Венец для королевы проклятых
Поначалу Гвендилена хотела было казнить наглеца, но потом передумала и даже обещала денег на безбедную жизнь где-нибудь подальше от Терегиста, если Виан сам отречется от своей возлюбленной и распрощается с ней навсегда. Глупый мальчишка с готовностью согласился. Для Амаласунты это было настоящим ударом! Даже жаль ее стало, хотя Гвендилена и гневалась на дочь. Что может быть хуже, чем отдать свою любовь недостойному?
Красавчик и в самом деле думал, что заключил выгодную сделку. Он потребовал три тысячи золотых и пожелал отправиться в Орну – видимо, там надеялся сделать хорошую карьеру при дворе. Гвендилена приказала выдать ему денег из казны, выделила охрану, чтобы Виан мог беспрепятственно добраться к новому месту жительства, не опасаясь разбойников по пути… А сама приказала сопровождающим потихоньку удавить его, как только отъедут подальше от города, и прикопать где-нибудь в овраге, чтобы незадачливому любовнику больше никогда не пришло в голову вернуться в Терегист.
Подумав о дочери, Гвендилена с грустью вздохнула. Жаль, конечно, что ее побег не удалось удержать в тайне… Люди – сплетники, с этим ничего не поделаешь! По городу поползли слухи. Когда уличные музыканты начали распевать душещипательные баллады о запретной любви королевской дочери к человеку низкого рода, Гвендилена приказала укоротить языки особенно голосистым, но скоро поняла, что бороться со сплетнями – все равно что ловить шапкой солнечный зайчик.
Хуже было другое – все попытки Гвендилены устроить брак дочери словно натыкались на незримую, но прочную стену. При малейшем намеке на возможность заключения брачного союза с кем-то из представителей королевских семей сопредельных королевств послы словно становились слепыми и глухими, и Гвендилена всерьез опасалась, что бедняжка Амаласунта так и останется незамужней до конца своих дней.
К тому же и характер у нее заметно испортился. В последнее время Амаласунта почти перестала разговаривать с матерью, стала капризной и замкнутой… Не помогали ни увещевания, ни подарки, ни праздники, что Гвендилена устраивала в ее честь. Конечно, она понимала, какое горе причинила девочке, но что было делать? Допустить ее брак с каким-то танцором она никак не могла! Оставалось лишь надеяться, что Амаласунта когда-нибудь забудет его… Или хотя бы поймет, каким он был подлецом. Ведь, как известно, все еще может измениться, а она еще так молода и по-прежнему прекрасна!
– Мама, мама, посмотри, что мы построили! – голос сына вырвал Гвендилену из задумчивости. Башня, окруженная стеной, и в самом деле напоминала замок.
– Какие вы оба молодцы! – искренне восхитилась она.
– Мы сделаем еще лучше! С настоящим садом. Мама, вели принести цветов из оранжереи!
Малыш Гердвин раскраснелся, глазенки сверкали, словно прямо сейчас он готов был построить еще дюжину замков, а вот Ригор был какой-то бледненький, вялый.
– Мама, я устал, – тихо сказал он.
– Конечно, устал, – улыбнулась Гвендилена, – время позднее, пора спать… Завтра будет новый день!
Глава 2
Свеча горела на маленьком столике у детской кроватки, и ее маленькое, слабое пламя дрожало и чадило, грозя вот-вот погаснуть. В глухую полночь, когда нечистая сила имеет власть над миром, это считается недобрым знаком.
Гвендилена торопливо достала другую свечку, зажгла и поставила рядом, но случайно задела рукавом первую и загасила ее. Если не спать почти двое суток, все вокруг теряет четкие очертания, становится расплывчатым и зыбким, а движения делаются такими неуклюжими…
Для нее сбылся наяву самый страшный кошмар любой матери, когда еще вчера ребенок был здоровым и веселым, а теперь мечется в жару, стонет, бредит, и каждый его вздох превращается в мучительный хрип. Сразу оба малыша слегли с лихорадкойарайя – страшной болезнью, при которой в горле появляются сероватые пленки, которые не дают сначала глотать, а потом и дышать.
Гвендилена знала, что от этой хвори нет лекарства, что из заболевших ребятишек умирают почти все, но все равно с безумной надеждой смотрела на Гилу, ожидая, что та придумает что-нибудь, спасет, в очередной раз обманет смерть – ну хотя бы как тогда, с Хильдегардом!
