, произнес:
– Прости, мать… Я не могу иначе. У тебя останутся еще другие сыновья!
Гвендилена даже прослезилась – таким торжественным и трогательным получился этот момент! И надо признать, сын ничтожной прачки оказался куда благороднее многих аристократов по рождению.
– Благословляю тебя, сын мой, – вымолвила она, – благословляю и горжусь!
Уже на следующий день ворота обители закрылись за ним навсегда… В общем, с Людрихом все сложилось необыкновенно удачно, Гвендилена и мечтать о таком не могла.
Зато судьба дочери, Амаласунты, доставляла немалое беспокойство.
После смерти Хильдегарда ее свадьбу с молодым Претекаром пришлось отложить до истечения годичного траура, но совсем скоро отец нашел юноше другую невесту. Амаласунта плакала, сокрушаясь об измене жениха, хотя никогда в жизни его не видела. Напрасно Гвендилена пыталась успокоить ее, напрасно увещевала, что она еще очень молода и у нее еще все впереди… Амаласунта была безутешна.
Через год она сбежала с учителем танцев, красавчиком Вианом. Гвендилена была просто вне себя от ярости! Послав вдогонку отрядшеди-аваль,она приказала поймать беглецов, доставить их во дворец живыми и невредимыми, но непременно ночью, тайно. Далеко они не ушли, их схватили раньше, чем село солнце, хотя Амаласунта отбивалась как дикая кошка… Зато ее любовник униженно просил прощения, клялся, что ни в чем не виноват, и даже утверждал, что это Амаласунта сама его соблазнила.