Одна из двух

– Глаза слезятся, умма, – пожаловалась я.

– Врешь, – усмехнулась Дарра. – Пойдем, приехали портнихи с твоими нарядами, хватит уже носить больничные халаты. От них еще больше заболеть можно.

Ответить я не успела. Дарра, схватив за руку, втянула меня в гостиную, где уже расположились портнихи. Ткани и платья я едва различала, видела только силуэты портних, поэтому выбор доверила Дарре… и Лейе.

Маленькая подружка поразила меня. Лейя свободно ориентировалась в особенностях моды Стретту-арре.

– Откуда ты все знаешь? – изумилась Дарра.

– Это просто, умма! – с некоторым превосходством в голосе заметила маленькая модница. – Я всегда замечаю, как одета Нинья! И своим куклам шью похожие платья!

– Ты хочешь сказать, что выбрала для Циты платья как у Ниньи? – уточнила Дарра.

– Гораздо лучше! – заявила Лейя.

– Умма, – взмолилась я. – Мне не хочется платья как у Ниньи. Она увидит и разозлится на меня.

– У Ниньи чего хорошего, так только одежки, – усмехнулась Дарра. А встретиться с ней тебе не удастся. Сюда она приезжает редко. Это Лейя у нас иногда выезжает в Стратту-арре повидаться с братьями. Или когда ее отец сильно занят. Давай лучше мерить обновки. Хватит уже ходить в больничном халате.

Портнихи Дарры быстро принялись за дело. С меня сняли мерки, а пока мастерицы занимались мои гардеробом, я тихонечко перебирала отрезы. Мягкие и легкие ткани холодили кожу и наощупь казались тоньше паутинки. Я попробовала потянуть, но, не смотря на воздушность, разорвать лоскуток у меня не получилось. Дарра, заметив мои попытки, объяснила:

– Это особый шелк, Цита, называется царский. Простым людям он не по рангу. Изготавливается из паутины нарифов – шелковых пауков.

– Но…

– Молчи, ты теперь член семьи. Оба князя спасли тебе жизнь и не позволят, чтобы кто-либо обидел, приняв за простолюдинку.

К концу дня в моем гардеробе появилось два расшитых жемчугом кафтана, мягкие на ощупь, но из плотной ткани, очень похожей на наш бархат, четыре шелковых туники, украшенные вышивкой, пестрые юбки и накидки. По приказу Дарры мне заплели косы, которые уложили на затылке, а сверху надели плотно сидящую шапку из парчи и бархата. Так в один момент я превратилась из заблудившейся трезарианки в стреттскую знатную даму.

Кхрато-анне хоть и считался дворцом, но жил своей обособленной жизнью. Мойн не любил визитеров, слонявшихся без дела. Больница при дворце никогда не пустовала. Старый князь постоянно кого-то лечил. Мое выздоровление он считал победой над лиурами, ибо я оказалась единственной, кого удалось спасти. Раньше бывали случаи, когда у змей отбивали жертву. Но ни у кого не получалось спасти раненного. Что только не предпринимали целители, а стретты после встречи с лиурами все равно умирали. С одной стороны я являлась достижением князей Стратту-арре, а с другой – самой большой тайной княжества. Говорили, что Лей даже издал указ, запрещающий упоминать о моем существовании. Безопасность и политика.

В такой ситуации становилось невозможным вернуться к своим. Но они тоже не жаждали моего возвращения.

Ближе к вечеру неожиданно приехал Лей. По уставшему голосу я поняла, что прошедшие две недели не прошли для него впустую. Шла подготовка к заключению мира между двумя странами. Княжество Стратту-арре и Трезарианскую республику я считала родными. Трезариан был моей родиной. А Струтту-арре постепенно становился настоящим домом. Республика составила и утвердила мирный договор. Кто знает, может, отец принимал участие в работе над ним. А теперь стретты читали текст и писали дополнения. Лей, постоянно присутствующий в моих мыслях, вносил в договор правки. Какую именно из двух стран теперь мне надлежало считать своей я не знала. Раньше я мало интересовалась политикой, хотя мой отец являлся сенатором. Но он никогда не обсуждал дома политические вопросы. Здесь же, во дворце Кхрато-анне, старый Мойн и Дарра часто говорили между собой о Лее, как о верховном правителе. Как я поняла из разговора, Мойн, прочитав проект мирного договора, отправил князю свои замечания. Вот и сейчас Лей, скорее всего, приехал поговорить с дедом о мире с Республикой. Война всем надоела. И стреттам, и трезам. Я поймала себя на мысли, что как большинство стреттов, называю бывших соотечественников трезами. На душе стало тоскливо.

От грустных мыслей меня отвлек хриплый голос Лея.

– Цита? Кто одел тебя в стреттские одежды? Даже не узнал тебя!

– Это я, фра, – похвасталась Лейя. – Умма немножко помогала. Правда, Цита так красивее?

– Истинная правда, малышка.