Гила капала в чашку темную жидкость из маленького пузырька и сосредоточенно считала капли, шевеля губами. Закончив, она раскрыла рот маленького Ригора, заглянула в горло, озабоченно покачала головой и влила микстуру. Потом то же проделала с малышом Гердвином – впрочем, безрезультатно. Ребенок закашлялся, и темная жидкость тут же оказалась на подушке.
– Ты спасешь моих сыновей? – спросила Гвендилена.
Гила устало откинула седую прядь, упавшую на лоб, и тут же спрятала ее под повязкой.
– Я делаю что могу, – ответила она, – но я не всесильна. Помочь твоим сыновьям может только чудо!
– Так сотвори его! – Гвендилена в гневе топнула ногой. – Чего ты ждешь?
Но Гила лишь поджала губы.
– Если ты не поняла до сих пор, я целительница, а не чародейка! – сухо ответила она. – На такое способны лишь монахини из обители богини Анрабены… и то не всегда.
– Так что же ты молчала? Я пошлю за ними немедленно!
Но Гила покачала головой.
– Даже не знаю, стоит ли тебе это делать, – осторожно сказала она, – мать Альдерада, настоятельница обители, скончалась в прошлом году, и теперь ее место заняла сестра Герентруда. Она еще молода, но уже прославилась тем, что отличается редкой прозорливостью, знает все, что скрыто от других, и даже умеет предвидеть будущее…
– И что с того? – Гвендилена вскинула бровь. – Монахини и так на одно лицо, так не все ли равно?
Гила посмотрела на нее с сомнением, будто раздумывая – говорить или нет?
– Раньше ее звали Майвин, – наконец тихо вымолвила она, – думаю, ты помнишь ее.
Гвендилена осеклась… Но лишь на мгновение. Конечно, она знала о том, что произошло в поместье Верлинг пять лет назад, но не собиралась отступать. Сжав кулаки так, что ногти впились в ладони, она повторила:
– Я пошлю за ней немедленно! Чтобы спасти моих детей, я пойду на все…
Гила лишь пожала плечами. Гвендилена позвонила в колокольчик. На зов явился Яспер. Теперь он служил ей так же усердно и преданно, как когда-то Хильдегарду…
– Езжай в обитель Анрабены, – приказала Гвендилена, – и передай, что я прошу прислать сюда, во дворец, лучших целительниц, чтобы они спасли моих сыновей.
Она задумалась на мгновение и добавила:
– И мать-настоятельница пусть приедет с ними! Делай что хочешь, но привези ее сюда.
На лице Яспера отразилось некоторое недоумение… Но лишь на миг. Уже в следующий момент он снова стал сами собой – слугой, который ничему не удивляется и готов выполнить любое поручение.
– Как прикажете, госпожа королева, – он поклонился и вышел.
Глава 3
Три дня Гвендилена не находила себе места. Время тянулось бесконечно… Слугам было строго-настрого приказано проводить монахинь к королеве, как только они прибудут во дворец, но Гвендилена то и дело выглядывала в окно, надеясь увидеть их первой.
К исходу третьего дня малышу Ригору как будто стало лучше – жар немного спал, он пришел в себя ненадолго, посмотрел на Гвендилену вполне осмысленным взглядом, даже сказал «мама», улыбнулся – и тут же заснул. Она обрадовалась и сама задремала ненадолго, сидя в кресле рядом с постелью малыша и держа в своей руке его маленькую ладошку…
Когда она проснулась, уже стемнело, а рука ребенка была холодна и тверда. Напрасно Гвендилена пыталась тормошить его, напрасно покрывала поцелуями его личико – мальчик не реагировал на прикосновения, и его тело стало безвольным и податливым, словно тряпичная кукла.
Гила подошла, опустила руку ей на плечо.
– Прости… Он умер. Ничего больше нельзя было сделать.
Стараясь сдержать крик, Гвендилена кинулась к кроватке малыша Гердвина. Ребенок еще дышал – хрипло, с трудом, но дышал, боролся за жизнь!
Слуги накрыли тело Ригора белым покрывалом и вынесли прочь. Оглушенная своим горем, Гвендилена сидела у постели Гердвина, не сводя с него глаз, ловя каждое дыхание… Ей казалось, что только так она сможет удержать его, спасти, не дать ему умереть. Напрасно Гила уговаривала ее отдохнуть хоть немного. Гвендилена лишь качала головой, глядя перед собой сухими, воспаленными, покрасневшими глазами.
Эта ночь была для нее долгой, бесконечно долгой… Время словно остановилось. Когда начало светать, в комнату заглянула служанка.
– Госпожа… Герентруда, настоятельница обители богини Анрабены, прибыла и ждет встречи с вами!
– Веди ее сюда! – приказала Гвендилена, – да скорее, не медли! И… подай мне зеркало.
Служанка выполнила ее приказ, но как-то неохотно, и лицо у нее стало испуганное, жалкое. Взглянув на себя, Гвендилена поняла почему. Из зеркала на нее смотрела почти старуха – осунувшаяся, растрепанная, с безумным взглядом! Она попыталась кое-как пригладить волосы, а главное, придать лицу подобающее выражение, чтобы монахини увидели перед собой королеву, а не просто женщину, потерявшую разум от горя.
Дверь отворилась, и на пороге появилась женщина в белой одежде. За ней шли еще три монахини в простых темных платьях с черно-белыми повязками на головах. У одной из них почему-то лицо было скрыто легкой шелковой тканью до самых глаз…
Но Гвендилена смотрела только на Герентруду. В первый момент она чуть не вскрикнула от изумления. Ей показалось, что время повернулось вспять и перед собой она снова видит принцессу Эвину – такой, какой она была много лет назад!
Впрочем, наваждение скоро прошло. В лице Майвин (точнее, настоятельницы Герентруды) не было и следа живости ее матери. Оно было спокойным и отрешенным, словно у мраморной статуи в храме, и легкая улыбка, что играла у нее на губах, выглядела загадочной и неземной.
– Приветствую вас, госпожа королева, – Герентруда склонилась в поклоне, – пусть милость Анрабены почиет над вами и всеми, кто вам дорог.
Губы Гвендилены тронула горькая усмешка.
– Мой сын умер! Твоя богиня была не очень-то милостива к нему.
Герентруда опустила глаза.
– Мне жаль, госпожа королева. Пути богов неисповедимы для смертных…
Гвендилена сжала губы. Унижаться перед дочерью бывшей соперницы, так похожей на нее, просить ее о чем-то было невыносимо, но ведь это единственная возможность сохранить жизнь малышу Гердвину!
– У меня остался только один сын! Спаси его, и я сделаю все, что ты хочешь! – выпалила она.
Монахиня взглянула на нее с интересом. Впервые у нее на лице мелькнуло живое, человеческое выражение.
– В самом деле? – спросила она. – Боюсь, госпожа королева, это не в ваших силах…
Зеленые глаза Гвендилены сверкнули злым огнем. О смирении она как-то позабыла… «Не проси меня вернуть жизнь твоей матери и твою невинность, – думала она, – и помни, что, хотя я не могу этого сделать, зато могу стереть с лица земли твой монастырь и отдать всех сестер моим солдатам на забаву».
Она была готова поручиться, что Герентруда и в самом деле могла читать мысли – ее лицо дрогнуло на миг, и Гвендилена с некоторым злорадством увидела перед собой испуганную девочку, а не каменно-спокойную мать-настоятельницу. Впрочем, монахиня быстро сумела овладеть собой. Миг – и в лице ее не было ни страха, ни смятения, лишь умиротворенная безмятежность.
– Я не держу зла на вас, – тихо сказала она, – разумеется, я и мои сестры помолимся за ваших сыновей – и живого, и мертвого. Таков наш долг.
– Помолитесь! И помолитесь хорошенько. Не забывайте – от этого многое зависит, – процедила сквозь зубы Гвендилена.
– Мы сделаем все что сможем, остальное – в руках богини, – отозвалась монахиня.
«А ты – в моих руках! Не забывай об этом», – думала Гвендилена, с ненавистью глядя ей в лицо, но Герентруда словно не заметила этого. Она подошла к кроватке малыша Гердвина, поднесла свечку поближе и долго, пристально вглядывалась в детское личико. Потом положила руку ему на лоб и, прикрыв глаза, принялась читать молитву. Гвендилена не смогла разобрать слов, но почему-то ей стало страшно. Казалось, молодая монахиня не просто молится, но в самом деле призывает богиню! И та слышит и видит ее…
А главное – может откликнуться.
Закончив, Герентруда кивнула другой монахине – той, с закрытым лицом.
– Сестра Нанна, подойди… Помоги этому ребенку!