Лей подошел ко мне поближе и протянул руку. По обычаю стреттов мужчина первым протягивал ладонь в знак приветствия, а женщина должна лишь верхними фалангами коснуться его пальцев. Затем следовал формальный поцелуй. Самой протягивать руку, как это принято у трезов, здесь считалось дурным тоном. Мне пришлось наугад вытянуть ладонь. Лей поймал мои пальцы. В момент соприкосновения, я почувствовала разряд, словно меня ударило током. Что почувствовал Лей, я не знала. Но он взял мою руку в свои, тихонечко прошептав:

– Соскучился по тебе.

Затем, едва касаясь, провел большими пальцами по моей ладони. У меня подогнулись ноги. Лей поцеловал мою руку, но не выпустил мою ладонь из своих пальцев. Князь требовательно обратился к деду:

– Ты посылал за Зорганом? Я велел ему посмотреть глаза Циты. Мне не нравится, что зрение до сих пор не восстановилось.

– Твой брат прислал записку, что ему некогда, – кротко ответил старый князь. На мгновенье-другое наступила полная тишина, но мне показалось, что Мойн с внуком поговорили без слов.

Лей

Две недели, занимаясь делами княжества, я не давал себе передышки. Со старейшинами работал над мирным договором, подготовленном трезами. Вернее, приходилось делать вид, что внимательно читаю или задумался над формулировками. На самом деле в голову постоянно лезли мысли о Ците. Я гнал их от себя, пытаясь сосредоточиться на тексте. Ежедневно от деда прилетал гонец с донесением о ее состоянии. Как будто я просил об этом! Но если вести о здоровье трезарианки мне не приносили к утренней гвелте, к обеду я сам отправлял к Мойну посыльного. Каждый день я давал себе слово больше не думать о ней, и каждый раз с нетерпением выхватывал письмо из рук курьера. Мои внушения, что эта женщина ничего для меня не значит, разбивались в прах ночью. Стоило сомкнуть глаза, как Цита снова приходила в мои объятия. Мягкая, податливая, разомлевшая от ласк.

Придворные боялись попадаться мне на глаза. Пару дней назад я разжаловал и отправил в отставку генерала только за то, что тот посмел «по-отечески» обратиться ко мне по имени. Хотя несколько лет кряду это сходило ему с рук.

На судебных заседаниях я лично принимал участие в разбирательствах, выносил суровые вердикты. Обиженная знать в спешке начала забрать документы. Однажды в канцелярии даже собралась очередь, мои подданные торопились отозвать свои жалобы.

В тягостном настроении я летел вместе с сыновьями и Нулзой в госпиталь, названный именем деда. Сам Мойн отказался участвовать в церемонии, заявив, что у него на сегодня запланирована операция. С нами собиралась поехать Нинья. Но я счел ее наряд неподобающим случаю и велел остаться дома. Нечего красоваться перед бедняками!

– Клянусь Наягной, в стране скоро начнется переворот! – в сердцах заявила Нулза. – Что с тобой происходит?

Я, не удостоив сестру ответом, отвернувшись к окну паланкина, стал смотреть на сыновей, летящих неподалеку. Мальчишки хорошо держались в седлах. Я залюбовался, испытывая отцовскую гордость. Но избавиться от моей назойливой сестрицы не удалось.

– Что происходит, Лей? – настойчиво повторила она. – Даже после смерти Ренцы ты не был таким невыносимым.

– Нулза… – я попытался предупредить сестру, чтобы перестала играть с огнем.

– Если тут замешана женщина, признайся в своих чувствах и возьми в наложницы, – посоветовала мне сестра.

«Не могу», – подумал я тоскливо. Хотя в этот ад я вовлек себя сам. Может, стоило сразу приехать к девчонке, а не выдерживать характер? Вдалеке показались верхние ворота госпиталя.

– Приехали, Нулза, – холодно заметил я сестре. – Постарайся на публике не делать мне замечаний.

Сестрица фыркнула и, подозвав грума, принялась давать ему указания.

Визит в госпиталь я не запомнил. Мне вообще казалось, что я наблюдаю за чередой событий со стороны.

Что бы я ни делал в те дни, мысли снова возвращались к Ците. Я отменил все поездки в Кхрато-анне, сославшись на занятость, но так и не смог работать. Я не навещал дочку, хотя испытывал чувство вины перед ней. Я заходил в спальню, которую когда-то делил с Ренцей, и выскакивал оттуда словно ужаленный. Не хватало сил там находиться, ибо даже в храме скорби, как называла эту комнату Нулза, я старался думать о Ренце, и молиться о ее душе Наягне. Но постоянно видел перед собой Циту, белые волосы которой мечтал намотать на кулак. Когда это повторилось в третий раз, пришлось сдаться. Нулза права. Все просто. Нужно поехать в Стратту-анне и сделать Циту своей любовницей. Может, тогда это наваждение пройдет? Своим указом я официально отложил на неделю чтение мирного договора в совете старейшин и стремглав полетел во дворец деда. Хорошо, что Цита жила в его доме и мало кто знал о ней. Со стороны это выглядело так, словно молодой правитель решил посоветоваться со старым умудренным опытом. Но не политика гнала меня во дворец на берегу океана, а дикое желание вновь увидеть Циту. Бледную, босую, в черном больничном халате, с распущенными белыми волосами. Пусть. Даже в таком виде она казалась мне самой привлекательной женщиной. И я всеми фибрами души желал сделать ее своей.