Та простерла руки над малышом, и Гвендилена готова была поклясться, что видела, как от ее ладоней исходит легкое золотистое сияние, окутывает ребенка, словно кокон, скрывая от взглядов всех присутствующих… И что происходит с ним там, внутри – не дано ведать людям.
На миг у Гвендилены появилось абсурдное, но отчетливое ощущение, что маленький Гердвин может исчезнуть, раствориться в этом легком, чуть мерцающем свете и, возможно, чудесным образом возродиться где-то в ином мире… Она так испугалась, что хотела было оттолкнуть монахиню, прогнать ее прочь, но не посмела даже двинуться с места или произнести хоть слово.
Постепенно золотое сияние стало слабеть и гаснуть. Монахиня с закрытым лицом опустила руки (точнее, уронила, словно они вдруг стали невероятно тяжелыми). Две другие монахини подхватили ее под локти и отвели в сторону, что-то тихо приговаривая. Видно было, что несчастная совершенно обессилела и с трудом держится на ногах.
Герентруда еще раз взглянула на малыша Гердвина (теперь он безмятежно спал), поправила одеяло, чуть улыбнулась… И, обратившись к Гвендилене, сказала:
– Мы сделали все, что могли, госпожа королева. Теперь вашему сыну поможет только время… А мы с сестрами хотели бы поскорее вернуться к себе в монастырь.
Гвендилена чуть приподняла бровь.
– Разумеется, вы уедете, – ответила она, – уедете сразу после того, как мой сын поправится! А пока… – она улыбнулась, но сама чувствовала, насколько неискренней вышла эта улыбка, – пока будьте моими гостьями!
«Будьте гостьями, чтобы не пришлось стать пленницами», – добавила она про себя и потянулась за колокольчиком.
– Отведи святых сестер в лучшие покои для гостей! – чуть понизив голос, приказала она служанке и, помедлив, добавила: – И позови ко мне Яспера.
Яспер, как всегда, явился очень быстро. Порой Гвендилена начинала подозревать, что он не человек вовсе, а дух, способный возникать ниоткуда…
– Святые сестры из монастыря Анрабены пробудут у нас какое-то время. Проследи, чтобы им доставляли все, что они пожелают, – приказала она, – и распорядись поставить у дверей стражу изджедри-айр.
Глава 4
Малыш Гердвин спал крепко и долго – весь день и всю ночь, до следующего утра. Гвендилена сидела рядом, боясь оставить его хоть ненадолго. Время от времени она ненадолго проваливалась в дремоту, а просыпаясь, видела, как меняется состояние ребенка – сначала его дыхание стало ровным, спокойным и глубоким, потом щеки стали постепенно розоветь, губы тронула легкая улыбка, словно ему снилось что-то хорошее.
Когда наступило утро и солнце уже стояло высоко, Гердвин открыл глаза, потянулся, потом сел в постели и сказал:
– Мама, я хочу есть! Пусть принесут хлеба с молоком… А где Ригор? Мы будем сегодня играть в лошадки?
Смеясь и плача одновременно, Гвендилена обняла ребенка и принялась целовать его лицо, руки, плечи…
– Мой малыш, мой любимый… Ты здесь, ты со мной! – бессвязно повторяла она. Гердвин поначалу очень удивился такому бурному проявлению чувств, потом обнял Гвендилену за шею и крепко прижался к ней.
– Матушка, мне приснился страшный сон, – шепнул он ей на ухо, – как будто Ригора унесла большая черная туча! А мне сначала было плохо, а потом стало очень хорошо…
– Это только сон, – Гвендилена смахнула слезу, – только сон.
Услышав их голоса, из-за ширмы вышла Гила – заспанная, бледная, безмерно усталая. Видно было, что напряжение последних дней и ей далось нелегко! Взглянув на малыша Гердвина, целительница только руками всплеснула, потом пощупала лобик ребенка, заглянула ему в рот…
– Это чудо, – спокойно и просто сказала она, – монахини и вправду сумели его сотворить!
Из осторожности Гвендилена решила выждать еще три дня, но малыш Гердвин чувствовал себя прекрасно – ел, пил, играл, крепко спал по ночам… Единственное, что печалило его – это исчезновение Ригора, который был рядом с ним с самого рождения. Гвендилена не знала, как сказать ребенку о смерти брата, но лгать ему не хотела.
– Его взяли к себе боги, – объяснила она.
Малыш задумался. Изображения богов он видел в храме, куда Гвендилена иногда водила его. На фресках они все выглядели красивыми и молодыми, с добрыми глазами и улыбками на устах…
– Теперь он будет с ними играть? – очень серьезно спросил он.
– Непременно будет! – пообещала Гвендилена. Сама она не очень-то верила в это, но не огорчать же сына! Он и так настрадался.
* * *На четвертый день она приказала позвать к себе мать-настоятельницу. Майвин снова стояла перед ней, скромно опустив глаза долу. Гвендилена была рада, что рядом с ней хотя бы не было странной спутницы с закрытым лицом.
– Что ж… – медленно и веско вымолвила она, – мой сын жив и будет жить. Благодарю тебя. Ты можешь просить о любой награде!
«Только не проси повернуть время вспять», – подумала она, но, к счастью, Герентруда не сказала ничего подобного.
– Меня не за что благодарить, госпожа королева, – улыбнулась она, – я сделала что могла, но… – монахиня замялась, словно не могла подобрать подходящие слова.
– Но – что? – быстро спросила Гвендилена.
– Мальчик все равно бы поправился, – призналась Герентруда, – наши целительницы помогли ему, но от болезни умереть он не может. У него особенная судьба.
– Ты знаешь будущее моего сына? Говори! – приказала Гвендилена. – Если тебе дорога твоя жизнь и твоя обитель, говори все, что знаешь. И не смей лгать!
– Кто вручил свою жизнь богам, всегда говорит правду, – кротко ответила монахиня, – мне неведомо, какая жизнь суждена вашему сыну, я знаю лишь, откуда придет его смерть.
Гвендилена вся дрожала от возбуждения и гнева. Как ей хотелось сейчас отдать монахиню в руки палачей и отправить в пыточный подвал! Там-то уж она наверняка рассказала бы всю правду…
– Так что угрожает ему? Яд? Оружие? Огонь? Вода? Или он проживет долгую жизнь и спокойно умрет от старости?
– Нет, – покачала головой Герентруда.
Она вскинула голову, посмотрела Гвендилене прямо в глаза, и под этим взглядом та почувствовала себя так, словно стояла обнаженная на холодном ветру.
– Свою смерть он может принять только из ваших рук! – твердо ответила монахиня. – Другой ему не дано.
Гвендилена почувствовала себя совершенно обескураженной. Слова Герентруды обожгли ей сердце… «Нет, нет, этого не может быть! – думала она. – Эта дерзкая девчонка, возомнившая себя провидицей, просто лжет мне, стараясь отомстить за прошлые обиды. А может быть, она помешалась от своих молитв и уединенной монастырской жизни? Вполне вероятно, да, впрочем, какая разница! Пусть убирается отсюда поскорее, чтобы я никогда в жизни ее больше не видела!»
– Хочешь сказать, что мой сын будет жить вечно? – она усмехнулась, но усмешка вышла кривая, жалкая. К тому же горло почему-то сжалось, и голос звучал тихо, даже робко… Гвендилена и сама это чувствовала.
– В этом мире ничто не длится вечно, госпожа королева, – ответила монахиня. – Прощайте. Я и мои сестры хотели бы поскорее вернуться в свою обитель.
– Ваше желание будет исполнено, – сухо отозвалась Гвендилена и позвонила в колокольчик.
Яспер, как всегда, явился почти мгновенно.
– Мать настоятельница Герентруда и святые сестры сегодня покидают нас! – объявила Гвендилена. – Прикажи дать им лучших лошадей, припасов на дорогу и все, что они пожелают. А от себя я жертвую обители Анрабены пять тысяч золотых!
– Благодарю за щедрость, госпожа королева, – Герентруда низко поклонилась, – я и мои сестры будем молиться за вас.
Глава 5
Через год, когда истек срок траура по малышу Ригору, Гвендилена решила торжественно отметить во дворце праздник Жатвы. Горе от потери ребенка немного притупилось, и, хотя Гвендилена все еще плакала порой ночами, вспоминая умершего сынишку, малыш Гердвин был для нее лучшим утешением. Мальчик рос таким умным, красивым и ласковым, что просто сердце радовалось, и Гвендилена не забывала возносить благодарственные молитвы богам за то, что он остался жив.
Про слова Герентруды о том, что свою смерть маленький Гердвин может принять только из ее рук, Гвендилена старалась не вспоминать. И у нее это получалось – ну почти всегда.
Год выдался удачный, урожайный, и погода стояла хорошая – солнечная, тихая и теплая. К празднику готовились заблаговременно – во дворец привезли много фруктов и овощей, слуги под руководством майордома трудились над украшением пиршественного зала, и для простого народа тоже готовилось обильное угощение, чтобы даже нищие были счастливы и довольны в этот день.
Певцы, танцоры и музыканты под руководством барда Перегрина подготовили целое представление – историю о том, как злобный подземный бог Хаттаг похитил Мерву, дочь богини плодородия Алиены, и та блуждала в поисках своего ребенка, оглашая землю плачем и стенаниями. Наступил голод, люди и животные страдали, но все закончилось хорошо – маленькая птичка принесла слезы богини-матери к престолу Всевышнего – главного бога, чье имя нельзя называть вслух, и тот приказал Хаттагу освободить пленницу. Перегрин написал длинную пьесу в стихах на этот сюжет с пением и танцами, актеры репетировали без передышки, и придворные художники рисовали декорации на льняных полотнищах…
В общем, работа во дворце кипела. Все ждали праздника с каким-то особенным нетерпением, похожим на лихорадочное возбуждение, словно надеясь, что в этот день произойдет что-то необыкновенное и важное.
* * *И вот праздник наконец наступил. С самого утра Гвендилена велела убрать подальше опостылевший траур и с помощью служанок облачилась в шелковое зеленое платье, богато украшенное золотой вышивкой и кружевами. Пока девушки причесывали ее, подкрашивали глаза и губы, помогали надеть украшения, она сидела перед зеркалом и, придирчиво разглядывая свое отражение, с долей радостного изумления видела, что, несмотря на все испытания, увядание почти не коснулось ее!
«Я молода и буду молода еще долгие годы, – думала она, – не все ли равно, сколько лет я прожила, если на лице они не отразились? И это хорошо, ведь впереди еще так много всего – я увижу, как растет мой сын, буду наставлять его и помогать стать королем, найду ему хорошую невесту, порадуюсь внукам…»
Мысли ее прервал скрип двери.
– Мама, ты самая красивая! – малыш Гердвин, по случаю праздника наряженный в лиловый бархатный костюмчик и рубашку с кружевами, подбежал к ней, обнял, ткнулся головой в плечо.
За ним вошла Амаласунта. Желтое атласное платье особенно удачно подчеркивало цвет ее глаз и чуть смугловатую кожу, окрашенную легким румянцем… Она тоже выглядела радостной в предвкушении праздника, от привычной недовольной гримасы на лице не осталось и следа.
– Доброе утро, матушка, – кротко сказала она.
– Ты прекрасна, дорогая! – с чувством произнесла Гвендилена, поправляя дочери чуть растрепавшийся локон. – Идем, нам пора… Нужно предстать перед народом!
Взяв за руки сына и дочь, Гвендилена шла по длинным дворцовым коридорам в сопровождении слуг и придворных, и на миг ей показалось, что она не идет – летит, словно за спиной выросли крылья! Миновав длинные дворцовые коридоры, они поднялись по лестнице и оказались на балконе, выходящем на городскую площадь. Хильдегард нарочно приказал перестроить дворец таким образом. «Когда я хочу говорить с народом, мне не хочется идти слишком далеко!» – ухмыляясь, говаривал он, и Гвендилена готова была с ним согласиться.
Оглядевшись, она с удовлетворением отметила, что площадь заполнена людьми и все взгляды устремлены на нее. Набрав побольше воздуха в грудь, она подняла руку и провозгласила:
– Приветствую вас, мои добрые подданные! Благословенна жатва!
– Благословенна жатва! – нестройно, но дружно раздалось в ответ.
Ободренная такой поддержкой, Гвендилена произнесла короткую прочувствованную речь – поздравила подданных с праздником Жатвы, посоветовала воздать хвалу богам за хороший урожай и выразила надежду, что и следующий год будет таким же удачным. В конце она предложила всем хорошо отпраздновать этот день, пользуясь королевской щедростью, и по ее сигналу слуги начали выносить мясо, фрукты, хлеб и вино, предназначенные для угощения простого народа.
Толпа восторженно загудела. Тут и там раздавались крики «Слава королеве!», «Да живет она!», «Слава наследнику!», «Слава династии!»…
Довольная произведенным эффектом, Гвендилена помахала рукой и удалилась вместе со свитой. Даже краткое общение с народом показалось ей довольно утомительным…
– Теперь идемте праздновать, – весело сказала она детям, – нас ждет пир!